– Да, пора валить, – кивнул Боря. – Сейчас мигом переоденусь – и вместе поедем.
– Жду две минуты, – строго сказал Вовка вслед Плохотнюку, убегающему в раздевалку.
Спустя пару минут он появился на пороге «двенашки» переодетый, в камуфляжных штанах, высоких ботинках и черной майке. «Anarchy» было написано на ней рваными разнокалиберными буквами.
– Ладно, двинули мы, – сказал Бумажкин, направляясь к выходу. Я пошел следом, чтобы закрыть за ними дверь служебного входа. – Завтра у нас непростой день. Двадцать две выдачи, уже четыре вскрытия есть, – со вздохом напомнил нам Вовка, которому все еще чудился шум средиземноморского прибоя, смешанный с манящим ароматом паэльи и раскрашенный нотками красного вина.
Они были последними, кого в тот вечер отпустило Царство мертвых. Остальные работники патанатомии опередили их, уже спеша по адресам, разбросанным по огромному городу. Сквозь километры автодорог и линий метро они стремились к табличкам с названиями улиц и номерами домов, которые сегодня будут их финишной чертой лишь для того, чтобы завтра утром стать для них линией старта. В конце этой дистанции всех ждала известная им награда. Некоторых – желанная, других – опостылевшая.
…Закрыв за ними дверь отделения, я проводил санитаров мысленным взором до ворот, вспоминая ту самую историю, произошедшую с Плохотнюком несколько месяцев назад.
А случилось с Борей вот что. Спустя пару месяцев после того, как он начал нести ночную вахту в нашем отделении, будучи «ночником», на одном из дежурств Плохотнюк получил звонок из реанимации. По его собственному признанию, был он тогда в состоянии сильнейшего похмелья, что нещадно терзало его в отместку за выпитое накануне. Телефонная трубка голосом дежурной сестры отделения просила забрать у них труп горемыки, недавно отдавшего Богу душу. Так как дело было глубокой ночью, Боря поленился доставать больничный «кроватофалк» и, нарушив инструкции, выдвинулся в реанимацию с подъемником, на котором усопшего ждала холодная сталь поддона. Забрав у реаниматологов еще теплого мужчину, где-то пятидесяти с небольшим лет от роду, он накрыл его хирургическим покрывалом горчичного цвета и отправился назад.
Пока Плохиш спускался на лифте в подвал, соединяющий главный корпус клиники с моргом, ему показалось, что покойник выглядит как-то странно. Подумав, что это почудилось ему с похмелья, Боря повез в морг бывшего пациента реанимации сквозь изогнутое тело подземелья. Дело было зимой, и в подвале было чертовски холодно. По старой пижонской традиции, бытовавшей среди ночных санитаров, он положил руки мертвецу на шею, забирая у него немного людского тепла, которое тому больше не понадобится. Въезжая в поворот, ведущий к подвальным дверям морга, он вдруг почувствовал под пальцем еле ощутимый толчок. Настолько слабый, что Плохотнюк решил – показалось. Поднявшись наверх в отделение, Боря записал мертвеца в журнал постояльцев и принялся укладывать в холодильник. Сняв с покойника казенную больничную ночнушку в мелкий синий цветочек, он взял фломастер и крупно размашисто вывел у него на плече фамилию «Хрельников». И название отделения. А затем снабдил нового постояльца подголовником. В тот момент, когда ему оставалось одеть на труп формалиновую маску, что-то остановило его. Боря клялся, что так и не понял, почему он тогда помедлил. Стоя рядом с бездыханным телом, он тупо смотрел на него, борясь с похмельем. Наконец-то очухавшись, Плохиш накинул покойнику на лицо кусок вафельного полотенца, смоченного в растворе. И взял труп снизу за шею, чтобы приподнять голову и надеть полиэтиленовый пакет. А когда взял, снова почувствовал под пальцами что-то такое… Не веря себе, Боря задержал руку. Но так больше ничего и не нащупал. «Это ж надо было так нажраться… Мерещится черт знает что», – подумал он. И уже собирался одеть пакет… Как вдруг, за долю секунды до того, как убрать ладонь с тела, Плохиш ощутил под пальцами вялый, но явный «тук». Инстинктивно испугавшись, отдернул руку. Но пересилив себя, положил ее обратно, теперь ровно на сонную артерию. И невероятный «тук» повторился. А потом и еще раз…
Вынырнув из оцепенения, Борька ринулся к радиотелефону, лежавшему неподалеку от него, на подсобном столе. С трудом набрав непослушными пальцами номер реанимации, услышал неторопливые и равнодушные длинные гудки. Когда же трубку наконец-то сняли, он заорал в нее срывающимся голосом:
– Это санитар! Я к вам! К вам, прям сейчас, готовьте там все! Вы мне живого отдали!!!
И, бросив трубку, одним рывком развернул подъемник с еще живым пациентом клиники в сторону лифта.
Спустившись в подвал, он бегом бросился к главному корпусу, толкая впереди себя того, кто в ту ночь должен был стать нашим постояльцем. Затеяв гонки со смертью, главным призом которых была жизнь Хрельникова, Боря лихо влетал в изгибы подвального коридора в раллийной манере. И ворвался к лифтам в тот момент, когда один из них открылся. Навстречу Плохотнюку из него вывалились бледные врачи, вооруженные полным реанимационным набором и специальной каталкой. Одним рывком закинув на нее Хрельникова, они скрылись в лифте, на ходу готовя шприц для внутрисердечной инъекции.
Боря потом рассказывал, что, оставшись в подвале один, он довольно долго стоял молча, не в силах ни говорить, ни двигаться. А после разом пришел в себя, нещадно матерясь следующие полчаса. Говорит, что реаниматологов не крыл. Просто ругался, тасуя туда и обратно колоду отборного мата.
Хрельников выжил, так и не узнав о своем спасителе.
Такого скандала главный врач допустить не мог. А потому шеф нашего отделения настоятельно попросил Борю держать язык за зубами. Занятно, что параллельно с интенсивной терапией, которую обрушили врачи на жизнелюбивого Хрельникова, сестры из реанимации усердно стирали с его руки фамилию, которую успел написать Плохотнюк.
Спустя пару месяцев пациент вышел из ворот клиники на своих ногах, отправившись в объятия любящих родственников, которые так ничего и не узнали о случившемся. Одним хмурым зимним утром лечащий врач должен был сообщить им о том, что у них разом больше нет отца, мужа, брата. Но Боря опередил его, подарив Хрельникову спасение.
Стоит ли говорить, что на самого Плохотнюка эта история произвела неизгладимое впечатление, намертво и глубоко вонзившись в его душу. Нет, он не гордился тем, что спас человека, ведь во многом это была случайность. Его ужасало то, что если бы он успел нахлобучить на Хрельникова формалиновую маску… Только одно это решило бы исход событий, сделав из Бори самого настоящего убийцу, хоть и живущего в неведении.
– Нет, Тёмыч, ты себе только представь это, – делился он со мной спустя неделю после случившегося. – Двинул я кони и предстаю перед Всевышним. Говорю, что грешен, конечно же, но все больше по мелочам, ничего серьезного. Да и в том покаялся, а потому надеюсь на снисхождение. И тогда он мне в ответ: «А как же Хрельников? А, мил друг? Это же убийство, хоть и непреднамеренное! А потому тебе, Боря, к чертям дорога». А я-то вроде и ни при чем. А с другой стороны – убил мужика собственными руками…
…Зайдя в «двенашку», открыл дверцу холодильника, окинув взглядом скудный провиант, который должен был стать моим ужином. Увиденное не вселяло гастрономический оптимизм. И я решил добежать до ближайшего магазина, что примыкал к жилому дому через дорогу от клиники, словно растущий из него полип. Напялив кроссовки на босу ногу, переодеваться не стал, оставшись в хирургической пижаме. Взяв немного наличных и записку, гласящую «ушел в клинику, буду через 15 минут», я вышел из отделения, оставив наших постояльцев совсем одних. Поставив записку на дверь, быстрым шагом двинулся к воротам Царства мертвых. За ними меня ждало теплое ласковое московское лето. Запертый в стенах патанатомии, я искренне скучал по стремительно уходящим теплым дням, с их пикниками на подмосковных прудах, обильно заросших ряской, красотой поздних закатов и буйной зеленью, теснящей бетон и асфальт в городской черте. Казалось, что летний город тоже был рад мне. Припекающее солнце заставляло жмуриться, подставляя лицо тихому теплому ветерку. Воробьи, барахтающиеся в луже, оставшейся от ночного ливня, разом повернулись ко мне, будто хотели поздороваться, напоминая, что я есть часть великой природы. И если бы не ритуальная вахта, тоже мог бы весело порезвиться с ними. Кивнув им, как старым знакомым, я сбавил шаг, нежась в объятиях летнего дня и смакуя недолгие минуты за пределами Царства мертвых.
Войдя в гастроном, я привычным шагом двинулся к мясному отделу, попутно скользнув взглядом по длинному ряду пивных бутылок винно-водочного прилавка. Мое любимое «Адмиралтейское» в пузатой фигурной бутылке было на месте. Решив непременно приобрести парочку, встал в очередь к дородному бородатому мяснику, степенно взвешивающему гроздь пузатых сосисок для полной дамы средних лет. Уткнувшись в витрину, я принялся планировать покупки, мысленно рисуя свою одинокую вечернюю трапезу, центром которой станут две бутылки пива. Переводя взгляд с грудинки на охотничьи колбаски, вдруг услышал «внучек, миленький, а почем же это колбаса вон та?». Это бабулька, стоявшая передо мною в очереди, просила помочь ей разобрать ценник. «Совсем ничего не вижу, старая», – добавила она, тяжело вздохнув. Услышав от меня цену килограмма докторской, она печально покачала головой, сетуя на дороговизну мясного отдела.
