А назавтра, отбыв в школе свои шесть уроков, я уже с трех часов дня дежурила у нашего дома, высматривая голубой «Москвич» Игоря Петровича. Да, я была как помешанная, я ничего не соображала в те дни, ничего не слышала на уроках, вся моя жизнь была в моей матке, в моей трубочке, которая требовала, требовала держать что-то, обжимать, тереться, чувствовать! И если бы Игорь Петрович пропустил хоть один день, если бы я не дождалась его к вечеру хоть один раз, я бы не выдержала и отдалась первому встречному в любом подъезде, на любой садовой скамейке – ничто не остановило бы меня, потому что ничто мной тогда не управляло, кроме бешеной, ненасытной похоти.
Но Игорь Петрович и сам рвался ко мне, спешил ко мне каждый вечер. Все его предыдущие бабы, все эти Зины и Маши, говорил он мне в перерывах секса, это были просто лоханки с выменем вместо груди, сопливые вонючие лоханки. «Целочка, – называл он меня. – Ты моя Целочка! Иди ко мне! Ты не знаешь, как вкусно входить в тебя, я за двадцать лет не видел ничего подобного! Трахни меня, трахни меня сама! Высоси из меня все твоей золотой трубочкой! Еще! Еще! Боже мой, как хорошо! Боже мой!..»
И я сосала – и трубочкой, и губами, и вылизывала языком, – да, я очень полюбила этот коричневый, большой и могучий член Игоря Петровича, я любила его, как своего ребенка, мне нравилось нянчить его, ласкать, возбуждать и играть с ним – и возбужденным, и опавшим. Он был мой, любимый, ласковый, сильный, он по пять-восемь раз за день становился частью моего тела, причем какой – самой сладостной частью! Я выучила его, как свою грудь, да что там – лучше! Я знала наизусть все прожилки на нем, когда он вздымался, и гладкую головку, и темно-розовую прогалину, и морщинистый, поросший жесткими черными волосами мешочек его яичек, и каждое его яичко в отдельности я ощупала через мешочек и вылизывала по сто раз; и я знала наизусть, на ощупь, какой он в опавшем виде – мягонький, податливый, с движимой кожицей, которую можно натягивать на головку, а то и совсем спрятать ее…
Что говорить?! Каждая женщина помнит всю жизнь тот первый мужской член, который стал частью ее тела и дал ей первое блаженство настоящего секса. И если бы я была поэтессой, я сложила бы гимн мужскому члену – этому самому восхитительному творению природы. Боже мой, сколько потом я перевидала их – вишнево-красных, фиолетовых, розовых, коричневых, больших и маленьких, стойких и вялых, таких, которые вламываются в тебя с оглушительной силой боксерского кулака и, кажется, готовы пронзить насквозь, прорвать матку и добраться под горло, и ты обжимаешь их своей трубочкой, имеющей удивительное свойство расширяться под любой размер, и, повторяю, сколько я повидала вялых, неохотных, ленивых, которых приходится чуть ли не силой заправлять в себя и втягивать, втягивать своей трубочкой, возбуждая их уже там, внутри себя (да, это беда нашей России – вялые мужские члены, ослабленные потомственным и массовым алкоголизмом), – сколько я повидала их, но, пожалуй, самым памятным все равно останется этот коричневый, родной до прожилок, стойкий, большой и теплый член Игоря Петровича!..
… Это случилось в воскресенье, средь бела дня. Мы еще только-только приступили к делу, опустили жалюзи, постелили на пол простыни, разделись догола и легли, и Игорь Петрович стал ласкать меня, как обычно, и, когда наше возбуждение достигло апогея, он лег на меня, а я подняла ноги вертикально, обняла ими его за спину, и мой родной, любимый коричневый красавец вошел в меня и стал действительно моим, тем единственным членом, которого нам, бабам, так не хватает. Мне помнится, он сделал семь-восемь движений, и я уже потекла первым оргазмом, как вдруг… вдруг Игорь Петрович рухнул на меня всем телом, больно ударил меня головой по лицу и сразу стал тяжелым и неживым. Я еще не поняла, что произошло, я даже не слышала, как он охнул или застонал, и, может быть, этого и не было – он просто свалился на меня тяжелым кулем. Ничего не понимая, я недовольно дернулась под ним, удивляясь, почему он так неожиданно кончил, и вдруг увидела его закатившиеся глаза и высунутый изо рта язык.
Я с трудом отвалила его от себя, при этом что-то захрипело у него в горле, словно воздух вышел, и тут до меня дошло – он умер! Еще не веря в это, я приложила ухо к его груди, как видела столько раз в кино, но ничего не стучало там, ни звука. Я посмотрела на член – мой дорогой, мой любимый коричневый член бессильно висел, чуть свернутый набок.
У меня хватило ума убрать с пола простыню, быстро одеться, выскользнуть из его квартиры, незамеченной выбраться из подъезда и с улицы позвонить в «скорую помощь». Не называя себя и стараясь изменить свой голос под старушку, я сказала, что у соседа плохо с сердцем и он просил меня вызвать «скорую».
Через два дня были похороны, но я на них, конечно, не пошла.
А потом в квартиру Игоря Петровича въехала его бывшая жена с дочкой Аленкой. Алена перевелась в нашу школу – красивая девчонка моего роста и с похожей на мою фигурой. Она перевелась в нашу школу, и мы с ней учились в параллельных классах, и она все не могла понять, почему я не хочу с ней дружить и ходить вместе в школу. Однажды она даже пригласила меня в свою компанию – как она сказала, «к одним знакомым художникам на сабантуй». Но я отказалась.
Глава 6
Когда мужчины дерутся
Вообще-то можно было бы написать целую главу о том, как мы, бабы, деремся из-за мужчин. Последнее время это стало особенно модно, и в наших судах полно таких дел. То девчонки в кровь избили друг друга из-за школьного красавчика, то взрослые женщины подрались из-за любовника. Но писать о женских драках мне как-то не хочется – может быть, из женской солидарности. А вот о том, как приятно, когда мужики из-за нас, женщин…
Конечно, как юрист и служитель закона я категорически осуждаю всякие драки. Но с другой стороны – из-за чего им тогда вообще драться, мужчинам? Драться за женщину было принято испокон веков, еще пещерные люди дрались из-за баб дубинками. Я уж не говорю о том, что это вообще закон природы – лоси дерутся за лосих, тетерева – за тетерок, даже голуби дерутся за голубок. А мужикам и подавно Бог велел из-за нас драться, не так ли?
Конечно, были времена, когда это умели обставлять красиво: рыцари дрались из-за дам на рыцарских поединках, мушкетеры – на шпагах, дворяне стрелялись из-за женщин на пистолетах. Я уверена, что женщинам было приятно приезжать на такие дуэли в закрытых каретах или стоять над сражающимися на трибуне, видеть, как из-за тебя кто-то рискует жизнью и даже умирает, затем бросить победителю тонко пахнущий платок или красную розу, а после, в ночных альковах, отдаться тому, кто завоевал тебя с оружием в руках…
К сожалению, в наше время все не так красиво и романтично. В России вообще предпочитают кулачный бой, смешанный с многоэтажным матом. И хотя это уже не так романтично, женское наслаждение тем, что именно из-за тебя льется кровь, – это прапраматеринское природное наслаждение осталось.
Впервые из-за меня подрались мужчины на туристической базе «Валаам» в Карелии. Может быть, поэтому я так люблю песню Пахмутовой «Долго будет Карелия сниться…». Но не в песне дело…
Я и не подозревала, что десятки тысяч женщин путешествуют по туристическим базам страны в поисках романтических любовных приключений и в надежде встретить СВОЕГО мужчину. Я приключений не искала, наоборот – я уехала от них из Москвы. Мне было 18 лет, и, как вы понимаете, у восемнадцатилетней девчонки с моим сексуальным опытом таких приключений в Москве было хоть отбавляй. Но я решила передохнуть – я только-только сдала вступительные экзамены на юрфак, мама достала мне «горящую» путевку в Карелию, на турбазу, и вот я в Карелии, на туристической базе острова Валаам, в бывшем мужском монастыре. Этот остров знаменит еще тем, что несколько сотен мальчишек приехали сюда перед войной в созданную здесь Школу юнг и в июне сорок первого года оказали немцам героическое сопротивление, и погибли все до одного, сражаясь за этот остров и за Родину.
Конечно, нас повели по «местам боевой славы», показали заросшие уже окопы и блиндажи, но я на эту тему распространяться не буду, потому что не об этих мальчишках речь. Контингент туристов тут был довольно пожилой – тридцати– и сорокалетние женщины, а молодых девчонок было только двое – я да двадцатитрехлетняя армяночка Галя, маленькая, черненькая, вся как комок черного электричества. И вот нас с ней двоих и стали обхаживать инструкторы турбазы: приглашали на свой инструкторский костер, на лесные прогулки, на катания на лодках по озеру. Заодно рассказывали нам «по секрету», что в 41-м году мальчишек здесь просто бросили безоружных, забыли о них, и, отрезанные от мира, ребята дрались с немцами чуть ли не ножами и действительно погибли все до одного, а когда немцы взяли-таки остров и увидели, что против них воевали одни 14-летние ребята, то немецкое командование устроило этим ребятам почетные военные похороны.
