– Это тебе гостинчик, от нас с Суликом, – и по-ребячески подмигнул.
– Спасибо, парни… только это многовато… – благодарно принимая салфетку, ответил я.
– В Москву вернусь – погуляем, Артемка! Будь в порядке, дорогой…
– И ты тоже себя береги. И Сулеймана…
Хлопнув дверцей «Мерседеса», я пошел к воротам. Стекло с водительской стороны опустилось, еле слышно жужжа. Высунувшись всем плечом из окна, Азамат с хитрым прищуром произнес мне вслед:
– Ты, братишка, это… смотри, осторожнее там с ним…
– Спасибо! Я постараюсь.
Я знал, что Азамат говорит о подаренной траве. Но отвечая ему, думал про Царство мертвых и Харона, с трудовой книжкой и должностью «санитар для работы в дневное время».
Переступив порог Царства мертвых, практично расположившегося в стенах клиники № 4, я попал в конец рабочего дня, с запахом чистых полов, вымытых пенящимся средством, мягким запахом съестного…
– Как прошло?
– Прошло? Да нормально… Прошло, в общем. Вот что главное.
– На «мерина» такого же хватает? – серьезно поинтересовался Борян.
– Велосипед неплохой можно купить, – предельно прямо ответил я. – Плакальщиц видел, за работой, так сказать… Настоящих, Борь… Прям из шестнадцатого века…
– Че, правда? Как впечатление?
– Как? Да я внезапно на них нарвался, не знал ничего… Сразу скажу – можно обделаться. Жуть, честно.
Мы зашли в кладовку, где я стал разбирать рюкзак с инструментом.
– Прям в истерике и головой об пол? – требовал подробностей Плохиш.
– Круче, Боря. Прям лицо ногтями в кровь, волосы кусками рвут…
– Д-а-а, серьезно… Вижу, Тёмыч, тебе понравилось.
И, приняв водевильную позу, Боря добавил, стараясь походить на нечто «гоголевское»:
– Ты ж адреналинчик-то уважаешь, признайся, брат! Есть страстишка?!
– Знаешь, поостыл что-то в последнее время, – думая о своем, ответил я.
– Да брось, дружище! Ты, кстати, падал в этом сезоне? Что-то не слышно от тебя ни хрена…
– Не, Плохиш, ни разу пока. Я ж говорю – не тот стал, не тот… – усмехнулся я, картинно прихватив себя за бок.
– Да-а-а, стал я уже не тот, – глубоким басом выразительно вывел Плохотнюк. Опустив подбородок и нахмурив брови, он изображал заслуженного театрального актера в летах.
– Годы берут свое, – наскоро прошептал я за суфлера, притаившегося в будке.
– Годы берут свое, – эхом повторил он в той же манере.
– Медленно встает, – вновь прошипел суфлер.
Боря вопросительно округлил глаза, недоверчиво вглядываясь в суфлерскую будку.
– Медленно встает, – недовольным шепотом настойчиво повторил я.
– Г-хм… – важно кашлянул Боря, одернув воображаемый сюртук. И задумчиво произнес: – И встает что-то медленно…
Разыграв один из наших любимых анекдотов, мы гоготнули. Плохиш – искренне, а я – скорее за компанию.
Переодевшись, зашел в «двенашку».
Вовка Бумажкин, сидящий с газетой в руках и чашкой кофе, стоящей на столе, сказал, оторвавшись от прессы:
– Пока ты трусы менял, Борька сказал, что ты молодец. Как отработал?
– Гладко, – соврал я.
– Заслужил чаю с пряниками, – одобрительно сказал Вовка, опуская лицо в газетные столбцы. – Только вскипел… Тебя, поди, ждал.
– Да не, лучше минералочки, – открыл я дверь холодильника, где пряталась прохладная бутылка.
– Слушай, а может, упасть разочек, чисто ради тусовки? Потом шашлычок, винишка красненького, – заговорщически произнес Плохиш.
Тут надо бы пояснить… «Падать» означало прыгать с парашютом. В нашем с Борей случае – с 800 метров, на плохо управляемом учебном куполе. Никаких тренировок, упражнений, нормативов, соревнований… Час инструктажа перед первым прыжком. И – вперед, за адреналином. Эта дисциплина парашютного спорта называлась «прыгнул – выжил – молодец». Пару лет назад меня приобщили к ней знакомые моего дворового друга, найдя лишнее место в машине. Через три с небольшим часа я уже сидел в самолете, с парашютом, который крепко вцепился в тело лямками и замками подвесной системы. Мне потом говорили, что я был бледненький, с огромными зрачками, а на лице читался страх, кое-как задрапированный туповато-равнодушной рожей. Сам же на всю жизнь запомню, как стук сердца сливался в резвую трель, когда я стоял в проеме открытой двери «Антона», глядя в расчерченную дорогами «карту». Вернувшись домой, между делом сказал маме:
– Я сегодня выпрыгнул из самолета с высоты восемьсот метров.
Реакция мамы на мои слова стала семейным анекдотом. Заинтересованно поправив очки, она абсолютно искренне спросила:
– С парашютом?
Восторг от первого прыжка, наполненный чувством преодоления, был настолько велик, что он без труда организовал мне затяжную серию таких же, которая продолжалась добрых четыре месяца. Серьезно заниматься парашютным спортом было некогда и сложно. Но главное – дюже недешево. А вот «падать» было доступно, хоть и далековато от Москвы. И я самозабвенно «падал» по выходным, говоря после приземления «двадцать третий», «сорок седьмой»», «пятьдесят шестой». И чувствуя себя настоящим экстремалом.
В самом конце прошлого сезона за мной увязался Плохотнюк, хлебнувший яда моих рассказов. Прыгнув свой первый раз, не на шутку загорелся. Но в итоге трех «падений» ему вполне хватило. Однако хоть и не часто, но регулярно Боря поднимал парашютный вопрос, и каждый раз в сопровождении шашлыков и красненького. Чего из этого он хотел больше? Судить не возьмусь, но лично я ставлю на красненькое.
– Боря, дай я сперва неделю свою отработаю, а там посмотрим, – устало заметил я, думая о предстоящей ночи.
– Заметано! Пойман на слове, – звонко отозвался Боря, будто пятиклассник.
– Уважаемые коллеги! – официально обратился к нам Бумажкин. – А не пора ли вам уделить внимание одежке? Там сегодня весьма сытно…
Несведущий посторонний мог бы решить, что Вова предлагает нам заняться торговлей одеждой и отдельно обращает внимание на значительные финансовые перспективы этого дела. На самом же деле старший санитар просто сказал, что пора начинать одевать покойников для завтрашних выдач, ведь их сегодня много.
– Сколько там? – бросил я Плохишу, вставая.
– До хера там, – ответил за него Бумажкин. – Двадцать два, если точно. Хватит вам? – усмехнулся он. И добавил: – Прорвало прям…
Секунду спустя звонок служебного входа залился скандальной трелью, подтверждая правоту Вовкиных слов. Пожаловала коммерческая перевозка «Мосритуала», с тремя постояльцами в кузове. Сегодня была смена Лешки Промакашкина, корифея московского ритуального бизнеса. Он впрягся в похоронную лямку совсем молодым, сейчас же ему было далеко за пятьдесят. Конопатый, пузатый и золоторотый Лешка работал еще в те времена, когда слово «бизнес» было чуждым для советского человека. Промакашкин дружил с Бумажкиным. Будучи разом и друзьями, и собутыльниками, они прекрасно совмещали два этих глубоких понятия.
Нет, я не пытаюсь впихнуть в эту страницу дешевый юморок. Фамилии подлинные. Когда я впервые познакомился с Лешкой, рядом со мной стоял Бумажкин.
– Леха, – коротко представился он, протягивая мне руку. И добавил: – Промакашкин.
По всему получалось, что передо мною стояли Бумажкин и Промакашкин, будто сошедшие со страниц примитивного фельетона. «Интересно, мужик хамит или просто так шутит?» – подумал я, не подав виду. В тот момент я был уверен, что Леха просто глумится над молодым ночным санитаром. Когда же выяснил, что это его настоящая фамилия и что с Бумажкиным их связывают годы дружбы… Признал данную ситуацию коллекционной и каждый раз внутренне любовался ею, когда видел Леху и Вовку вместе.
Поручкавшись с Промакашкиным, вразвалку выходящим из коридора, пошел в холодильник, где предстоял большой показ одежды сезона «вечное лето», ведь мертвецы никогда не мерзнут. Десять мужских костюмов классического фасона и двенадцать женских нарядов, в диапазоне от домашнего халата до элегантных костюмов с юбкой и кружевными манжетами. В коллекции преобладали сдержанный выходной стиль и цвета холодных оттенков. Главной проблемой показа было то, что модели не могли самостоятельно надеть наряды. А потому вся надежда была на нас с Плохотнюком.
Если вдуматься, то парное одевание трупов вполне могло бы стать олимпийской дисциплиной. Двое живых вместе и одновременно одевают одного мертвого, действуя по четкому алгоритму. Точность действий, их скорость и слаженность, физические нагрузки, взаимопонимание с партнером – все спортивные параметры налицо. Мне это очень напоминало парашютные прыжки на построение формаций.
Мы с Боряном довольно давно одевали вместе и вполне могли претендовать на высшие награды чемпионата по парному одеванию мертвых, если бы такой существовал. В нашем арсенале было всего два основных алгоритма работы – для мужчин и для женщин. И отдельная техника для тех, кто страдал ожирением. Вызубрив и основательно закрепив все приемы и последовательность действий, стали думать о таких высоких материях, как скорость, ритм и оптимизация. Из этих трех понятий прижилось только одно – ритм. Со временем мы поняли, что наши движения должны быть быстрыми и вместе с тем плавными. Судорожное желание «быстрее, быстрее, быстрее» вредило качеству работы. И, что самое смешное, снижало темп.
