Через две недели над обезьяной устроили судилище, получившее громкий резонанс в обществе. Супругов обязали выплатить компенсацию родителям мальчика за причиненный ущерб его носу, а шимпанзе приговорили либо отдать в зоопарк, либо в питомник. Но питомника в маленькой республике нет, а в зоопарке уже содержалась семья шимпанзе, и дополнительных средств на Дору в государственном бюджете не предусмотрено. Оставалось отправить воспитанницу за кордон. А это значит, что они ее больше никогда не увидят. Процесс разделил горожан на два лагеря. Одни сочувствовали супругам, другие откровенно злорадствовали. К хозяевам обезьяны интерес возрастал с каждым днем. Начались бесконечные интервью. Дору фотографировали, снимали на камеру. Жизнь забила ключом. И всего этого они вскоре лишатся. Супруг засопел еще громче и углубился в газету. Первым делом он изучал последнюю страницу. Об их странном семействе чаще писали в конце, после всех других материалов, оставляя трагическую историю обезьяны на сладкое. Сегодня пресса своим вниманием их обошла. Событие понемногу теряло актуальность. Последнюю страницу газета отвела проблемам детской эпидемии. Новый вирус напал на школьников, и часть школ закрыли. Министр здравоохранения обещал вирус победить.
Светлана Тихоновна поправила на обезьяне бант и потрепала ее по загривку. Дора подвинулась к хозяйке и запустила пятерню в ее волосы. Блох у Светланы Тихоновны не водилось, но Дора верить этому не хотела и частенько проверяла сама.
– Господи, какая она нежная, какая заботливая, – умилилась хозяйка.
Она вспомнила первый день Доры в их доме. Им позвонил профессор Ильмар Вельт. Ему в институт прислали шимпанзе для опытов. Но подопытная оказалась беременной, и вскоре разрешилась Дорой. Растить детеныша ученые не пожелали, и предложили малышку супругам на воспитание. Республика только обрела самостоятельность, и властям некогда было возиться с оформлением статуса обезьяны. Документов на шимпанзе никто не выдал. В департаменте это им тоже поставили на вид.
Какая она была маленькая, какая несчастная. Сколько сил и терпения понадобилось им тогда. Дора довольно быстро заняла место дочери, ушедшей в дом мужа. Подрастая, она проявила недюжинные способности. Шимпанзе с удовольствием носила детские платьица дочки, перешитые для нее Светланой Тихоновной, научилась ходить в туалет и даже рисовать. Супруги однажды устроили персональную выставку работ обезьяны. У Светланы Тихоновны от воспоминаний навернулись слезы. Она задумалась и не заметила, как ее воспитанница исчезла:
– Господи, Исаак, где Дора?
– Я не знаю, мамочка. Ты же с ней сидела. Я читал газету…
Первым делом они проверили входную дверь. Дора умела открывать замок и могла смыться на улицу. Это было бы хуже всего. Если она еще что-нибудь натворит, судить будут уже самих хозяев. Но дверь, к их радости, оставалась запертой. Окна, снабженные частой решеткой, обезьяна преодолеть не могла. Светлана Тихоновна бросилась в спальню и заглянула под кровать. Обезьяны там не было. Исаак Михайлович обежал квартиру дважды и тоже Дору не обнаружил. Они встретились в гостиной и растеряно смотрели друг на друга.
– Девочка чувствует предстоящую разлуку и страдает, – патетически заметила Светлана Тихоновна.
– Хотелось бы знать, где она это делает, – высказался Исаак Михайлович.
– Не смей насмехаться над чувствами Доры. Как тебе не стыдно?!
– Я и не думаю насмехаться. Я просто хочу ее найти, – жалобно ответил супруг.
Светлана Тихоновна намеревалась еще что-то обидное добавить, но в это время в туалете послышался шум спускаемой воды. Супруги вздрогнули и ринулись к туалету. Кабина оказалась запертой.
– Дорочка, девочка, открой нам скорее, – нежно попросила хозяйка. Реакции не последовало, если не считать тоненького ручейка воды, змейкой выбежавшего из-под двери. Исаак Михайлович выбежал на балкон, отпер свой сундучок с инструментом, схватил отвертку и ринулся назад. Поддев дверь, он нажал плечом на то место, где имелась щеколда. Послышался хруст фанеры, и дверь распахнулась. Дору они застали, погруженную обеими руками в унитаз. Вода наполнила его до краев и плескалась на пол. Юбка на шимпанзе намокла и потеряла форму валанчика, а бант стал походить на примочку возле ее уха.
– Господи, да она же простудится! – запричитала Светлана Тихоновна.
Обезьяну завернули в полотенце и унесли в спальню. Уложив шимпанзе на супружеское ложе, Исаак Михайлович оставил жену успокаивать обезьяну, а сам вернулся в уборную. Осторожно пошуровав в чреве унитаза проволокой, он извлек оттуда странный комок плотной ткани и, брезгливо расправив находку, опознал почти новую шляпку Светланы Тихоновны, которую та приготовила для дневной семейной прогулки. Дора изжевала ее и, не достав для заключительного аккорда варенья из буфета, запихнула в унитаз.
– Зачем ты это сделала, Дора? – в глазах Светланы Тихоновны блеснули слезы. Хозяйка была мужественной женщиной, но проказа с любимой шляпкой обидела ее не на шутку. Дора издала прерывистый мычащий звук. Хозяйка повторила свой вопрос. Обезьяна закрыла морду руками и завыла.
– Смотри, как ей стыдно, – умилился Исаак Михайлович.
– За что ты меня обидела, Дора? – продолжала вопрошать женщина. Дора завыла громче.
– Хватит ее корить, мамочка. Надень платок вместо шляпки, и, пока хорошая погода, поехали в парк.
Светлана Тихоновна смахнула слезу и удалилась в переднюю одеваться. Исаак Михайлович взял двумя пальцами изгаженную шляпку и понес в помойное ведро. Дора перестала выть, быстро огляделась и, обнаружив отсутствие хозяев, забралась на стол. Ей давно хотелось перевернуть сахарницу и высыпать сверкающий сладкий песок на ковровое покрытие дивана, и теперь для этого как раз выдалась удобная минутка…
Эстония. Кохила 2005 год
– И почему?
– Рак…
– А ты не знал?
– Откуда, Пегий? Мне никто не позвонил. Я весь в своих заботах…
– А что ты сейчас делаешь?
– Стараюсь ничего не делать. Увы, не получается.
Два седовласых кобеля не виделись лет десять. Жили в одном городе, знали одних и тех же людей, но так вышло. Они смотрели друг на друга, стараясь не выдать странного удивления. То ли с грустной завистью, то ли с потаенным злорадством каждый отметил разрушительную работу времени над своим давним приятелем, не в состоянии оценить собственных перемен. Когда-то они провели немало пустых веселых часов, но теперь засели по своим норам, общаясь лишь с теми, кто был непосредственно необходим для жизненного процесса. У Даниила Николаевича Алехина свободного времени с каждым годом становилось все меньше, и он постепенно отдалился от компании своей молодости. Отдалился настолько, что даже не знал о смерти одного из них.
– Дан, пить будем?
– Ты же, Пегий, за рулем.
– А ты?
– У меня печень. И вообще, я теперь пью только по необходимости.
– Обидно…
– Не очень. Свое выпито. По-моему, мы с тобой и раньше не слыли пьяницами, а теперь, как подумаешь, сколько сил и мытарств организму опосля, нет охоты начинаться.
– Федю бы надо помянуть. – Не слишком уверенно наседал Евгений Васильевич Беленко, которого с юности за странный рыжеватый клок волос на затылке окрестили Пегим. Клок с возрастом полысел и выделяться перестал, но кличка прилипла. Пожалуй, он один из всей компашки сохранил привычки молодости, и возраст на его характере не сказывался.
Алехин вздохнул:
– Раз, и нет человека.
– До шестидесяти месяц не дотянул… Ну ладно, хватит о грустном. – Евгений Васильевич сам не любил предаваться скорби, и потому на печальном обряде настаивать не стал: – Ты мне, Дан, так и не ответил…
– О чем?
– Чего теперь делаешь?
– Я пенсионер.
– Живешь на пенсию?! – вылупил глаза флегматичный Беленко.
– Шутка, – мрачно признался Алехин.
– Тогда чего темнишь, – Флегматик сразу успокоился.
– Не темню, Пегий. Господи, скучно говорить об этом. Все то же. Проектирую.
– Платят?
– Бывает, и платят.
Официант сгрузил с подноса холодные закуски и разлил нарзан в бокалы клиентов. У Евгения Васильевича в кармане мелодично звякнуло. Он достал трубку, посмотрел на экранчик мобильного и, виновато бросив приятелю: «жена», тихо заговорил по телефону. Алехину сразу стало ясно, что тон, с которым общался Пегий с супругой, отработан годами. Даниил пытался припомнить, как зовут жену приятеля, поскольку в памяти сохранилась только ее кличка. В своей мужской компании они называли мадам Беленко Достоевским. Прозвище она заработала вовсе не литературным талантом, а постоянной, правда, обоснованной ревностью. Даниил тактично дождался конца беседы:
– По-прежнему с Достоевским?
– А чего менять? Поживешь годика три с новой, станет такой же мегерой. Свою хоть знаю… А ты, Дан, все холостуешь?
