Квартира Макса выглядела так, как будто в ней не убирались, по меньшей мере, год.
– Привет, – сказал он еще раз. – Принесла?
Он не делал никаких лишних движений: ни тебе дружеских поцелуев в щечку, ни даже дежурной улыбки. Что ж… умерла так умерла. Это я о нашей прошлой любви, которой, увы, не суждено было стать дружбой… Или такого не происходит никогда, потому что это просто очередной миф художественной и околохудожественной литературы?
– Да, – ответила я так же деловито. – Вот.
В пластиковом пакетике болталось что-то маловразумительное. Макс взял это «что-то» в руки и присвистнул.
– Да, Мурзик… похоже, ты слишком высокого обо мне мнения. По этой штуке что, на танке катались?
– Попробуй, – настаивала я упрямо. – Ну, что тебе стоит?
– Посиди пока. – Мой бывший не слишком приветливо кивнул в сторону комнаты.
– Я телефон тоже захватила… на всякий случай.
Я ткнула Максу в руки второй пакет – побольше и повесомее, но выслушивать то, что он тут же захотел мне сказать по этому поводу, не стала, а, воровски спрятав глаза, шмыгнула в хорошо знакомое мне убежище. Господи… он что, специально развел тут такую грязь? Или это мне так кажется на контрасте с нашим сверхстерильным отделением?
– Макс, – заорала я, – где тут у тебя ведро и тряпка?
– Тебе что, этого в твоем госпитале мало? – удивился он.
– Ты забыл, что я теперь уже полы не мою? Я теперь как бы врач. Интерн, – поправилась я.
– А… действительно – забыл! – удивился он. – Столько всего навалилось…
– Я заметила. И навалилось, и сам навалил. Что тут у тебя за склад носков в углу? Воздух озонируешь?
– Слушай… – Макс поморщился. – Ты сюда по делу пришла? Или морали мне читать?
Я сникла.
– Я только хотела помочь, – пробормотала я.
В самом деле, чего я лезу без спросу в чужую жизнь? В жизнь, откуда сама же и ушла.
– Ведро пропало куда-то… черт знает куда, – примирительно сказал он. Видимо, его все же тронула моя растерянность. – А тряпка… Знаешь, Мурзик, как-то не до тряпок было. Ты посиди. Тут может работы надолго.
Кактус на окне выглядел таким же неприкаянным, как и все вокруг.
– Вот так… – сказала я ему. – Он тебя хоть поливает, интересно?
Кактус выставил мне навстречу все свои шипы – совсем как Макс сегодня – и словно бы говорил: «Нам тут и так хорошо. А ты, дорогая наша бывшая, не суйся не в свое дело!»
– Стой, где стоишь! – сказала я громко и презрительно дунула на его колючки. С них поднялось облачко пыли.
– Ты с кем там разговариваешь?
– С твоим кактусом. Он мне сказал, что нечего рассиживаться, пока ты работаешь!
Я услышала, как на кухне Макс удовлетворенно хмыкнул: ему определенно нравились мои разговоры с кактусами… да и вообще я ему еще нравилась. И он мне тоже. Неужели мы не можем просто дружить? Предложить ему попробовать? Наверное, все-таки не сейчас.
– Я в магазин, – объявила я от порога громко. – Взяла запасные ключи. Тебе чего-нибудь нужно?
– Ну… булку купи. Можно пачку масла…
– …пельменей, сыра, колбасы, сахара-соли-спичек!
Он засмеялся и вышел в коридор:
– Правда, Мурзик, очень мило с твоей стороны. Если не в лом, купи действительно чего-нить такого пожрать. Спичек не надо. Лучше зубную пасту. А то уже два дня забываю…
– Кофе-чай?
– Естессно!
– Лады. – Я привычным жестом закинула на спину рюкзак.
– Да, денег возьми.
– Я с тебя еще за доставку возьму! – пригрозила я.
У меня было такое чувство, как будто я ушла отсюда только вчера и… вечность назад. Макс совершенно не изменился – в этом не было никаких сомнений. Значит, изменилась я? Мытье полов, оказывается, замечательное занятие. Успеваешь не только чистоту навести, но и передумать кучу полезных вещей. Я купила в супермаркете через дорогу продукты, а к ним в довесок еще и новое ведро с тряпкой.
– Эй, ты там не сильно усердствуй! – периодически кричал Макс из кухни и даже совался ко мне, но я грозно шипела:
– А н-ну, куда по вымытому! – и он отступал обратно.
Зловредную колючку я тоже сняла с подоконника, промыла под струей теплой воды и брякнула обратно:
– Помни мою доброту!
– Опять с кактусами разговариваешь?
– Так больше не с кем. Куда?.. Да ладно, иди, высохло уже.
– Ну, ничего себе! – поразился Макс. – А носки куда подевались?
– В стиральную машинку запихнула.
– Пельмени будешь?
– Давай. Ну что, получилось хоть что-нибудь?
– Да как тебе сказать… с карточкой – ничего. Думаю, сам Господь Бог не смог бы вдохнуть в нее жизнь. – Мой друг – теперь я уже видела, что он мне не «бывший», а именно друг, – ловко отцедил пельмени. – А вот с телефоном кое-что вышло…
– Макс, не иезуитничай! Что именно ты нарыл?
– Я нашел владельца.
– Да?!. – Я так изумилась, что едва не поперхнулась горячим пельменем. – Как?!
– Довольно просто и… не совсем законно. У каждого телефона есть свой собственный номер…
– Но он же не работает и карточка тоже!
– Ты не просто чайник… – Макс снисходительно потрепал меня по руке. – Ты кофейник. Даже местами самовар. У телефонов есть личный код, а поскольку эта штучка очень дорогая, то логично было бы предположить, что владелец расплатился за него карточкой.
– И?..
– И я влез в банковскую систему, – спокойно сказал Макс. – Владелец – Андрей Жук. Живет предположительно в городе Донецке, где этот телефончик и был куплен. Правда, там всяких Жуков как собак нерезаных. Кроме того, учти, что мобила может быть и не его, а, например, краденой. Кроме того, как ты свяжешься с Донецком? Тут даже я тебе не помогу.
– Может быть, это его брат? Родственник? – предположила я. – Или у нас лежит сам Жук? И почему его тогда никто не ищет?
– Ань, а ты не подумала, что он может быть оттуда… с той стороны?
Взгляд Макса стал колючим. Я очень хорошо знала этот его взгляд.
– Нет, – отрезала я. – Он был в нашей форме.
– Да мало ли кто сейчас там в нашей форме?
– Он не такой! – Я почти кричала. – Он вынес другого нашего бойца! Тащил его на себе несколько километров! А потом их подобрали! Раненых, изорванных буквально в клочья! У него сердце остановилось! Я сама… сама его реанимировала…
– А что тот, второй? Которого он вынес? – спросил Макс тихо.
– Тоже без сознания долго был, многого не помнит – а того, кто его вынес, даже не знает. Говорит, ехали двумя машинами и попали под обстрел. Даже не помнит, как из машины выбрался… возможно, и не выбрался, а взрывом выкинуло.
Мы замолчали. Я безо всякого аппетита ковыряла вилкой в тарелке, Макс смотрел в темное стекло окна. На улице, оказывается, уже была ночь.
– Я завтра сделаю запрос насчет Андрея Жука.
– Я тебе хоть сейчас могу посмотреть.
– Влезть в компьютеры министерства обороны?
– Да все равно – кто туда только не лазит!
– Нет уж… хватит того, что ты незаконно проник в банковскую сеть!
– Но ты же просила!
– Мало ли о чем я попрошу? И что, ты все будешь исполнять, как золотая рыбка?
– Для тебя – буду, – упрямо сказал он, и я поняла, что – да, действительно будет. Поэтому лучше не просить.
Егор
На днях Псих приволок от своей девки скачанную из Инета песню «Никогда мы не будем братьями». Пел какой-то не то литовец, не то латыш. Псих, со своей вечной неугасимой любовью к гитаре и стремлением все переиначивать, перекраивать на свой лад и сочинять пародии, все крутил и крутил ее в своем углу, пока чуть не довел до припадка еще одного неуравновешенного из Ростовской учебки – того самого, который собирался резать трезубы на укропо-бандеровских спинах. Тот, в отличие от Психа, был совсем двинутый и уже успел прославиться на передовой. Он огромным самодельным тесаком отрубил руку пленного, на которой была татуировка «Слава Украине», и после этого его перебросили сюда, к нам. Теперь они с Психом сцепились, наскакивая друг на друга, как петухи, а потом так же неожиданно помирились и ушли в угол казармы, где Псих, как я уже знал, держал кокаин.
Если честно, я сам едва сдерживался, чтобы не заорать: «Выключи, выключи, выключи!!» Песня произвела на меня удручающее впечатление. Каждым словом она била по самым больным точкам. Мне было особенно тягостно – и я едва сдержался, чтобы тоже не попросить у Психа белого порошка. Теперь-то я точно знаю, что большинство из тех, кого мы пришли «спасать», ненавидят нас. И мы действительно никогда уже не будем братьями. Они не простят и не забудут. Что каждый день, когда наши войска остаются на ИХ земле, только будет расширять пропасть между народами. Что уже не помогут ни язык, ни огромный пласт общей культуры, не помогут даже связи между семьями. Все рухнет, все распадется. Потому что даже мне, у которого здесь нет ни родни, ни людей, дружбой которых я бы дорожил, от этих уничижительных слов нестерпимо больно.
