– Вы только полюбуйтесь на себя!
– Да я в шоке!
– Вот и я говорю – красота ж неземная!
– Это не косуха. И не каракуль! – талдычу я упрямо.
– Да как же не каракуль?!
Выворачивает подкладку, подсовывает мне к самому носу. Я, воспользовавшись тем, что у сизой морды заняты обе руки, моментом проявляю чудеса ловкости – и выворачиваюсь из бархатного бесформенного зипуна, идеально дополнить который способны лишь сапоги фасона «прощай, молодость!» и мешок из дерюги, набитый ворованной с колхозного поля картошкой. Отбегаю на безопасное расстояние. И оттуда кричу:
– Всё равно мне нужна косуха из каракуля оливкового цвета. А эта ваша некаракулевая некосуха цвета кладбищенской грязи!
Сзади меня хватают какие-то руки. Холодные руки – прямо за оголившуюся в пылу выворачивания из пыльного зипуна поясницу. Подпрыгиваю от неожиданности и ужаса. Не свети солнце и не будь белый день на дворе – ну точно «Ночь живых мертвецов»!
– Заходите к нам! У нас есть на вас!
– Косуха из каракуля! Оливкого цвета! – пытаясь восстановить сбившиеся дыхание и сердцебиение, шепчу я.
– Оливковый это типа зелёный?
– Оливковый – это оливковый.
– Ну, типа зелёный?
Холодные руки, схватившие меня, принадлежат оплывшей блондинке. После сизой рожи – и то счастье. Хотя бабы обычно знают отличие оливкового от зелёного… Вспоминаю, что на вопрос: «А почему не фрезовое, а такое ядовито-малиновое? Ты же с ума через месяц-другой в этой палитре сойдёшь!», Лена ответила: «Фрезовый – это типа малиновый, только типа запылившийся?»
– Да. Оливковый – это такой зелёный. Только типа запылившийся, – говорю я перекисной тётке.
Она, порывшись в плотно набитом в стойки, вытаскивает кожаную курточку цвета сбесившейся юной петрушки, заклёпанную «под золото» с плотностью листов внешней обшивки фюзеляжа боинга. Плюс – устрашающего вида змейка шириной с Панамский канал. К одному не придерёшься – косуха.
Я начинаю нервно смеяться.
– Из каракуля! Оливковая! Из – ха-ха! – кара-хаха! – куля-хаха! Олив-быгыгыгы-ковая, мухахаха!.. Фуф! Мне нужна косуха из каракуля. Оливковая.
– Сами не знают, чего хотят! – зло бросает в меня опухшая перекисная блондинка потёртых лет. И не менее зло запихивает курточку – мечту коррекционной девочки-трёхлетки – обратно, в кучу некондиционных подружек.
Чем дешевле – тем ярче. И чтобы всё блестело.
Снова спасительное подножие туалетной башни. Сигарета. Тётка с тележкой.
– У вас выпить есть?
– Чай, кофе, капучино, кола?..
– Это пить. А выпить?
Придирчиво меня оглядывает. Нет. Не своя.
– На рынке спиртным не торгуем.
Ага. Как же. То-то они все, сизорожие и перекисные, – такие трезвые.
– Так что будете брать?
– Ничего. Я не хочу пить. Я хочу выпить.
Подмигиваю. Типа – знак доверия. Не ссы, тётка, я тебя не выдам – свинья тележку не съест.
Нет, не проканывает. Презрительно фыркает. Гордо укатывается, погромыхивая своим передвижным камбузом.
Звонок другу:
– Лена, ты где?.. Ещё не всё обошла?.. Я тоже.
Ну что ж. Бог любит троицу. Ещё сигаретка. Народу прибыло. Жёны с петями. И уже как-то слишком весёлые продавцы и хозяева контейнеров.
Может, закрыть глаза и бегом? Если бежать по рядам, зажмурившись, как по кладбищу – до нужной могилки… Как в «Хороший. Плохой. Злой». Я ж тот самый Злой и есть. И до нужной кондиции меня уже довели.
На исходную! Свисток!
Рву с места, вздыбливая копытом асфальт. Он и так, собственно, вздыбленный. Но «рву с места, чуть не навернувшись на корявом асфальте» – не так поэтично. А тут кругом настолько безвкусно, безобразно и раздолбано, что уже поэзия в очищенном виде. Квинтэссенция аритмии.
Несусь через кожаные и меховые ряды, не разбирая дорог и направлений. Не отличая кадры новых рож от прежде виденных. Сизые сливаются с отёчными перекисными. Турки и армяне с пережжёнными волосами-паклей. Белые тётеньки неопределяемого возраста со щетиной. Инакоязыкая речь спаивается с русской, траченной малороссийским прононсом. В голове шокает на фарси мой домашний таджик и, акая, горлопанит по-турецки бледная алкоголичка из подмосковного села, готовая давать за стакан. Так вот ты где, истинный космополитизм!
– Что именно вас интересует?
Ба! Тпру!
Белый мальчик. Лет двадцати двух. Может – трёх. Это точно. Уже не двадцати, но ещё и не двадцати пяти. Рук ко мне не тянет. В лицо не дышит. Говорит по-русски. Без акцентов. Без никаких акцентов. Не по-одесски, не по-малороссийски, и не по турецко-армянски. Щёки – чисто выбриты.
– Меня интересует срочно выпить. И косуха из каракуля. Оливкового цвета.
– Заходите. Мы как раз специализируемся на косухах. Женских. И на лётных куртках. Мужских.
– А что, бывают женские лётные куртки?
– Ну, раз бывают женщины-лётчики, значит, бывают и женские лётные куртки.
Аккуратный магазинчик. Застеклённый. Товар не копной – а по одной-две. Приятно пахнет правильно выделанной кожей. Бухаюсь на табуретку. Белый мальчик развешивает передо мною всё, что подходит под определение «косуха, из каракуля, оливкового цвета». Нет, это смешно – но то, что он развешивает, действительно подходит под это определение.
Мальчик не старается меня немедленно в это упихнуть. Мальчик проговаривает выученное им из рекламных проспектов. Да, это не бренд. Это реплики одного из самых известных… Протягивает мне, собственно, сами рекламные проспекты.
Понятно, что реплики. Да я и не собираюсь покупать известный бренд. Я лучше ещё раз США от моста до моста перееду. От Бруклинского до Золотых ворот. И ещё останется. Потому что поездка от моста до моста обошлась мне ровно в половину стоимости брендовой косухи из каракуля, оливкового цвета. Вместе с арендой машины, бензином, остановками в национальных парках, едой, гостиницами и походами в музеи и рестораны. Да, я не настолько богата, чтобы покупать дешёвые вещи. Но и деньги мне даются отнюдь не просто. Потому я куплю себе хорошую реплику. К слову – тоже отнюдь не копеечную.
Отдышавшись и придя в хорошее настроение от мальчика, преподнёсшего мне пластиковый стаканчик растворимого кофе, начинаю примерять.
– Да. Эта что-то не очень. Такую, пожалуй, совсем молодой девочке…
Зараза! Но он прав. Он – профессионален. Чем бы он там ни занимался вне продажи косух. Он профессионален. И значит, честен.
Останавливаюсь на одной из моделей. Таки косухе. Таки из каракуля. Таки оливкового цвета.
Слегка торгуемся. Это такая игра. Я готова заплатить запрошенное. Он знает, что запросил больше ровно на ту скидку, что он мне в результате «торгов» и сделает.
Терминала, разумеется, нет. Гривнам и рублям предпочитают светло-зелёный, спокойного цвета нал.
– Ладно. Но мне надо выпить.
Мешкает лишь секунду. И, слава богу, не уточняет, хочу ли я пить. Потому что русскоязычный и, что важнее, – русскодумающий – точно знает значение слова «выпить». И отличное от него значение слова «пить».
– У меня, к сожалению, нет. Но… Идёмте за мной.
Выходим из лавки. Следую в форватере. Он лоцмански лавирует в хитросплетениях кожано-меховых рифов. Выводит меня к затрапезной стеклянной будке со «стоячими» столиками. Открывает дверь. Всё быстро, решительно. Он тут свой.
– Люда, налей даме. Только не твою эту… Коньяк. Приличный.
Люда тоже быстро соображает. Оценивающе глянув на меня:
– Сколько?
– Двести.
Люда манипулирует под прилавком. Я получаю полный до краёв пластиковый стаканчик коньяка. Чуть надпиваю, чтобы не расплескать. Ей богу, на вкус он ничем не хуже сорокалетнего, армянского.
– Пятнадцать гривен.
Даю двадцать.
– Сдачи не надо.
– А мне – подачек.
Строга Люда, не забалуешь.
– Это не подачка. Это – чаевые.
Смотрит секунду в упор.
– Спасибо.
Выходим с белым мальчиком из вони стекляшки в морок рядов. Ну что, белый мальчик, последний тест? Будешь навязчиво стоять и, нетерпеливо перетаптываясь, караулить, пока я пью и курю?
– Вы не заблудитесь?.. Вот! – даёт мне визитку, где обозначен номер магазинчика. Быстро уходит.
Молодец. А то я уж испугалась, увидев слегка сизорожее выражение в его голубых глазах.
Сто выпиваю под сигаретку.
Возвращаюсь. Меряю ещё раз – контрольный. Расплачиваюсь. Мальчик даёт карту гарантийного обслуживания на год.
Ещё сто выпиваю у мальчика в магазинчике. За обновку. Он складывает и заворачивает её нежно. Двести коньяка делают своё дело – покупаю у него ещё и сумку. Кожаную сумку оливкового цвета, идеально подходящую под косуху. Сперва втайне жадничаю. Затем перевожу доллары в рубли. А рубли – в цены московского «Европейского», куда менеджеры среднего звена по выходным ходят погулять. Разумеется, тут же покупаю! У мальчика сумки только украшали витрину. Тут такие не покупают. Очень редко. Вторая за год. До этого тоже купила тётка из Москвы.
