Они давно готовились к смерти. Но такой исход она принять не смогла. Ее муж умер, попав под машину. Она плакала у меня в кабинете и все твердила, что старик прошел всю войну, а значит не мог умереть в мирное время, переходя улицу на зеленый свет и соблюдая все правила уличного движения.
Меня настолько тронула ее история, что я решил все проверить. Оказалось, что какой-то пьяный негодяй летел по проспекту с такой скоростью, что, наверняка, зашкаливал спидометр. И на красный свет, а тем более на невзрачного старичка, переходящего дорогу, просто не обратил внимания. Просто не заметил такой мелочи. И хотя он сразу же «смотал удочки», его все-таки нашли. Но эта сволочь смогла откупиться.
В милицейском отчете я обнаружил официальную врачебную справку о том, что старик страдал сильной близорукостью. Я попытался доказать обратное. Например, что еще во время войны погибший носил «плюсовые» очки. Но сей факт никого не волновал, учитывая что доказательств тому уже просто не было. И я, для очистки совести посетив еще парочку милицейских кабинетов, так и остался ни с чем… Тогда я и стал понимать, что зарождалась новая прослойка коррупционеров, усвоивших, что все позволено. Даже то, что запрещено.
Так к женщине пришло горе. Которое не называлось депрессией. И прекрасно понимая, что старушке нельзя оставаться одной, пусть даже на некоторое время я сумел устроить ее в нашу клинику. Что я мог еще предложить ей кроме больничной койки? Где во всяком случае она могла пообщаться с людьми, сытно покушать и, может быть, выспаться. Я прекрасно знал, что это всего лишь оттяжка по времени, что всю жизнь я не смогу ее держать здесь. Но что еще я мог для нее сделать?..
Со второй соседкой по палате было проще. У нее на самом деле была глубокая депрессия. Не очень молодую и не очень красивую учительницу с двумя детьми бросил муж (типичная причина), променяв ее на очень молоденькую и очень хорошенькую секретаршу. К этому женщина была совершенно не готова. Давным-давно она, молоденькая учительница пожалела его, запутавшегося в жизни и отсидевшего срок бездельника, подобрала, накормила и обогрела. Теперь же, с внезапно появившимися нечистыми деньжищами, тот бросил ее и купил себе другую… Что ж, жалость в наше время обходится дорого. И как правило, не прощается.
Трех женщин (третья была Лерка) – разных судеб и разного возраста – я застал неподвижно лежащими на кровати. И вначале даже встревожился, потому что они никак не отреагировали на мое обычное приветствие. И только Лерка немного подняла голову, поднесла палец к губам, а потом показала на часы.
Я приблизился к ним и только тогда заметил на их лицах маски. Из арбуза. Ну, и Лерка! Наверняка, ее рук дело. Убедить старушку и учительницу делать фруктовые маски в труднейшие дни их жизни! Просто так, словно ничего не случилось, словно и жизнь для них не остановилась. Это не каждый сможет. Это могла только Лерка.
Я не стал им мешать и вышел в коридор. Там беседовали двое больных, вполголоса расхваливающие Лерку, но заметив меня, они смутились и бросились по палатам.
К Лерке я заглянул позже. Мои пациентки уже сидели на кроватях, что-то оживленно обсуждая. По-моему, Лерка рассказывала, как правильно делать макияж.
– Ну, девушки, вы на глазах похорошели! – широко улыбнулся я.
– Вы уж нас извините, – покраснела учительница. – Просто Лера сказала, что нельзя шевелиться.
– Первый раз такой ерундой занимаюсь! За такое мой старик выгнал бы из дому, – махнула рукой старушка. Впервые она вспомнила своего старика без слез, очень просто, словно наконец-то поняла, что он все равно всегда будет с ней рядом. И заметила. – А все равно интересно. Хоть в конце жизни попробовать на лице такую ерунду.
Я подумал, что чаще всего именно такая ерунда, какой-то незначительный пустяк, какая-то несущественная мелочь, и выводит людей из длинного темного тоннеля депрессии. Заставляя забыть трагедию и зачастую возвращая к жизни. И я взглянул на Лерку.
Она сидела передо мной, белокурая и румяная, в коротеньком махровом халатике. В ней было очень много жизни. Большой, открытой жизни, не осложненной неясностями и тайными помыслами. В которой одна за другой меняется погода. Времена года. Где в июле расцветают луга, а в октябре осыпаются листья. Где в далекие края улетают осенью птицы, а весной возвращаются домой… И мне вдруг так захотелось прижать Лерку к своей груди. Чтобы хоть на миг почувствовать вкус простой, реальной, настоящей жизни. Чтобы клубок надуманных и ненадуманных проблем, который я свил за всю свою жизнь, наконец-то начал распутываться, складываясь в одну длинную прямую дорогу. По которой мне суждено идти. Может быть, с Леркой?
По-моему, именно в тот миг я решил, что непременно на ней женюсь. И только позднее узнал, что такое решение первым принял не я. А она. что я захотел жениться только благодаря ей. Благодаря умело сплетенной паутине, которую она искусно приготовила для меня… И кто сказал, что все серьезные решения принимают мужчины? Они всего лишь произносят вслух те слова, которые им умело подбрасывают женщины.
– Вас завтра выписывают, – обратился я к Лерке. И уже немного замялся, словно сделал что-то предосудительное. – Да. И зайдите ко мне на прием, чтобы я смог убедиться в вашем выздоровлении.
– Плохо, что выгоняете девчонку, – вздохнула старушка. – Тоскливо без нее будет. Жаль, старику не могу про нее рассказать… И кому мне теперь рассказывать?..
– М-да, – протянула учительница. Взглянула в окно, за которым накрапывал мелкий дождь. И сказала куда-то вдаль. Самой себе, не замечая нас. – Совсем скоро осень. Моим в школу. Столько еще купить нужно будет. Тетрадки, учебники… А зачем?
Они вновь погружались в свое горе. У маски из спелого арбуза оказалась слишком кратковременное действие. И я впервые подумал, насколько в нашем деле важны люди. Не просто их профессионализм и умение поставить правильный диагноз. Важно их отношение к жизни. И чем больше они открыты жизни, тем быстрее помогут вернуться к ней и своим пациентом. Я впервые подумал: что (черт побери!) здесь делает сухая, бездушная Зиночка, несмотря на всю ее высокую квалификацию?! И, черт побери, что здесь делаю я?! Вечно сомневающийся, задающий себе нелепые вопросы и не пытающийся даже отыскать на них верные ответы.
– Так, все! – хлопнула по своим острым голым коленкам Лерка. – Подумаешь, осень! Подумаешь, школа! Кстати, я сейчас вам такое расскажу про школу… Как я ловко прогуливала уроки…
Она встрепенулась, взглянув на учительницу.
– Ой, извините, вы кажется учительница?
Та в ответ лишь тепло улыбнулась. И почти умоляюще попросила, пытаясь зацепиться за соломинку Леркиного рассказа:
– Ничего, Лера, рассказывайте. Прошу вас.
– Мы тебя просим, – поддержала ее старушка…
Ближе к вечеру мы с Леркой уже сидели в моем кабинете и пили приготовленный Зиночкой кофе. Если бы она узнала, что готовит кофе не только для меня, то наверняка бы подсыпала туда мышьяк. Но Зиночку я предусмотрительно отправил в конференц-зал – читать актуальную для больных лекцию «Самый верный путь к выздоровлению». И хотя она глядела на меня весьма подозрительно, отказаться от лекции не могла по субординации. Тем более, что именно она придумала этот лекторий, который приносил ей самой огромное удовольствие, – как научить других не просто умению выздоравливать, но и умению жить.
– Так вот, Лера, может, я покажусь тебе сумасшедшим идиотом, может, безнадежным романтиком, но я хочу предложить тебе работать в нашей клинике. Параллельно ты сможешь учиться в медицинском… У тебя дар, Лера. Дар лечить души.
Лерка очень долго хохотала. А я молча смотрел на нее. Все больше убеждаясь, что действительно – идиот. Лерка мечтала быть только кинозвездой. Не больше и не меньше. Время выбора профессии по призванию давно миновало. Время врачевать души давно прошло.
– Единственное, что могу предложить в ответ – остаться здесь еще на пару деньков, – наконец сказала она. – Тем более, что мне это пойдет только на пользу.
– На пользу имиджу, – поправил я.
– Называйте, как хотите. Но в любом случае, своих пациентов, – произнесла она нарочито громко, – да, своих пациентов из четвертой палаты за эти дни я поставлю на ноги. Ручаюсь. Кстати, чем вы здесь занимаетесь?
– Не надо дерзить.
– Пусть. Но это лучше, чем тупая самоуверенность. Разве не вы меня еще утром с треском выгнали из кабинета. И разве не вы к вечеру просите меня остаться? Не загадывайте более чем на сорок пять минут вперед.
– Почему именно сорок пять? Что за время «Ч»?
– Вечный закон жизни, который я сама вывела еще в школе. Сорок пять минут – урок. И только после урока все может перемениться – или к лучшему, или к худшему… Так что советую, если захотите принять решение, повремените еще сорок пять минут и тогда уже принимайте.
– Спасибо за совет, Лера.
