– Вы стоите, женщина? – прервала размышления Валентины Афанасьевны дама в норковом берете.
– Стою, не видно разве? – пробурчала Валентина Афанасьевна.
И опять полились нерадостные мысли.
Да не против Миланки Николай, чего ж она, не понимает, что ли! Он злится, что Машка дочку на мужика променяла. Дескать, у Миланки сроду отца не было, теперь ещё и мать удрала с хахалем. И чего это, мол, им здесь, с родителями, не живётся, квартира-то большая. А сам этого Ивана поедом ест. Нет, правильно Маша делает, уезжать им надо.
– Сколько вам? – недобро спросила молочница Валентину Афанасьевну.
– Так два литра. Бидон-то двухлитровый, неужель не видно?!
– Да кто вас знает, нальёшь, потом окажется, что литр нужен был.
– Был бы нужен литр, баночку б литровую принесла, – обиженно поджала губы Валентина Афанасьевна и поспешила рассчитаться.
Дома Николай неторопливо пролистывал газету.
– Молоко принесла? – не отрывался от прессы супруг. – Свари мне кашу. Рисовую. Чего-то давно не было.
Валентина Афанасьевна принялась раздеваться, рука скользнула в карман и нащупала твердый квадратик.
– На-ка вот, почитай, – сунула она мужу открытку. – Кто это нам прислал? В ящике нашла.
Николай Степанович неторопливо взял открытку, прочитал и выругался крепким словцом.
– Эк тебя разобрало, – удивилась жена.
– Ты глянь! Машка нас измором берёт! Открыточку прислала!
– С чего б ей открытками разбрасываться? – не поняла Валентина Афанасьевна.
– Ну так… с чего! Миланку хочет к нам сунуть! Ждёт, когда я разрешение дам! Так и пишет – жду!
– Да ну тебя, – не поверила женщина.
Она сходила в комнату, взяла очки и прочитала:
– Я поздравляю тебя… мой самый… дорогой человек на свете… Точно, Машка написала. Душевно-то как. Самый дорогой… Я помню тебя… я жду тебя… я люблю тебя… – она опустила открытку и уставилась в окно. – Вот, какая ж ты сволочь, Николай.
Николая Степановича подбросило.
– Приехали! Я теперь и сволочь! Я…
– Вот ты б подумал, старый леший, ну кто тебе ещё когда такую-то открытку напишет, а? Кому ж ты сдался-то, кроме как Машке да Пете? А ты!
– Что это – кому? – браво выпятил грудь старичок. – Как будто я башмак какой старый! Или пень трухлявый какой!
– Пень и есть. К тебе дочка с любовью, а ты… – Она встала, вздохнула и махнула рукой. – Иди-ка ты сам вари себе кашу.
И ушла в комнату, прикрыв двери.
На кухне Николай Степанович остался один. Да ещё открытка эта…
– Самый дорогой человек на свете… – ещё раз перечитал он. – Эх, Машка, Машка… Да разве ж мне квартиры этой жалко? Боязно, что уедешь ты черте куда, а помочь-то тебе и не сможем. Да и не узнаем, плохо ль тебе там, хорошо ль… Что ж за мужик-то у тебя такой.
Через час Валентина Афанасьевна зашла на кухню и не поняла, чем занят её муж. Тот сидел за столом и вычерчивал что-то ручкой на бумаге.
– Ты кашу-то есть будешь? – осторожно спросила она. – Сварить?
– Валентина, – взглянул он на жену горящими глазами. – Собирайся! Мы с тобой уезжаем!
– В дом престарелых никак? – с издёвкой спросила жена.
– Не шути, Валентина! Новая жизнь у нас начинается! – уверенно заявил супруг.
– А старая жизнь чем тебе не угодила?
– Права ты была, Валя! Сволочь я… – опустил голову Николай Степанович. – Им-то, молодым, сейчас самое время в нашей квартире жить. В Москве им надо оставаться, Валя. Всем – и Машке, и Ивану, и Миланке. А вот нам… нам и в деревню можно. Под Омск. Мы, Валя, сначала кроликов заведём, для мяса. А то мне эти твои каши рисовые уже поперёк горла. Если честно. А потом… Потом корову купим.
Валентина Афанасьевна села на стул:
– Коля, а может… пусть уж лучше Миланку?
– Нельзя, Валя! Нельзя дочь матери лишать! – назидательно проговорил Николай Степанович. – И потом… Надо место молодым уступать. Пусть здесь живут, а мы… Ты чего уселась-то? Иди звони Маше! Надо ж это дело обсудить!
Валентина Афанасьевна поднялась и не спеша подошла к телефону. Ей всё казалось, что муж передумает. Она медленно набрала номер дочери, та ответила:
– Мам, привет, хотела к вам сегодня забежать. Как вы?
– А мы, доченька, хорошо… Но ты забегай, – улыбнулась Валентина Афанасьевна. – Папа решил… Папа принял правильное решение.
– Люся! – бегал по комнате Роман Львович и заламывал руки. – Люся, очнись, наконец, и возмутись! Твоя дочь занимается черт-те чем! Ей уже на дом приносят пошлые записки!
Людмила Яковлевна, прехорошенькая женщина самого спелого возраста, спокойно приводила в порядок свой маникюр.
– Рома, не делай мне нервы, – невозмутимо реагировала она. – Эммочка в таком возрасте, что ей пора вытворять пошлости не только в письменном виде.
– Люся! Я схвачу через тебя инфаркт! Что ты такое говоришь, Люся!
– Вспомни себя, ты мне ещё в школе пытался скрипкой задрать юбку.
– Я имел на это право! – заносчиво запрокинул голову Роман Львович. – Мой папа уже тогда был товароведом обувного магазина, и он уже тогда мог обеспечить мою семью! При необходимости.
– Да-да, я помню, – усмехнулась супруга. – Тем более что мой папа был директором этого магазина.
– И как я мог после этого не задирать тебе юбку? – искренне возмутился Роман Львович. – Но вот я что-то не припоминаю, чтобы у моего товароведа был сын! Да я бы и не позволил ему писать вот это! Надо этого прозаика встретить и сообщить, что картиночки с пошлыми признаниями ещё не есть пропуск в нашу семью!
Когда дочь пришла домой из института, гнев отца обрушился на неё.
– Эмма, скажи маме, пусть уберет люстру, я буду вешаться на том крюке! И пусть я лучше умру от верёвки, чем от позора!
Дочь тяжело вздохнула и покорно уставилась на отца:
– Пап, когда ты так просишь, тебе невозможно отказать. Мам, убери люстру.
– Люся! Скажи этой негоднице… – завизжал Роман Львович. – Эмма! Одно из трёх! Или ты рассказываешь, кто этот негодяй, который тебе пишет… всякие непотребности! Или я два раза не дам тебе денег!
Эмма посмотрела на мать, та пожала плечами и молча подала дочери валентинку.
– Фи, папа! – скривила губки прелестница. – Где ты набрался этой пошлости?
– Папа выудил это из почтового ящика, – пояснила мать. – А твоя свадьба в его планы пока не входит. И, похоже, он хочет видеть зятем только Абрамовича. Тот свадьбу и оплатит.
– Мама! Какая свадьба? Здесь вообще не написано, кому послали. Могли и ящиком ошибиться. Я уж думала… – И дерзкая девчонка отправилась на кухню.
Родители поспешили за ней.
– То есть, Эммочка, это письмо писали не тебе? – загорелись глаза у Людмилы Яковлевны.
– Мамочка, это прошлый век, – отмахнулась дочь, открывая холодильник. – А где моя тарелочка для покушать?
Отец семейства продолжал свой допрос:
– Эмма! Я тебя умоляю, ты хочешь обмануть своего папу и сказать, что вот это… Это послали не тебе?
Дочь горько вздохнула:
– Па, у нас уже давно такой ерундой не балуются. Никто. Если у кого-то и мелькнула бы подобная бредовая идея, написали бы эсэмэску. И вообще… у меня не столько кавалеров, чтобы я не знала их почерк. У меня их вообще нет. Единственный, кто смотрит на меня с интересом, это преподаватель по химии. Ему жутко интересно, сколько я ему заплачу за зачёт.
Отец вдруг стал нервно теребить ворот старенькой футболки. Наконец он не выдержал:
– Люся! Скажи мне, почему ты воспитала такую девочку, у которой нет ухажёра?! С моей стороны было сделано всё! Я ей отдал свои лучшие гены!
– Рома, не нужно делать себе больное горло криком, – поморщилась Людмила Яковлевна. – Ювелирной лавкой владеют только зрелые мужчины. Наша Эммочка – бриллиант, она ещё найдёт себе достойного ювелира.
Отец успокоился, но на всякий случай схватился за сердце:
– Люся, и всё же… дай мне валидол.
– Я тебя умоляю, – покрутила головой Люся. – Зачем тратить лекарство? Сходи к телевизору, посмотри, как обнищали твои конкуренты. В стране кризис.
Роман Львович вышел, а Людмила Яковлевна налила дочери борща и уселась поближе:
– Эммочка, счастье моё, так я могу быть совершенно уверена, что эта прекрасная открыточка не тебе?
– Ма-ама-а… – протянула дочь, и Людмиле Яковлевне стало совершенно ясно – ни открыток, ни прочего внимания её дочери никто не собирался дарить.
– Ты мне сейчас так сказала, будто я две таблетки валидола приняла, – улыбнулась мать и вышла из кухни.
Через минуту её голос уже раздался из ванной:
– Рома! Я ненадолго в душ! Можешь пока поставить холодец вариться.
Людмила Яковлевна включила воду. Убедившись, что её голос заглушают струи, она быстро набрала номер.
– Алло, Антон Николаевич? Да, это я, Людмила… Антон Николаевич, я тут получила открыточку… сегодня, оказывается, День святого Валентина. Это не вы тот амурный шалун, а? Признава-айтесь.
Антон Сергеевич сначала непонимающе хихикнул в трубку, а затем всё-таки признался:
