Наступило тягостное молчание. Житник поклонился и пошел отвязывать коня. Рагнхильд не двинулась с места, и окружавшие ее волхвы застыли в строгих, укоряющих позах. Вскочив в седло, Житник махнул рукой и, заступив на тропу, скрылся в тени деревьев.
– Жаль, – сказала Рагнхильд, ни к кому не обращаясь. – Жаль Житника. Но и Ярославу не править. Кто наследует ему?
– Судислав, – подсказал один из волхвов.
– Слабый, нерешительный. Возможно, это даже к лучшему. Святополку будет легче.
***
В двадцати аржах к востоку от Новгорода, во владениях побочных потомков Рюрика, на Бранном Холме располагалась Ветровая Крепость. Функции крепости она перестала выполнять более ста лет назад, а служила больше случайным ночлегом охотникам и местным землевладельцам, следующих в Новгород и из Новгорода. Такие посещения случались редко, и именно поэтому Ветровую Крепость выбрали волхвы и боляре Земли Новгородской, проживающие вне Новгорода, для съезда.
Житник и Горясер прибыли верхом, потратив на путешествие всего около трех часов благодаря надежным подставам, и были встречены восторженно. На съезде присутствовало около трех дюжин человек, из них волхвов около десяти. Волхвы преследовали, конечно же, свои, очень личные, интересы, помимо общественных.
– Стало быть, не ошиблись мы в тебе, Житник, – сказал один из боляр, пожилой и степенный. – А это значит, что скоро станешь ты полновластным правителем Земли Новгородской, в чем мы тебе будем содействовать. Намерен ли ты и дальше следовать своим обещаниям, верны ли слова мудрой Рагнхильд о тебе, не предашь ли ты нас?
Как они любят формальности, подумал Житник, сохраняя дружеское выражение лица. Просто удивительно, что они не приняли греческую церковь.
– Я не предам вас, добрые люди, – ответил он, подстраиваясь под общепринятый в этих краях тон. – Все сделаю, как обещал. Не скрою от вас, что человек я корыстный и тщеславный. Но корысть моя состоит лишь в желании самолично управлять самой славной землею Севера, а тщеславие мое лишь в том заключается, что жажду я одобрения и похвалы от тех, кем я правлю, похвалы правдивой, искренней.
Вокруг закивали, послышались одобрительные возгласы.
– Позволено ли нам будет, – спросил кто-то из волхвов, – жить в Новгороде и не скрывать наше умение?
– Да, – ответил Житник.
– А десятина, – спросил болярин, – только в урожайные годы, и только добровольная?
– Да.
– И чтобы бабам воли не давать! – раздался чей-то сердитый молодой голос.
Все заулыбались и посмотрели на говорящего.
– А разъясни-ка нам, добрый человек, что ты имеешь в виду, – сказал Житник, улыбаясь.
– Потому не с руки, – разъяснил добрый человек. – Нынче бабам позволено и грамоты подписывать, и уделами торговать, и выходить из дому в любое время, и за столом сидеть с мужчинами – не только женам правителей, но вообще всем. Нехорошо это. И по уху ее не ударь – бежит сразу жаловаться, приходит грек в рясе с ратниками, и лопочет что-то по-гречески полдня.
Кругом засмеялись.
– Это мы, пожалуй, на вече решим, – заверил его Житник, улыбаясь.
– Да уж, но только скорее бы. Отец мой все своей племяннице завещал, все. И дом, и сад. Грамоту написал. Я сперва посмеялся, выгнал ее, дуру, к лешему, а она на следующий день с тиуном вернулась. Я в своем доме теперь как бы по ее милости, и она меня может выгнать, что же я делать буду?
– Хвотин, молчи, – сказал кто-то из старших.
– Не буду я молчать.
– Молчи, щенок!
– Обсудим на вече, – повторил Житник. – Есть ли еще пожелания?
– Есть! Чтоб никаких наемников, ни шведских, ни польских, ни греческих, в земле нашей не было!
– Это сложнее, – сказал Житник.
Кругом заворчали.
– Совсем без наемников мы на первых порах не сможем, – резонно заметил Житник. – Ковши только и ждут случая.
Зароптали.
– Но нужно бы ограничить их число в мирное время. Предположим – не более пятисот наемников. Чтобы не мы их, а они нас боялись.
Несколько человек издали одобрительные возгласы.
Выкатили бочку, разлили по кружкам хорошо настоявшийся свир, приготовленный по специальным, волхвом Семиженом составленным, рецептам.
– За память Семижена! – воскликнул один из волхвов.
Это был прямой вызов Житнику, погубившему Семижена. Если он поднимет кубок да выпьет – значит, раскаивается он прилюдно, понимает, что был не прав, смиряется. Житник поднял кубок и выпил.
И снова налили.
– За веру отцов! – сказал пожилой болярин Пелуно.
Житник кивнул. Эка забавно, подумал он. Этому чучелу лет пятьдесят. Стало быть, в год Крещения ему было двадцать. Вроде бы должен помнить, что никакой веры отцов на самом деле никогда не было. Что было много разных богов, и наши боги были лучше, чем боги ковшей, но потом ковши поклонились специальному греческому богу, который оказался сильнее всех. А понятие делания чего-либо «за веру» эти бородачи просто переняли у христиан. И было это совсем недавно – а вот поди ж ты, уже считают своей традицией, причем очень древней.
Затем какой-то волхв произнес благой наговор по адресу Житника, и Житник подумал, что и слово «благой» тоже взято у христиан – так ковши, ничтоже сумняшеся, перевели греческое μακάριος, либо латинское beatus, а эти подхватили.
– Итак? – спросил пожилой болярин Пелуно.
– Итак, нужны полторы тысячи ратников. Через неделю.
– В Верхних Соснах?
– Да.
– Будут. Еще?
– Человек сто всадников, развозить вести по всей округе. На новгородских полагаться первое время нельзя.
– Будут. Еще.
– Повивальная бабка.
– Не понимаю.
– У жены Ярослава скоро родится ребенок.
– Ты же говорил, что ее…
– Да. Но природа на такие грунки внимания не обращает. Девять месяцев минуло – вынь да положь ребятенка, вне зависимости от того, похищена ты, или нет.
– Так Ярослав?…
– Что?
– Я слышал, он не то закоренелый мужеложец, не то вовсе евнух.
– От кого это ты такое слышал? – подозрительно спросил Житник.
– Да, вроде бы, все знают.
Житник пожал плечами.
– Дураки. Знал бы я, кто распускает такие слухи, язык бы вырвал.
– Да ведь…
– Негоже нам опускаться до сплетен. Негоже.
– Да, – сказал болярин, подумав. – Наверное ты прав. Куда ее привезти?
– Кого?
– Повивальную бабку.
– В детинец.
– А там?
– А там будут люди, с которыми она продолжит путешествие.
– Согласен. Еще?
– Лошадей. Много.
– Можно. А зачем?
– Шарлемань с конницей полмира завоевал.
– Будут.
– Сколько?
– Столько, сколько понадобится. А ты, Житник, спешишь, я вижу?
– Нет.
– Не сейчас, а вообще. И вижу я, что мало тебе Земли Новгородской. Псков?
– Псков и так наш будет.
– Чернигов?
– Тоже.
– Тмутаракань?
– Пыль да ковыль – на что они нам?
Пелуно вздохнул.
– Ковшей к рукам хочешь прибрать.
– Да.
– И править ими из Новгорода?
– Да.
– Мало пригоден Новгород для таких дел.
– Каких?
– Имперских.
Житник пожал плечами.
– Сколько продержалась империя Шарлеманя? – продолжал болярин. – Какие-то годы жалкие. Сколько усилий стоит Хайнриху удерживать Новый Рим? И ничего у него не выйдет.
– Почему же?
– В столице империи всегда должно быть тепло.
– Зачем?
– Чтобы можно было послать войско в любую сторону в любой момент, а не только летом. В грязи, топи да в снегу не повоюешь. В наших палестинах мечтать об империи могут только Неустрашимые. И это только лишь мечты.
Житник недобро улыбнулся.
– Не веришь?
– Мне показалось интересным выражение «в наших палестинах».
– Да? А что в нем такого необычного?
– Как посмотреть. Что такое палестины?
– Да кто ж его знает. Все так говорят.
А действительно, какая разница, подумал Житник. А хоть бы они все были здесь христиане – что бы это изменило? На христиан они обиделись из-за добрыниных подвигов тридцатилетней давности. А оставь их Владимир в покое – глядишь, через поколение все бы в церковь ходили. Церковь, кстати говоря, не ту Владимир выбрал. Надо было Рим выбирать. А то и вообще свою церковь придумать.
И, опять же кстати – это мысль! И главой церкви нужно назначить правителя территорий. И пусть правитель объявляет народу волю Создателя, то есть свою собственную.
Настал момент завершения ритуала. По якобы древнему обычаю предводителю силы, в данном случае Житнику, вменялось удалиться в лес и там, в одиночестве, обратиться с молитвой к богу всех воинов Перуну. Все еще занятый интригующими мыслями о переориентации церкви на себя и возможных реформах и новых догмах, Житник торжественным шагом, положа левую руку на поммель сверда, вышел из крепости и, сопровождаемый восхищенными взглядами, пересек пространство, отделявшее крепость от рощи.
Ему и в самом деле хотелось побыть одному.
Во всем виновата Любава, думал он иронически, прислонившись к молодой сосне. Не откажи она мне тогда – может и не стал бы я следовать советам Рагнхильд, не стал бы, пользуясь доверием Ярослава, сманивать его людей на свою сторону. От Ярослава я видел только хорошее. Он слаб и мягок – но ведь это не его вина. До инцидента с Любавой власть была мне не очень-то нужна, ну разве что самую малость. Разбудила Любава во мне чувство справедливости. Или несправедливости. Бедрами своими округлыми покачала – и вот, пожалуйста, теперь чем больше у меня власти, тем больше хочется ее укреплять и увеличивать. Наверное Шарлеманю тоже какая-нибудь баба не дала. И на этом держится история, подумать только.
