Пришлось потесниться. Ольга объединилась с Машкой и Еленой, Борис взял к себе Сережу, Никошу оставили на прежнем месте – еще не хватало его трогать!
И начался ад! Миша пил ежедневно. Начинал примерно с обеда. После первой же рюмки становился практически невменяем. Орал, что квартиру оккупировали «эти суки». «Все прибрали и тепленько устроились».
Успокоить его было невозможно. Оставалось одно – ждать, пока он не напьется окончательно и не вырубится в каком-нибудь углу квартиры. Где – непредсказуемо. Иногда он засыпал в ванной, иногда сидя в туалете, и приходилось выламывать дверь. Ломился в «женскую» комнату и в комнату к Никоше. Машку спешно снарядили с вещами к Гаяне в коммуналку.
Боялись больше всего за Никошу. И не напрасно – приступы, которых не было несколько лет, возвратились.
На те пару часов, пока Миша пребывал в отключке, наступало мнимое затишье. С ужасом ждали его пробуждения – еще более страшного и опасного, чем предыдущие коленца.
Покоя не было и ночью. В двери врезали замки, но кого и когда они останавливали?
Не помогало ничего: ни увещевания, просьбы и слезы Елены, ни «мужские» разговоры Бориса, ни требования и условия Ольги. Ничего.
Он, нагло посмеиваясь, объявлял, что имеет право.
– И так сколько лет жировали на моей жилплощади! И все из-за этой дуры-мамаши! А теперь лафа кончилась, граждане и гражданки! – Он издевательски раскидывал руки и отбивал ногами дробь.
Эля сказала Елене:
– Здесь ничего не поделаешь! Даже не бейся! Вспомни про его бабку и дядьев. Остается отравить или задушить. Или ждать, пока подохнет сам. Если все вы не подохнете раньше его. Что, кстати, вероятнее всего.
Елена отмахнулась:
– Ты, Элька, сумасшедшая. Хотя выхода я, честно говоря, не вижу. Вообще.
– А давай его посадим! – оживилась Эля.
– Как это? – не поняла Елена.
– Вариантов множество, надо подумать.
– Не напрягайся, – нахмурилась Елена. – В том, что с ним случилось, есть и моя вина.
Эля вскинула брови и тяжело вздохнула:
– Знала, что ты идиотка. Но чтобы вот так…
А ситуация к лучшему не менялась. И даже совсем наоборот. Братец Иванушка стал притаскивать собутыльников. Это называлось «друзья». Корешки. То двоих, то троих, а то и поболее. Это были, естественно, местные алкаши. «Синяки», как называла их Ольга. Понять, кто из них женщина, а кто мужчина, было сложновато.
Эти «люди» тенями двигались по квартире, пользовались туалетом, ванной и кухней. Не гнушались залезть в холодильник или вытащить из кастрюли, стоящей на плите, кусок мяса – разумеется, руками.
Елена выливала содержимое кастрюли в унитаз, вытирала лужи мочи и выносила продукты из холодильника на балкон в своей комнате.
Потом перенесли в комнату холодильник. Ели теперь не на кухне, а в Никошиной комнате – там хотя бы не было кроватей, поставленных в ряд.
Но и это не спасало. Выветрить запах перегара, мочи и гнили было невозможно. Спать по ночам не получалось – Мишины собутыльники устраивали то спевки, то драки.
Борис часто оставался ночевать на работе. Никоша хлопотал о койке в общежитии университета – койку не давали. Москвич, с прекрасной жилплощадью. Общежитие полагалось только приезжим.
У Ольгиной кровати постоянно лежал топор.
А вот Сережа оживился – то, что происходило в Мишиной комнате, вызывало у него острейший интерес. И он оказался единственным, кого Миша приветил и не объявил врагом.
– Ты, пацанчик, такой же терпила, как я. У тебя ни мамки, ни папки – и я из таких. Тебя вроде как пожалели – и меня пытались. Думаешь, мы ИМ нужны? – спрашивал он у мальчика, кивая на дверь «вражеской» комнаты.
Сережа пожимал плечами. Миша гладил его по голове и говорил:
– То-то! Эти… Эти сожрут и не подавятся. Не сомневайся! И докторишка этот, интеллигент вшивый. И сестрица моя. Приличную из себя корчит. А эта грымза, старая дева, – вообще урод. Вместе с братцем – с кочаном вместо головы. Та еще семейка, не сомневайся. Держат нас с тобой за… Да, паря? А я, между прочим, офицер!
Сережа испуганно кивал.
Тогда же, в свои десять лет, из рук нового друга и «родственника» Миши он выпил первую рюмку портвейна. Точнее, не рюмку, стакан.
Ольга ездила в Банный и расклеивала объявления по обмену.
Тем временем Миша привел в дом подругу. А вскоре женился. И тыкал «соседям» в нос паспорт с печатью:
– Хозяйка, ясно?
«Хозяйка», тридцатилетняя алкашка Верка, с красным одутловатым лицом, на котором с трудом читался возраст и подобие хоть какой-нибудь мысли, с непременным фиолетовым бланшем то на одном, то на другом глазу, была шустрая и незлобивая – пока трезвая. Носилась по кухне и пыталась приготовить «харчи». От неожиданно привалившего счастья в виде собственной комнаты, теплой воды и отдельного сортира, да еще и законного мужа Верка ошалела и загордилась.
Поутру, наложив на лицо килограмм дешевого грима и обвязав голову платком на манер чалмы, она гордо выплывала на кухню и варила «кофэ».
Безуспешно пыталась завязать разговор с Еленой или Ольгой. С Борисом пыталась кокетничать – за что вечером отдувалась по полной. Муженек ее был не в меру ревнив и далеко не обходителен. Отсюда и наличие разноцветных бланшей под выцветшими Веркиными очами.
Кокетничала Верка и с дружками-собутыльниками, за что была неоднократно и крепко бита.
К Сереже она, бездетная, прикипела и называла его «малец».
Все варианты обмена Миша с Веркой отвергали. Причем главной здесь была именно Верка. То предложенная комната была узка, то темна, то не подходил метраж или этаж. Они желали «просторного и светлого жилья с видом на парк и вблизи у метро». Да! И обязательно в центре!
– Мы же привыкшие, – говорила Верка, навсегда позабыв родной деревянный барак в Гольянове.
Лукониным тоже надо было соблюсти свои интересы: три комнаты как минимум, конечно, желательно в старом районе, с большой кухней – такая семья, и с лифтом – для Никошиного удобства.
Если и попадалось что-нибудь подходящее, Верка гордо отвергала очередной предложенный вариант. А однажды, наивно хлопая голубыми, без ресниц, глазами, доверительно шепнула:
– Елен Сергеевн! Ну че нам торопиться? На голову не каплет, подхарчиться у вас всегда возможно. Да и друзья у нас здесь – куда нам без друзей?
Елена словно взбесилась:
– Друзья? Это не друзья, Вера, это – собутыльники! Вы катитесь в пропасть – ваше дело. Но наша жизнь никак не должна зависеть от вас! Это вы понимаете?
Испуганная Верка мелко закивала.
Ольга после очередного отказа «соседей» прижала Верку к стене и прошипела:
– Зашибу! Если в течение месяца не разъедемся – зашибу!
Верка отпрыгнула, испуганно заморгала, а потом взяла себя в руки:
– Зашибешь – сядешь! Суд у нас, слава богу, справедливый! Советский у нас суд! И за угрозу ответишь!
Ольга, стиснув зубы, пошла прочь.
Ситуация зашла в тупик. Машка с трудом уживалась с Гаяне, Никошины приступы повторялись, Елена сидела на успокоительных, Борис не справлялся с давлением, а Ольга словно окостенела от беспомощности и отчаяния. От того, что она не может защитить самых близких и родных людей. Родителей, брата и племянницу.
Где выход? Может, Эля права – отравить?
Хорошие мысли у интеллигентного человека. А ведь никто бы не осудил. Даже суд нашел бы оправдание. Достаточно вспомнить Чехова.
Шутник был Антон Павлович, шутник.
А тут не до шуток, извините.
* * *
Обменные цепочки рвались, лопались, длинные пирамидки сложносочиненных обменов осыпались, как песочные домики.
Наконец терпение лопнуло – по Элиному совету написали заявление в милицию. Милиция отреагировала сразу.
Пожилой участковый, осмотрев комнату «молодых» и проверив документы, Елену успокоил:
– Будем привлекать. Во-первых, за содержание притона, а во-вторых, за тунеядство. Можем еще принудительно полечить – в ЛТП определим на месяцок. Только, Елена Сергеевна, поможет вряд ли. У меня на эти темы такой опыт…
И он тяжело вздохнул.
Елена ответила:
– Попробуем полечить! А вдруг!
Участковый с сомнением и осуждением покачал головой – дело ваше!
Никаких «вдруг»! Из лечебницы Миша вышел еще более озлобленным.
Бились они с Веркой теперь не на жизнь, а на смерть. Верка выскакивала в коридор и колотила в Еленину дверь. И опять вызывали милицию.
Однажды Миша толкнул Никошу. В коридоре, проходя мимо. Толкнул сильно, кулаком в правый бок. Никоша в ответ замахнулся. Но тут, на счастье, выбежала Ольга.
Ночью у Никоши был сильнейший приступ. Две «Скорые» с интервалом в два часа. После приступа он неделю пролежал в кровати – без сил, вымотанный, раздавленный болезнью и унижением.
Это был край, конец. И Елена поняла, что больше так продолжаться не может.
Под Элину диктовку было написано заявление о пропаже крупной суммы денег и золотых вещей.
Заявление отнесли в милицию. Следователь Бобров тяжело вздохнул:
