Смотрит на него, не печалится ли, – Шпильман печалится. Спрашивает:
– Когда валят дерево… Корни… Там, на глубине… Что с корнями?
Шпильман отвечает:
– Они усыхают.
– Но почему? Почему?!.. Теперь бы только жить да жить. Не делиться соками со стволом, с листьями. Которых никогда не увидишь, не узнаешь о результатах своих стараний. Так отчего они усыхают?
Шпильман говорит, подумав:
– Не о ком больше заботиться.
Повторяет:
– Не о ком… Это правда. Сын живет отдельно. Разговоры по телефону коротки, не насыщают ожиданий. Так и родители ждали моего звонка, чтобы излить душу на старости, но говорили мы мало, через мое нетерпение… Дети мстят отцу с матерью за их отношение к бабушке-дедушке. Внуки отомстят за нас…
Слово сказано. Труд завершен.
– Я не зову в твое детство, – предлагает. – В мое, разве что в мое.
– Не утягивай, Шпильман. Проживем и так. Только сон не идет. И дыхание рядом, дыхание… «Ты сильная, – говорят подруги. – Ты справишься». Хочется быть слабой. Хочется поплакать – и некому…
Стемнело в бассейне. Темнеет снаружи. Все уехали. Подъемник не работает.
Смотрит на него:
– Значит, судьба…
Ветры приносят из пустыни сухость ее дыхания: не откашляться, не промочить горло каплей воды. Ветры навевают томные выдохи Востока – не всякому устоять; полуночные соблазны являются на крыльях воскурений, словно у каждого припасен катышек дурмана из железы дикой эфиопской кошки виверры – для обольщения, пробуждения желаний, бурного вскипания чувств. Луна всплывает из-за гор Моава, огромная, изжелта-рыжая, бесстыжая в своей оголенности, завораживая неприкрытыми прелестями, готовая обрушиться по склонам в лютой похоти, подмять, грубо попользовать, отбросить за ненадобностью обмякшее тело.
Повтором к запоминанию: ничто не появляется из ничего. Ночь назначена и назначено место. Скрип лебедки. Шорох колеса по тросу. Тюканье беспокойных молоточков на виске. Из зыбкого мрака, из внебытия, неведения, подсвеченная ярой луной, всплывает кабина в неурочный час, как всплывают миражные города со дна Сдомского моря. Открываются двери, выходят на перрон люди, много людей, чьи лица прикрыты тенью, – есть ли у них вообще лица? Этого не угадать.
Идут по трапу, подвешенному на скале. Проходят через ворота в стене. Замыкающий гонит перед собой игрушечную машину, с увлечением нажимает на кнопки управления. Машина деловито жужжит, высвечивая путь крохотными фарами, черными рубчатыми колесами переваливается через некрупные препятствия на пути, шофер под прозрачным колпаком неотрывно склоняется над рулем.
Замыкающий говорит на входе:
– Имею право. Не доиграл в детстве.
Охранник смотрит телевизор. Охранник их не замечает.
Пересекают пустынные пространства. Молча. Сосредоточенно. На пути к намеченной цели. Спускаются по лестнице в нижний ярус дворца Ирода, усаживаются на полу и замирают, смиренные в поступках и несмиренные в помыслах.
– А вы что же?
– Это вы нам? – спрашивает Шпильман.
– Это мы всем.
Потеснились. Освободили место. Камни еще сберегают теплоту дня; луна повисает над головами, принимая естественные очертания, и это успокаивает. Игрушечная машина прокатывается по кругу, фарами выделяя силуэты, как пересчитывает или знакомит друг с другом.
– Что это? – шепчет она и берет Шпильмана за руку.
– Ночь неутоленных желаний. Трах, музыканты, трах!..
Замыкающий спрашивает:
– Кто первый?
– Мне! Позвольте уж мне…
Машина подкатывается вплотную к чьим-то ногам, высвечивает их.
– Перед вами почтальон. С письмами-телеграммами. Неприметная безобидная профессия, однако адресаты относятся к нам с подозрением, опасаясь дурных известий. Работа тягостная, на ногах, оплачивается неважно; бывают, конечно, и приятные сообщения, но радости принимают как должное, а слезы запоминаются надолго. Вот и теперь – письмо в сумке с очередной бедой. Ужас в конверте.
– Откуда ты знаешь?
– Поработайте с мое, и вы узнаете. У каждого письма свое настроение. Свои веяния. Радость, равнодушие, страх – я их отличаю.
– Так отдай его и забудь.
– Я бы отдал, да на конверте адреса нет, нет фамилии. Ношу давно, мучаюсь, страдаю, ночей не сплю. Люди от меня шарахаются, переходят на другую сторону улицы, перестают здороваться.
– Выкинуть его нельзя? Порвать, сжечь?
– Нельзя. Письмо заказное. С уведомлением о вручении. Желаете расписаться в получении?
Они не желают.
Похлопывает рукой по сумке. Подпугивает:
– Вот вы где у меня. Вы все! Напишу на конверте любой адрес, любую фамилию. Что тогда?
– Злой же ты, дядя.
Смущенно улыбается:
– Я не злой, я неутоленный. И у меня есть желание… Упаковаться однажды в посылочный ящик, чтобы сдали на почту, увезли далеко-далеко, за край океана. Принесут в чей-то дом, распакуют, порадуются моему прибытию.
Кивают по кругу. С явным пониманием. На нижнем ярусе дворца Ирода. Вознесенные над горькими водами Соленого моря:
– Всякий бы пожелал…
Далее разговоры по очереди.
– Желание вполне осуществимо. Нужны только средства.
– Рассказывай.
– Сооружаем автомат непрерывного действия. С пультом и экраном. Подходят, нажимают на кнопку – кофе выдает в стаканчике. Нажимают на другую кнопку – булочку в целлофане. Нажимают на третью – предупреждение на экране: «А теперь беги!» Раскрываются створки бункера, взлетает ракета среднего радиуса действия, на экране крупно: «Куда ты у нас денешься…» Ну как?
– Вопрос. Зачем кофе с булочкой?
– Чтобы напоследок.
Раздумывают. Предлагают без спешки:
– Сбросить его со скалы…
– Скормить каннибалам, которые на подходе…
– Кинуть в яму с водой, чтоб присосались пиявки…
Общее решение:
– Пусть лучше живет и мучается. Неутоленным желанием.
Вступает следующий и вступает напористо:
– Страдаю подозрениями. Навязчивым беспокойством. Опасаюсь, как бы не выставили напоследок в зале для заседаний. В присутствии многих сотрудников. Но это буду не я – не того выдадут. Это будет другой, с которым меня перепутают. Вдова не подойдет прощаться. Начальство не изобразит скорбь на лице. Внуки не зарыдают: «Дедушка! Наш дедушка!..» Сослуживцы не польстят: «Лежит как живой…» А так всё нормально. Схоронят по казенному обряду, с речами, венками, камушками на холмике, а я, где буду я?..
– Чего же ты хочешь?
– Чтоб не напутали.
Решают. Большинством голосов:
– Пусть носит бирочку на руке. Как новорожденный. Имя. Фамилия. Занимаемая должность.
– Так я согласен…
Приходят. Докладывают:
– Прилетел некто.
– На облаке?
– На орле.
– Орлы спят по ночам.
– Этого разбудили.
– Приведите.
Идут. Приводят.
– Да как ты решился? Летать на орлах!..
– Заменители, – отвечает. – В поисках заменителей. К позабытой остроте ощущений.
– Поясни.
– Поясняю. Кто помнит ту войну, когда ракеты падали на наши головы?
Все помнят.
– Было беспокойно, остро, волнующе – мы жили! И мы любили! Грешили превыше прежнего. Их жены – моложавые и молодящиеся – торопились к нам на свидания, завивая подолы вокруг ног, сбивая в спешке острые свои каблуки. Их жен мы уводили под руку по гостиничным коридорам, под понимающим взглядом дежурного у конторки…
…слабели колени. Опадали преграды. Валились к ногам излишние одежды. Их жены сходили с ума в недорогих номерах, на случайной постели, будто внутри грозовой тучи, где боязно, знобит от восторга, покалывает игольчато накопленными про запас зарядами. Стирались румяна со щек, помада с губ, тушь с ресниц, а затем они спешили домой, усталые и заласканные, чтобы успеть до появления мужей, которые тоже прибегали со свиданий. Мужья с женами затворялись в ночи беспокойств, волнений, взвывающей сирены, примиряющих объятий, обновлений и восторгов…
– …назавтра их жены вновь торопились к нам на свидания, наши жены торопились к их мужьям…
Розовеет от воспоминаний. Все розовеют.
– Кончилась война. Затихли сирены тревоги. Их жены уже не спешат в наши обьятия, наши жены не нужны их мужьям. Унылый разврат. Вялые совокупления.
– Чего тебе надо? Чтобы снова падали ракеты?
– Нет же, нет! Это я преувеличиваю в своих огорчениях, лишь бы вновь ощутить: ночь, грозовая туча, озноб от восторга, как под вой ракеты, в последние секунды существования, на грани взрыва, обвала, небытия…
Всплескивание руками. Дружный унылый вопль:
– Заменители они и есть заменители…
Голос сверху. Наскоком и глумлением. Укоризнами с поруганием:
– Чем они занимаются!.. Эти черви, эти мокрицы, эти ничтожества! Идите сюда, я вас возвышу, уведу в иные желания!
Пламенеют уши. Пылает лицо. Возгорается полость рта. Удушье. Чесотка по спине. Что это означает? Это означает – Шмельцер на подходе.
Миг назад тут можно было еще дышать.
Воют шакалы. Скачут бесы пустыни. Поспешает Лилит, душительница младенцев. Слетаются на промысел мохнатые вредители, насылающие трясение земли. Шмельцер стоит на скале, на верхнем ярусе дворца Ирода, вознесенным злом над миром. Надмение непомерно. Вожделение ненасытно. Выделяет женщину среди прочих, к которой у него неизбывный интерес:
