– Готово, месье Каас, – он отошел в сторону, освобождая место, чтобы маэстро мог встать.
Тот открыл глаза.
– Идеально, впрочем, как и всегда, – Пьер поднялся, подошел к окну и отдернул бархатную занавеску. На улице шел дождь, за непроглядной стеной которого пропал город. – Скажи мне, Джакомо, отчего ты избрал себе сию участь? Почему не стал актером? Я наблюдал за тобой и видел, что во время спектаклей ты прячешься за кулисами и повторяешь за артистами. Ты знаешь все роли, и скажу по чести – у тебя выходит гораздо лучше, чем у этих лицедеев.
На лице гримера лишь на миг мелькнула гримаса ненависти, сменившаяся безразличием.
– Я пробовал поступить сюда на службу, но, как оказалось, недостаточно хорош для сцены. Зато во мне открылся иной талант: я творю волшебство. Хотите, сделаю из вас короля? Мать родная не отличит. Я самую страшненькую девицу могу превратить в красавицу. Искусство грима нынче в цене. И потом, скажу вам по секрету, сеньор Каас, но попасть в театр на представление могут только те, у кого водится звонкая монета, простым смертным же театр только снится. Я, пользуясь своим положением, могу провести девиц за кулисы, откуда они созерцают действо. Естественно, не за даром. Сколько уже побывало в моих объятиях… – Он мечтательно закатил глаза. – Вы не переживайте за меня, когда-нибудь придет и мой час!
Пьер подошел к Джакомо и положил руки ему на плечи.
– Непременно! Однако мне пора. Куда же задевался мой фрак?
– Да вот же он! – молодой человек снял фрак с вешалки, что стояла возле двери, и помог сеньору Каасу одеться. – Ваше последнее произведение просто шедевр! Я выучил его практически за ночь, сразу после того, как вы его исполнили.
Пьер удивленно посмотрел на своего гримера, поднимая с пола чехол, где хранилась его скрипка.
– Вот как? Не знал, что ты силен в музыке! Я его играл первый раз три дня назад. На досуге обязательно тебя послушаю. Все, друг мой, пора, не хорошо заставлять зрителей ждать.
Маэстро поправил галстук-бабочку, потянул дверь на себя и вышел в полумрак коридора. Джакомо улыбнулся, потушил все масляные лампы, что освещали гримерку, и вышел вслед за гением.
Как всегда, в театре был аншлаг. Первое отделение, в котором разыгрывали драматическую постановку, которую во тьме коридоров отыграл и Джакомо, осталось позади, и теперь зрители с нетерпением ждали появления самого именитого в мире скрипача. Не только дамы, но и почетные мужи города жаждали увидеть и услышать великолепное исполнение нового шедевра непревзойденного мастера. Многие шептались между собой, мол, такой молодой, а выглядит словно старик. Гадали, в чем секрет его сумасшедшего успеха. Но никто не смог и близко подобраться к разгадке тайны сеньора Кааса, афиши с изображением которого висели едва ли не на каждой стене каждого дома. На сцене появился конферансье, поклонился и громко объявил.
– Дамы и господа, апофеозом сегодняшнего вечера станет выступление мастера своего дела, неподражаемого виртуоза, гения, не побоюсь этого слова. Итак, встречайте: сеньор Пьер Каас!
Зрители поднялись со своих кресел и разразились аплодисментами. Алого бархата занавес открыл сцену, в центре которой стоял маэстро, одной рукой прижимающий к подбородку свой инструмент, а в другой сжимающий смычок. Чуть поодаль, ближе к кулисам, устроился на стуле аккомпаниатор. Старик поднял крышку рояля, размял сраженные артритом пальцы и посмотрел на маэстро, ожидая команду. Пьер на мгновенье прикрыл глаза и кивнул, дав сигнал к началу своего выступления. Пианист тронул клавиши, и по залу разлетелись тревожные ноты сонаты, написанной маэстро Каасом. А в следующий миг запела скрипка. Зрители затаили дыхание и слушали, утирая слезы восторга. Смычок плавно скользил по струнам, высекая из них диезы и бемоли, что словно стрелы амура, били точно в сердце, в самую душу слушателей, заставляя страдать и переживать вместе с исполнителем. И вот появились первые слезы. Дамы достали кружевные платочки и промакивали уголки глаз, мужчины, чтобы не упасть в глазах своих знакомых, боясь показаться излишне сентиментальными, прикусывали губы до крови и до боли в суставах сжимали кулаки.
Как он играл! В конце концов, женщины, устав сдерживать свои эмоции, что били через край, зарыдали в голос. Заплакал даже пианист, заливая слезами клавиши, и конферансье, что утирался бархатом кулис. Самообладание сохранил только Джакомо, который внимал звукам скрипки и запоминал на слух каждую ноту. Но вот на его лице промелькнула тень разочарования: маэстро сфальшивил. Да и сам Пьер подернул нервно губой и почувствовал еще один легкий укол в груди. Именно из-за этой боли его рука дрогнула вновь, и смычок опять скользнул мимо ноты. Неискушенный зритель ничего не заметил.
«Неужели это конец?! – промелькнуло в голове музыканта. – Ведь у меня еще есть время, пусть мало, но есть. Должно быть!».
Сеньор Каас бессильно уронил руки и склонил голову. Пианист уже открыто утирался рукавом своего видавшего виды фрака, а зрители поднялись с кресел и обрушили на маэстро поток оваций. На сцену полетели розы. Поклонившись, Пьер скрылся за кулисами и поспешил прочь.
– Мне нужно побыть одному, – сказал Пьер, проходя мимо Джакомо. – Увидимся на завтрашнем представлении.
– Как вам будет угодно, – тот отступил в сторону, пропуская маэстро.
Скрипач ворвался в гримерку, как ураган, закрыл на шпингалет дверь и рухнул в кресло. Достав из ящика трюмо нотные листы, что всегда имел под рукой, и набор для письма, он быстрыми движениями принялся что-то записывать. Пьер долго не знал, как закончить свою последнюю сонату, поэтому обрывал ее в самый неожиданный момент. Все думали, что так и должно быть. Все, кроме самого автора. И вот сейчас на него снизошло озарение. Пьер понял, как должно заканчиваться его произведение, и завтра, впервые, он исполнит эту коду!
Отбросив перо в сторону, скрипач бросился на кровать и погрузился в небытие. Ему снился сон…
***
Это случилось ровно десять лет назад, когда еще никому неизвестный двадцатилетний юноша стоял возле окна своей каморки, что снимал у хозяина постоялого двора, и смотрел на улицу, где проливной дождь смывал грязь с мостовых и нес ее ручьями к реке. Фиолетовое небо освещали сполохи молний, что сотнями разноцветных нитей расползались над городом. От раскатов грома тряслись стены и звенели стекла. Юноша каждый раз вздрагивал, кутаясь в видавший виды колет. Его черные волосы развевали залетающие порывы ветра.
Внутреннее убранство комнаты говорило о том, что ее хозяин не то, что беден, а еле сводил концы с концами, поскольку кроме кровати, стула и стола, на котором стояли жалкие остатки еще вчерашнего ужина, ничего не имелось. Даже масляной лампы. Все деньги, что ему удается заработать, играя этажом ниже, в таверне, он тратит на оплату этой самой конуры. Хорошо хоть с едой проблем не возникало, посетители кабака зачастую приглашают к себе за столик, где удавалось чем-нибудь перебиться. Иногда, в чем было стыдно признаваться самому себе, приходилось ложиться в постель к городским вдовам, а многие из них далеко не красавицы. Но тех денег, что они давали в качестве вознаграждения, хватало на вино и женщин покрасивее в заведениях подороже. Большую часть своих доходов он тратил на театр. Пьер очень любил музыку и даже купил себе скрипку, но его умений хватило только на то, чтобы развлекать подвыпившую публику этого постоялого двора.
– Господи, дай мне хоть каплю таланта! – неожиданно воскликнул юноша, с силой опустив на треснутый от времени подоконник кулаки. – Хоть каплю везенья… Я готов продать душу демону, лишь бы удача повернулась ко мне лицом!
Пьер отшатнулся в сторону и налетел спиной на стол, так как с очередным громовым раскатом вновь сверкнула молния, причем так близко, что юноше показалось, что она влетела через открытое окно в комнату. В следующее мгновение Пьер забился в угол оттого, что услышал чей-то голос у себя за спиной, а этого не могло быть: он точно помнил, что запер дверь на шпингалет. Случалось, что к нему по ошибке заваливался всякий пьяный сброд, путая свои покои с его, и однажды едва не убили, поэтому музыкант попросил хозяина поставить задвижку. Немудрено, что сейчас он забился в угол, как мышь, увидавшая кота.
– Ты точно этого хочешь? – вновь прозвучал тихий голос, и из тьмы появилась женщина в кроваво-красном одеянии. Ее бледное лицо обрамляли прямые, угольно-черного цвета волосы. – Если ты уверен, то…
Плащ незнакомки на миг распахнулся, обнажив великолепные формы. Она, ни капли не стесняясь, запахнулась и присела на стул, сложив руки на коленях.
– Вы кто?! – спросил Пьер, задыхаясь от страха.
Непрошеная гостья ухмыльнулась.
– Я? Меня называют по-разному: кто-то Мораной, кто-то Эммой. Некоторые кличут Марой или Муэртой, иные Хелью прозывают. У меня много имен. Вот только видеться со мной не спешат, а если кто и призывает, то в момент моего прихода молит об отсрочке.
