Кстати, откуда эта любовь к блестящим натяжным потолкам? У одноклассницы тоже был жуткой зеркальности бледно-серый натяжной потолок в спальне с недоделанной гардеробной. Бледно-серый натяжной потолок создавал полнейшую иллюзию зеркала. Это же какие идеальные надо иметь формы (или быть слепым?), чтобы заниматься любовью под такими потолками? Как вариант: можно не заниматься любовью вовсе. Или же опять причины и следствия перепутались. Может, ну их, сияющие натяжные потолки? Тогда и любовь сама подтянется. Любовь – она не любит отражений. Да и не в моде уже давно натяжные потолки, в общем-то. В Одессе просто ещё не знают. Наверное…
Об этом я думала, перекуривая у подножия монументального двухэтажного гальюна.
В smoke station, помимо песка и бычков от сигарет, реяли обрывки туалетной бумаги. Неужели они её употребляли на ходу?! Настолько жить торопятся, что чувствовать неловкость уже не спешат? Или то у них тут хронический насморк? Летом – жара и толпы. Осенью – промозгло и ветер. Но хоть людей не слишком много, и на том мерси.
Не много было покупателей. А вот продавцов…
Ей богу, Стамбул начала девяностых показался мне вполне милым и ненавязчивым местом!
Я шла сквозь плотные ряды контейнеров, увешенных безвкусицей, чувствуя себя – ни много ни мало – леди Годивой. Только без длинных волос и без лошади. С обоих сторон ко мне тянулись руки, стараясь схватить и втащить в свои поросшие кожаными сталагмитами пещеры. Жуткие рожи приникали к моему лицу и, выдыхая кто перегар, кто свежак, но чаще всего – перегар, смешанный со свежаком, – гомонили, голосили, говорили…
– На вас! На вас! Наваснаваснавас!
– Зайдите к нам! Есть на вас! Есть всё на вас! Наваснаваснавас!
– Посмотрите у нас! Посмотрите у нас! Посмотрите у нас наваснаваснавас!
Смотреть на сам, собственно, товар – не было никакой возможности. Я плелась сквозь ряды навязчивых сизых рыл, понуро опустив голову и боясь даже украдкой, хоть мельком поднять глаза. Потому что пьющие горячий кофе и холодное спиртное люди с сигаретами тут же начинали истошно голосить:
– На вас! Зайдите посмотреть к нам! Есть точно на вас! Мы продаём кожу!
– А я думала – в шахматы играете! – начала огрызаться я.
– А что вы ищете? Шубу? Куртку? Плащ? Пальто? Есть на вас! Наваснаваснавас! Что вам показать?!
– Я сама всё вижу!
– Так что вам показать?
– Спасибо, я не слепая!
– У нас самое лучшее качество за самую лучшую цену наваснаваснавас!!!
Меня начало выбешивать. Продавцы были в основном двух подвидов. Небритые дяденьки, разговаривающие между собой вовсе не по-русски. Турки? Армяне? И разухабистые, толстые, перекисные, средне-поношенные блондинки неопределённого возраста. Случались изредка и нервические молодые хабалки, взвизгивающие по делу и без. И славянского вида оплывшие дяденьки с тоской в глазах. Последние, судя по всему, – мужья тех самых сильно перекисных блондинок. Сильно перекисших деловарок.
– Заходите к нам!!!
– Не хочу!
– У нас на вас, навас, навас, навас!
– Откуда вы знаете, что мне надо?
– У нас есть на вас! Наваснаваснаваснавас! Навас! А что вы хотите, что вам надо?
– Косуху из каракуля.
– У нас нет. Но у нас есть наваснаваснавас!
– Я хочу косуху из каракуля.
– Навас…
Останавливаться около них нельзя. Это стая зомби. Накинется и разорвёт. Решаю сменить тактику.
– Заходите к нам! У нас есть на…
– Косуха из каракуля.
– Нет, но у нас есть нава…
Следующий!
– Заходите к нам! У нас есть на…
– Косуха из каракуля.
– Нет, но у нас есть…
Следующий!
– Заходите к нам! У нас есть на…
– Косуха из каракуля.
– Нет, но у нас…
Следующий!
– Заходите к нам! У нас есть на…
– Косуха из каракуля.
– Нет, но у…
Следующий!
– Заходите к нам! У нас есть на…
– Косуха из каракуля.
– Нет, но…
Никаких «но»!
Возвращаюсь к подножию монументального клозета. Перекурить. И – уф! – вдохнуть свежего воздуха. Жаль, я не взяла с собой флягу. Она была бы не просто как нельзя кстати, а таки именно то, что доктор прописал! Складирую впечатления. Товар – жуткий. Кожа и меха в большинстве случаев ужасающей выделки. Швы, строчки – в ад таких портных. И к пуговицам тоже есть претензии! В том, за что они просят четыреста-пятьсот зелёных эквивалентов, даже в таёжный нужник не выйдешь. Неудобно будет перед зверушками. За то, что собратьев уморили без толку. Права бессмертная Раневская. В том смысле, что «эта курица для чего-то родилась!»
Безумству храбрых?
После перекура продолжаю рейд сквозь плотные ряды обрыдших сизых и отёкших бледных рож. Тётка размером с танк примеряет на себя «мокрую» дублёнку. С чернобурым воротником, который не может опуститься, как положено опускаться чернобурому воротнику, на её грудь двенадцатого размера. Топорщится в мир плохо выделанными, термоядерно переурсоленными, ломкими лапками и облезлым кончиком хвоста.
– Ну вот, смотрите! Прямо как ннннА! вввАс! ссссшитттто! – пыхтит сизая рожа, с огромным усилием схлопывая на тётке металлические клипсы-застёжки.
Тётка пристально осматривает себя в зеркале.
– Петь, ну чего?
– А?!
«Петь» поперхнулся дымом.
– Я тебя чего с собой брала?!
Действительно, чего она Петю с собой «брала»? Лежал бы себе сундук-Петя дома, на подстилке для Петь, именуемой «диваном», – и горя бы не знал. Пара-тройка часов без жены-танка – счастье для любого чахоточного Пети.
– Ну как я выгляжу?
– Я знаю?
– А чего ты знаешь?!
– Да вроде ничего. Выглядишь. Ничего выглядишь. Сама решай.
Выглядит она так, что на медведя рогатина не понадобится. Медведь, завидев эту тётку в этой «мокрой» дублёнке, умрёт на месте. От разрыва сердца, произошедшего в результате громадного выброса адреналина медвежьими надпочечниками.
Сизая рожа тем временем оправляет на танке воротник, одновременно бурля что-то про качество кожи, мехов и про то, что отдаёт он этот мрак и надругательство над шкурами убиенных коров и лис за смешные деньги. Я бы на его месте даром бы отдала. А на месте тётки – даром бы не взяла.
К сизой роже подбегает другая сизая рожа. Что-то быстро лопочет на своём, добавляя наше исконное, на «б». Слово-связка. Слово-песня. Без этого слова тут всё это не работает. Не строится и не живётся. И даже не дышится. Сизая рожа отвечает другой сизой роже по-русски:
– Не видишь? Я с людьми работаю!
И быстро лопочет ещё что-то, на своём. Тот, скумекав, что к чему, выдёргивает из груды целлофановых пакетов куль с родной сестрой примеряемой дублёнки – и уносится прочь.
– Петь, ну чего?
– Да не знаю я. Бери! Нормально!
– Так только ж зашли!
– Так и будешь бродить тут полдня…
– А так, чтобы взять? – это уже к сизорожему.
– Женщина, я и так уже отдаю вам по закупочной цене! Просто потому, что ну ваша же это дублёнка. Сидит как родная! Вы в ней просто… – ищет нужное слово, цокает языком. – Вы в ней просто красавица!
Точно турки. Такая образина только туркам красавица. И этот бряцающий цепями чехол из дохлой коровы эту образину ну никак не украшает. Украсить её ещё больше – просто невозможно. Она гармонична в безобразии своей «красоты». Дополнительным «украшением» она ещё и пыхтит под гнётом этого тулупа. Всё-таки всего лишь октябрь. Всего лишь одесский октябрь.
– Девушка! Заходите к нам! У нас есть на вас! – одной рукой он цепко держит «просто красавицу», другой – делает широкий приглашающий жест.
– Косуха из каракуля.
– Есть!
Всё так же, не выпуская свекольную, пыхтящую «просто красавицу», умудряется достать из кучи что-то, похожее на бархатные зипуны, в которых бродили все сельские бабки Советского Союза.
– Смотрите, какая выделка!
– Если это выделка, то я – Шэрон Стоун.
– Вы – красивее!
«Просто красавица» пытается вывернуться из его крепкого захвата.
– Даже если я красивее Шэрон Стоун – то это не выделка. И не каракуль.
Раздражённо, практически гневно, отпускает многострадальную тётку. Он в азарте. Заставить купить меня это снулое мохнатое нечто – для него дело чести.
– Это не косуха. Не говоря уже о том, что это – не каракуль!
Сама не замечаю, как оказываюсь завёрнута в этот хлам. Ну, капец! «Сироты! Тяжёлое наследие царского режима». Можно в привокзальный переход. С песней «Разлу-у-ука ты-ы-ы, разлука! Чужая сто-о-о-рона-а-а…» Плюшевый медвежонок, не слишком удачно переживший бомбёжку Дрездена. Такой тряпкой любую Шэрон Стоун можно испортить только так. И никто «Оскар» за перевоплощение не даст – вот что обидно.
– Это не косуха, – пытаюсь вывернуться. Но сизая рожа подталкивает меня к зеркалу.
