– Ты сукин сын! – наконец сказал Зэбка и отключился.
«Теперь остается только разыскать отца», – подумал Эскин.
– Лулу любить тебя, – шепнула Лулу. И Эскин уже с большим сомнением взглянул на нее: «А может она такая же ненормальная как Соня?!»
– Прости, но я устал и больше не хочу, – вздохнул Эскин и стал одеваться.
– Лулу любить тебя, – расплакалась Лулу, протягивая к нему свои руки. «А может она просто объясняется мне в любви», – Эскин еще раз взглянул на Лулу и подойдя к ней, обнял ее.
– Лулу любить тебя, Лулу не бросать, – шептала она, крепко обнимая его.
«То ли животное, то ли ребенок», – определить ее как зрелого человека Эскин не мог. Он попытался ее одеть, но Лулу неожиданно стала его кусать и царапаться.
– Да, ты что?! – удивился он.
– Не давать Мабуту! – закричала она.
– Да, Бог с тобой, – обескуражено улыбнулся Эскин, – нам в ресторан надо сходить, ам-ам кушать! – и он рукой и ртом изобразил ей процесс поедания пищи.
– Прости, я ж*па! – улыбнулась сквозь слезы Лулу.
– Откуда ты знаешь это слово?! – удивился Эскин.
– Когда Мабуту ругать Лулу, он так называть, – объяснила она, – а это ж*па как?!
– Вот это ж*па! – и Эскин оголив свой зад, ткнул в него пальцем.
– Это ж*па?! – засмеялась Лулу. – Это ж*па! Я не ж*па!
Эскин только немного успокоился и повеселел, как тут же взглянув на себя в зеркало и расстроился. Вся его шея от уха до уха была здорово исцарапана острыми ногтями Лулу.
– Ну, ты и даешь! – вздохнул с укором Эскин.
– Прости, я не ж*па! – жалобно пискнула Лулу.
– Больше не говори этого слова! – сдвинул брови Эскин.
– Хорошо, Лулу не говорить, Лулу не ж*па, Лулу – ж*па! – разрыдалась Лулу.
Черт побери! Этот языковой барьер, как и само недоразвитое сознание Лулу стало уже ему действовать на нервы.
Он взглянул на нее с ожесточением, но тут же смягчился и присев к ней на кровать, обнял ее и стал ей усердно объяснять, что означали его последние слова.
Через пять минут она, наконец его поняла и улыбнулась, и всего исцеловала.
Счастливый и удовлетворенный Эскин с трогательной нежностью помогал ей одеваться.
Он очень осторожно застегивал ей сзади лифчик, а потом одевал через голову платье.
Она была так мила и послушна, что Эскин растрогался до слез.
Неожиданно ему на память пришла прекрасная мысль, сказанная когда-то Антуаном Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за прирученных нами!» «И я в ответе за нее», – подумал Эскин.
Глава 34. Шалаш как первобытное жилище, или Как жить с бескультурной женщиной
Совершенно неожиданно дяде Абраму пришла в голову интересная мысль, а что если из всей этой мебели сделать своеобразный шалаш и накрыть его измазанными простынями.
Мысль дяди Абрама пришлась Рите по душе, и они сразу же принялись за работу. Продюсер, внимательно наблюдавший за ними, сразу же проявил признаки удивительного волнения.
– Вы чего это, с ума, что ли посходили?!
– Нет, мы только имитируем состояние безумия! – усмехнулся в ответ дядя Абрам.
Он уже понял, что продюсер лишившись возможности часто их видеть, может лишиться и всякого смысла содержать их здесь взаперти.
Чтобы пореже выходить из своего укрытия они перенесли в комнату один из холодильников и загрузили его полностью продуктами.
Первые три дня сложились очень хорошо, они из шалаша никуда не выходили кроме туалета.
Отгородившись от продюсера своим первобытным жилищем, они почувствовали какую-то необыкновенную радость как от встречи с чем-то родным.
Последнее время от постоянного ощущения его невидимого присутствия у дяди Абрама с Ритой стали развиваться какие-то навязчивые страхи, особенно у Риты, которой казалось, что продюсер их рано или поздно уничтожит как ненужных свидетелей своего порочного удовольствия.
Однако дядя Абрам думал несколько иначе, больше всего он доверял подсказкам интуиции.
По этим подсказкам он пришел к выводу, что продюсер относится к самому безобидному, хотя и опасному виду маньяков, то есть убить-то он их никогда не убьет, а иначе, может быть и пригрозил бы этим, чтобы они были сговорчивее с ним, но все же главной для них опасностью было то, что он мог оставить их здесь на всю жизнь, что в какой-то степени было равноценно самой смерти.
Тем не менее, и дядю Абрама, и Риту очень тревожило молчание продюсера.
Совсем немного покричав на них, он тут же замолчал, а значит, затаился, и что-то уже замышляет.
Только самые первые дни в шалаше привели их к состоянию легкой эйфории, но прошло немного времени, и они себя почувствовали плохо, что объяснялось отсутствием информации о самом продюсере.
– Если он больше думает, чем говорит, значит, он не совсем уверен в себе, – сделал предположение дядя Абрам.
– А по-моему, ему просто нравится нас мучить, – сказала Рита, и с такой тоской поглядела на дядю Абрама, что он сам чуть не разревелся.
В общем, они уже ждали от продюсера чего-то нехорошего, и предчувствие их не обмануло.
Невидимый конфликт начался в понедельник, когда они съели все запасы пищи в своем холодильнике и отправились на кухню за новой пищей, но все холодильники были пусты.
– Он хочет заморить нас голодом! – выразил первым свое негодование дядя Абрам.
– Ну и х*р с ним, будем голодать! – спокойно отреагировала Рита.
– А ты читала книгу Поля Брэгга «Чудо голодания»? – спросил дядя Абрам.
– А на х*ра, – улыбнулась Рита, – мне и одного Шизо достаточно!
– А кто такой Шизо?
– У меня такое чувство, что ты на зоне никогда не сидел, – с укором сказала Рита.
– Ах, да, штрафной изолятор, – вспомнил дядя Абрам, – и что же, ты там очень долго сидела?!
– Месяца три с перерывами, – похвасталась Рита, – за лесбиянство! Я там с одной подругой и скорешилась, и согрешила, я ей вместо мужа была!
А как только нас с ней застукают, так сразу в Шизо отправляют. И так несколько раз!
– Однако Шизо, это еще не совсем голодание, – заметил дядя Абрам.
– Ну, конечно, пайку черного хлеба дают, – согласилась Рита.
– Ну, что ж, давай, поголодаем, – согласился дядя Абрам.
Они набрали несколько пластиковых пакетов воды и опять скрылись в своем шалаше.
– Поль Брэгг советует во время голодания двигаться, а не отдыхать, – вспомнил дядя Абрам.
– Вот мы и будем заниматься сексом, – улыбнулась Рита, стаскивая с себя халат.
Чувство голода только усилило их взаимную притяженность и они быстро забылись в клубке своих чувственных тел.
– О, Господи, ведь ты же беременная, как же ты будешь голодать, – прошептал в отчаянье дядя Абрам, – тебе нельзя голодать!
– Да, я что-то об этом и не подумала, – кивнула головой Рита. Несмотря на свою легкомысленную натуру, она уже ощутила груз ответственности за своего будущего ребенка.
– Придется разобрать шалаш, – с сожалением вздохнул дядя Абрам.
– Делать нечего! – Рита стала унылой и безвольной, как впрочем, и он сам.
Они сдались очень быстро, и эта быстрота, с которой они сдались на милость невидимому маньяку – продюсеру, вызывала у них одинаковое чувство позора, как будто сдавшись на милость ему, они сразу сделались его рабами.
Продюсер до этого хищно наблюдавший за ними, не только развеселился, но и почувствовал себя их полновластным хозяином.
– Теперь вы мои рабы, – весьма самодовольно изрек он, – и будете делать все, что я захочу!
– И секс?! – истошно завопила Рита.
– И секс тоже!
– Вы не человек, – сказал дядя Абрам, прижимая к себе Риту. Они все еще оставались в шалаше, и продюсер мог пока только слышать их голоса.
– Не волнуйтесь! Завтра на вас снизойдет дух святой или очень прекрасное настроение! – захохотал продюсер, и тут же его хохот исчез.
– Наверное, опять что-то замышляет, – прошептала Рита.
– Ты права, – с сочувствием поглядел на нее дядя Абрам.
– Мне западло быть шестеркой, – повысила свой голос Рита.
– Но ты же загубишь ребенка! – заволновался дядя Абрам, но Рита тут же улыбнулась, приложив палец к губам и подмигнув ему.
– Ладно, я согласен, будем голодать, – улыбнулся дядя Абрам, – вода, в чистом виде тоже полезный продукт. Поль Брэгг ее назвал врачом природы.
– Молодец! – похвалила его Рита.
Дядя Абрам приложил свое ухо к ее животу и тихо заплакал, он уже слушал как их ребенок возится в ее утробе, а еще он думал, что их игра всего лишь жалкая уловка, которая ни к чему не приведет.
Весь следующий день они опять провели в шалаше.
Рита опять смеялась и чувствовала себя на удивление бодро.
Она так же, как и вчера, говорила, что ей западло быть шестеркой, а если ребенок погибнет, то это будет на совести продюсера.
Продюсер молчал, и это еще больше усугубляло общую картину их мучительного ожидания, и не менее мучительного голода.
