И еще говорят, что после этого случая на Луне обнаружили воду объемом в одну слезу.
Пушкин что ли это сделал?
Место человеку не между дат. Он от поцелуя до поцелуя. Первый от мамы, последний от Земли.
В горсаду Пушкина соорудили памятник поцелую. Он из одной пары губ. Тот, кто такое выдумал, явно не целовался. Вот если бы он свое изваяние назвал «воздушным поцелуем», тогда другое дело, а так…
Пушкина дилетантство оскорбило. Александр Сергеевич опытным путем проверил, и не раз – поцелую требуется две пары губ. Всю ночь поэт думал, как наказать легкомысленного художника. Под утро не выдержал, позаимствовал алую краску у восхода и вывел свое хулиганское резюме: «Писькин дом».
Администрация парка забыла, что Пушкин забияка еще тот, и стерла слова великого поэта. Пушкинисты, естественно, в шоке. Как можно? Есть мнение! Лишить парк имени!
Говорят, бюст Пушкина после этого в парк Гагарина подался. И вроде бы Юра не против. А народу нашему палец в рот не клади, между собой он уже парк по-пушкински величает.
«С ним была плутовка такова»
Всякий раз он покупал плавленый сырок, разворачивал, затем ломал на мелкие части, тяжело вздыхал и удалялся. Когда любопытство перевалило через край, и состоялся этот диалог:
– Мужчина, зачем вы его ломаете?
– Я ищу ее поцелуй.
– Вы считаете, что она его в сыре спрятала?
– Могла. Она хитрая.
– А вы?
– А я ворона.
В прежние времена «позолотить ручку» означало не монетку в ладонь сунуть, а поцелуй в ней оставить. Поцелуй в зажатой руке – клад, оберег от напастей. Потом право на поцелуй церковь присвоила себе. Людей вынудили ввиду отсутствия поцелуя брать в ладонь монетки. Возможно, с этого момента и возникла коррупция.
А был ли первый поцелуй? За последним дело не станет. А был ли первый поцелуй?
Всё было… И поцелуй первый был. Где впервые солнце взошло, там он и родился: из двух точек, что догадались на цыпочки встать.
Счастье случилось. И назвали то счастье – поцелуем.
А то, что люди забыли, как счастье зовут, означает – оно у них есть. Первое счастье – поцелуй, второе у каждого свое.
– Слушайте, так ничего не получится. Ну, сделайте же что-нибудь.
– Можно в грудь поцелую?
– Целуйте на здоровье, но извольте разговор вести.
Я приспустил ворот кофточки, приподнял чашечку ажурного лифчика, прихлебнул чаю и с наслаждением впился в ее взволнованную грудь.
– Знаете, думаю, без карамели обойдемся, чего зубы портить.
– Мне тоже поднадоела карамель эта чертова.
– Так пейте же, пейте свой чай, а то как-то зябко, остываю совсем.
Я начал неистово хлебать и страстно после каждого глотка целовать теплеющие груди.
– Вы сколько стаканов обычно пьете?
– Чего?
– Да чаю, Господи, чаю!
– А сколько положено?
– Два, дурачок, всего два для полноты ощущения.
Когда заканчивал второй, она пылала, как медный бабушкин самовар.
– Ну, довольно, милый, довольно.
– Почему, я бы еще с удовольствием…
– Сладкого много вредно, вы бы чем болтать, обдули меня со всех сторон, не то сгорю от поцелуев.
Я опустился на колени и стал обдувать пылающие груди. Дул до помутнения сознания, до слез из выпученных глаз.
– Поплачь еще, дурачок, поплачь…
Не знаю, откуда это во мне? Может, эхо донесло. Может, от сна костров досталось. Вначале были пальцы. Они подсказали глазам. А как глаза дали, так с тех пор и иду… До губ иду. Бог даст, может и дотянусь до царапинки царской на лице. Имя которой… Да думаю, вы и сами догадались. И на том спасибо.
Не знаю, откуда это во мне? Ветер знает, но в эту пору и он спит. Давайте и мы отправимся туда, за ним. А как солнышко поспевать начнет, глядишь, и приснится это имя.
Однажды он догнал ее и огорошил:
– Вы в кафе не доели коржик?
– Я, а что?
– Не обидитесь, если возьму себе?
– Зачем вам обглоданный?
– На память о вас.
Вся ее жизнь состояла из поисков необычного. Работала она в цирке клоуном. Про цирковых знала от и до. А тут коржик. С него и начался гражданский брак.
Ему хотелось целовать ямочки на ключицах, клевать носом крошечные грудки, она противилась, убегала в ванную, выходила замотанной в простыни и мгновенно засыпала.
Однажды, не выдержав, отправился поговорить о гражданском браке с директором цирка.
– Ну что вы хотите, молодой человек, она у нас зацелована зрителями. Извините, на вас не остается. Наберитесь мужества, терпите до выходных.
А по выходным его губы были заняты важной работой. Он надувал шарики для ее выходов на арену, потом бездыханный до полуночи приходил в себя. Вот такие коржики в гражданском браке.
Перед вечерним представлением она забегала к нему, просила чего-нибудь нового, как малые дети вкусненькое просят. Он рассказывал о поцелуях голубей, о поцелуях чаек на лету, о засосах озерных уток.
– Скажи, бегемоты целуются?
Он не знал о бегемотах.
– Понимаешь, они похожи на нас неуклюжестью.
– Фу, какой глупый, фантазии ни на грош.
В цирк он не ходил из-за ревности, и еще там пахло по́том адского труда. В его учреждении благоухало бездельем и зевотой.
В один из выходных, не выдержав гражданского брака, воздушные шарики полопались. Он сидел на куцей табуретке, облепленный казенной резиной, и горько плакал.
– Какой ты неловкий, что скажу директору? Может, я их съела, да? Как по-твоему? Съела?
– Давай я буду твоим воздушным шариком.
– А не лопнешь от ревности?
– Постараюсь.
Она выходила на арену с единственным шариком, смешила публику, та захлебывалась от оваций и поцелуев. Его роль на арене была бессловесной, резиновой и глупой.
Однажды он достал коржик, тот, обглоданный, из целлофанового мешочка, посмотрел на него и всё понял.
– У вас на лице рана.
– Нет, не рана, это губы мои…
Она работала у гостиницы. Каждый год за три. Мужики потрепали изрядно. В тридцать у баб лето пышет. Синяки, морщины да ссадины не украшения – нашивки за боевые заслуги.
У меня период такой шел, все отвернулись, а тепла хотелось, вот и снял ее на пару часов. Взял в номер вина, фруктов, шоколада. Разделась, легли, и заминка вышла. Привычка с поцелуя начинать подвела.
– Ты не знал, что мы не целуемся?
– Давай доплачу, у меня без поцелуя де́ла не будет.
– Если бы так… Целоваться я совсем не умею.
– Как не умеешь? Все умеют, а ты нет?
– А так, не целовалась никогда и не понимаю, зачем целоваться тем, чем ешь, пьешь, разговариваешь?
– Ну, ты даешь, я как-то не задумывался об этом.
– Если бы скинуть с себя годков пятнадцать…
– А ты сбрось их, окно пошире отворим, глядишь, и улетят. Между маркой и конвертом – и то поцелуй. А мы что с тобой, не люди?
– Странный ты, мужики так себя не ведут. Эх, была не была, чего деньгам зазря пропадать, учи!
И зубы мешали, и носы на бок сворачивало, и лбы поотшибали, а все-таки приладились, получаться что-то стало. Потом лежали бездыханные от неожиданной нежности.
– А когда ничего не было, что было?
– Был поцелуй.
– А потом?
– Потом целое раскололось на части.
– А «был»?
– «Был» обернулся в бал.
– Чего бал?
– Поцелуев.
– Ты не будешь смеяться, если я тебе что-то скажу? Понимаешь, оказывается, у губ лучшее слово – не «любовь».
Его выбор был слишком странным, чтобы не заметить. Пачка самых крепких папирос и тюбик горчицы.
Однажды он припозднился, начал в дверь тарабанить, я было уже домой собралась.
– Откройте немедленно, мне надо.
– Скажите зачем, открою.
– Мне от ее поцелуев горько.
– А папиросы с горчицей причем?
– Пусть и ей горько будет.
Открыла, куда деваться, товар подала. Ясности захотелось.
– Извините, но я ничего не поняла.
– А чего тут понимать, разводимся каждое утро, вечером мириться тянет.
– А горчица зачем вам?
– «Горько» кричать некому.
Начинается он с креста,
заканчивается двуязычием.
Трубки, провода убрали. Однако сердце старика продолжало работать. Потом от аппарата отключили и старуху. И ее сердце не останавливалось. Потушили свет, вышли. Какое-то время спустя заглянули – не дышат старики, а сердца их бьются.
– Разве так бывает?
– Руки разнимите им.
– Тут какой-то листок выпал.
– Он просит ее руку к губам своим поднести.
Поднесли. И вдруг стало так тихо, что все услышали, как уходит жизнь из рук, которые всю жизнь были вместе.
Мне в ту пору лет тринадцать-четырнадцать ёкнуло, ей раза в два больше. Она доводилась подругой родственницы моей матери. В те времена душ в квартире – роскошь. Вот она и ходила к нам мыться. В общественной бане на поселке не протолкнуться, мат-перемат да пьяные разборки.
