Надругательство над ликом одного из основоположников Научного Коммунизма заметили в следующем классе, который пришёл на урок алгебры, и где учился воинственный Председатель Совета пионерской дружины школы Димка Виртанен. Быстро вычислили, какой класс мог это сделать.
– Вот они, голубчики! – вошла к нам на третьем уроке с хищной улыбкой Маргарита Филипповна. – Дети, давайте вы сразу скажете, кто это сделал.
– Чего? У кого? Да где? – стали мы изображать из себя дурачков.
– Вы прекрасно знаете, о чём идёт речь, – холодно произнесла наша железная леди. – Кто изуродовал портрет Энгельса? Что за ребячество! Вы должны отвечать за свои поступки. Кто это сделал, я спрашиваю? Серебряков, что ты можешь сказать?
– Я ничего не видел, – пробухтел председатель нашего пионерского отряда.
– Ерёмина, может быть ты что-то знаешь? – спросила завуч старосту класса Свету.
– Я ничего не знаю, – растеряно ответила Света.
Стукачей в школе никогда не любили и даже жестоко карали. Когда одна восьмиклассница выдала зачинщиков побега своего класса с последнего урока, её затащили в мальчишеский туалет и несколько раз макнули головой в унитаз. Даже зуб выбили при этом.
– Ну ладно, – потёрла руки Маргарита Филипповна, как перед разминкой. – Попрошу вас всех встать.
Класс нестройно поднялся.
– А теперь – сесть, – ласково сказала завуч.
Мы поняли, что нам сейчас проведут упражнение «встать-сесть», и настроились на его выполнение. Она долго нас гоняла, меняя темп, даже запыхалась, а в нас вселился кураж, поэтому мы весело и быстро вскакивали, дружно стукаясь коленками об ножки парт.
– Ох, – вздохнула полненькая Оксана Малахова и больше не вставала.
– Малахова, – обратилась к ней Тэтчер со сладкой улыбкой. – Когда я говорю «встать», это ко всем относится. Или ты хочешь сказать, кто был зачинщиком этого безобразия?
– Не-ет, – захныкала Оксана.
– Вставай, колода! – зашипели на неё мальчишки с задних парт.
– Так, поживее, – подбадривала нас завуч, но в конце концов сдула со лба взмокшую чёлку и серьёзно произнесла: – Ну, молодцы: будет кого на войну послать.
Она отправила нас убирать снег со школьного двора. До самого асфальта. Мы счистили снег до земли.
– Не, я пойду сдамся, – вдруг обречённо произнес Ромашкин.
– Ты что?! Не ходи! – стали его отговаривать. – Родителям сообщат, запорют!
– Пусть Панина идёт, – предложил кто-то из девчонок. – Это же её фломастеры!
– Что-о! – возмутилась Панина, взяв в руки лопату для нападения на говорящую.
– Ага, чешские! – пропищали другие девчонки и сами дали блатной Паниной лопатой по заду.
– Тише вы! – шикнул кто-то. – Вон директор идёт.
Директор шёл по направлению к нам и жестом приказал прекратить работу.
– Ну и долго вы будете разыгрывать этот спектакль? – спросил он.
– Юрий Кириллович, это я нарисовала синяк, – вышла вперёд маленькая девчушка с хрупким, как ледяное кружево, именем Кристина и бойцовским характером, благодаря которому могла броситься в любую драку.
– Да что ты говоришь, Рустамова? – усмехнулся директор. – Как ты дотянулась-то? Ромашкин, Вам не стыдно вот так весь класс подставлять? – спросил Юрий Кириллович, не глядя на Андрюшку. – Это же просто не по-мужски.
У Андрюшки Ромашкина затряслась нижняя губа и потекли слёзы из глаз.
– Мне стыдно-о! – выдавил он из себя.
– Это хорошо, что стыдно, – сказал директор. – Значит, ещё не всё потеряно. Пойдём-ка побеседуем с тобой. А вы все отправляйтесь в класс математики.
Мы проводили взглядом директора и плетущегося за ним как на расстрел Ромашкина. В классе все сидели тихо и ждали возвращения героя сегодняшнего дня.
– А чего вы натворили-то? – в дверь с любопытством просунулся наш вожатый Слава Трубачёв. – Мне сейчас такой разнос устроили, что я не досмотрел чего-то за своими подшефными пионерами. Я так и не понял, из-за чего весь сыр-бор.
Мы рассказали ему про портрет, и он заявил, что это легко исправить. Синяк попытались отмыть каким-то растворителем, но после такой «реставрации» синяк исчез вместе с глазом, как брови у Джоконды! Тогда наш вожатый попытался нарисовать глаз заново, взяв за образец глаз из учебника анатомии. Но поскольку глаз в учебнике был изображён в анфас, а товарищ Энгельс на портрете повёрнут в три четверти, то получилось что-то невообразимое, когда соратник Маркса и учитель Ленина стал смотреть одним глазом на зрителя, а другим – куда-то направо.
– Нет, чего-то не то, – сказал, задумчиво потирая подбородок, весь перепачканный в краске Славка.
Портрет решили убрать с глаз долой, а Ромашкина на полгода исключили из пионеров.
Теперь этот портрет стоял в пионерской комнате за сломанными стендами. Одним глазом он смотрел на меня, а другим указывал куда-то в сторону. Я посмотрела по направлению этого взгляда и увидела на каком-то плакате волка из «Ну, погоди!» с изломанным окурком в пасти. И вдруг меня осенило, как надо изобразить Ленку Измайлову!
– То, что надо! – обрадовался Лукрецкий, когда увидел мою карикатуру в виде сутулого и лохматого существа в школьном платьице. – Совсем другое дело. Надо ещё какую-нибудь подпись придумать.
– «Ни за что на свете не курите, дети», – предложила я на манер стихов Чуковского.
– Нет! – капризно возразил Гена. – Какие дети? Тут надо чего-нибудь посерьёзнее. М-м, так-так, э-э… Надо вот как: «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину предашь»!
Раньше любой проступок приравнивался к предательству Родины. Даже не проступок, а любое негативное явление воспринималось именно в таком ракурсе. В годы юности моих родителей ходила присказка, что «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Трудно оставаться нормальным, осознавая тот факт, что в нашей стране совсем недавно многие люди преследовались за то, что сейчас происходит на каждом шагу, что совсем недавно человека могли упечь на несколько лет в тюрьму за какой-нибудь безобидный анекдот, который сейчас можно найти в любой газетёнке.
– Не пойдёт, – возразила член редколлегии Надя Соболева. – «Предашь» не рифмуется с «куришь», а надо в рифму как-то.
Все стали искать рифму к слову «куришь», как чеховские герои вспоминали лошадиную фамилию.
– «Сегодня ты, зараза, куришь, а завтра ты не отдежуришь!» – придумал Димка Виртанен, и все захохотали.
– «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину забудИшь!» – робко предложила Инна Бородина.
– «Сегодня много куришь, а завтра лоб свой хмуришь», – пришло что-то совсем безыдейное на ум Соболевой.
– «Тем, что ты так много куришь, ты себя лишь только дуришь!» – выдал ещё один поэтический перл неугомонный Димка.
– Нет, не то, не то! – болезненно морщился Лукрецкий.
– «Ты очень много куришь-куришь, глаза свои от дыма щуришь», – произнёс Ромашкин, после чего мы долго умирали со смеха.
– «Лена много так курила, что уроки все забыла», – вставила и я свои пять копеек.
– «Тем, что ты, Елена, куришь, мальчиков плохих охмуришь», – строго констатировала староста Светка Ерёмина.
– В «охмуришь» ударение падает на последний слог, – назидательно поправила её Надя Соболева.
– Ну и что! – не сдавалась Светка. – А у нас ударение будет падать там, где нам надо!
– Да не то, всё равно не то! – перебил их спор Генка. – И вообще, что это за слова такие: «мальчики», «охмуришь»? У нас же школьная стенгазета, а не жёлтая пресса! Надо, чтобы было обращение ко всем, а не только к Измайловой. И обязательно про предательство Родины как-то упомянуть. Обязательно!
Все мучительно задумались. Эти думы прервал вожатый Слава, который зашёл в пионерку за каким-то стендом.
– Слава, Слава! – начали его осаждать. – Придумай нам рифму на слово «куришь». Нам надо закончить фразу «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину…», а что дальше? Что дальше-то можно с Родиной сделать?
Славка закатил свои хитрые глаза, несколько секунд думал, а потом с чувством произнёс:
– «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину профуришь».
– Конгениально! – щёлкнул пальцами Генка.
Наконец-то с карикатурой было покончено, и все стали расходиться по домам.
– Не забудьте, что завтра надо посетить ветеранов, а послезавтра сдать рассказ о каком-нибудь подвиге, – предупредил Лукрецкий, проглатывая на ходу засохший с обеда бутерброд.
На улице слякоть. Только бы завтра было тепло и солнечно, а то на первомайскую демонстрацию падал снег. Наш класс должен был идти в колонне юных физкультурников в лёгких спортивных костюмчиках с разноцветными флагами в руках. Это было так красиво, когда мы репетировали: весна, солнце и свежий ветер, как пойманная птица, бьётся в яркой материи флага! Но что-то небу не понравилось в такой красоте, и когда я проснулась утром первого мая, то увидела огромные хлопья снега, которые стремительно пролетали за окном. И я ругала этот холодный и равнодушный мёртвый снег, который так беспардонно и нагло искомкал прекрасную нежную весну.
