– Зачем ты возвращаешься?
– Вернуть себе свою жизнь.
– Ты не изменился. Думаешь, она тебя там дожидается, эта «твоя жизнь»? – она улыбалась, но улыбка была лишь прикрытием для серьезного тона.
– Откуда тебе знать, изменился я или нет?
– Если бы ты изменился, говорил бы разумней. Нужно быть готовым, что всё стало другим. Что ты вернешься не к прежней жизни, а только в начало координат. Ты думаешь, что за этот год стал мыслить более здраво? Тебе просто надоело жить без дела, без дома.
– Я думаю не так. Быть может, я действительно устал от бездомной и безлюдной жизни. Но я чувствую, что моё место там.
– Логично. Там все твои воспоминания. Ты ценишь их теперь превыше всего.
– Там все мои люди.
– Что ж, я надеюсь, они ещё не забыли, кто ты такой.
Она беспокойно глянула на меня, испугавшись, что задела. Я удивленно посмотрел на неё. Мы расхохотались.
Мы шли мимо постриженных тополей, по аллее, которая вела к привокзальной площади. Ни одного листа не упало под ноги. Ветви убаюкало солнечное безветрие.
– Знаешь, почему я заговорила с тобой в поезде?
– Со мной все заговаривают.
– Нет, Альберт, нет. Ты угадал моё имя.
– Вера?
– Как ты догадался?
– Не знаю. Зачем же ты представилась Августой?
– Мне казалось, что такое точное совпадение к чему-то обязывает. Решила избавить себя от обязательств.
– По-моему, ты избавила от обязательств меня.
Она ничего не ответила. Взглянула на часы.
– Пора на вокзал.
На прощание я пожал ей руку. Её тонкая кисть с длинными белыми пальцами была холоднее моей.
– Удачи тебе.
Поезд тронулся. Я глядел из окна на её растрепанные рыжие волосы, угловатые плечи и вывернутый наизнанку капюшон пальто. «Вера» – произнес я беззвучно, одними губами, и прижал ладонь к прохладному стеклу. Я так ничего и не узнал о ней. Она замахала рукой. Поезд набирал скорость.
Страница 82
Песчаный берег мёртвого моря
Миновал почти год с тех пор, как я выбросил все часы с балкона. Я возвращался в свой город, где снова была осень, как будто она никогда не заканчивалась. Даже погода, казалось, осталась той же. Небо заволокли потяжелевшие серые тучи, обещающие дождь в короткой перспективе времени. Всё затихло в настороженном безветрии, которое словно прислушивалось к себе, терпеливо выжидая момента, чтобы хлынуть на землю ливнем и ураганом.
Я вернулся. Я понял, что мне не остановить время и купил на чужом вокзале свой последний обратный билет. Он ничем не отличался от первого. Я мог бы сбежать от секунд и минут, я мог бы избегать настойчивого шелеста отрывных календарей и хитрых стрелок часов на чужих запястьях, я долго мог бы их не замечать, но тем страшнее было бы заметить все незамеченное время позже. Я захотел вернуться, захотел вернуть дом своим продрогшим мыслям, которые год назад увёз с собой. Год назад я отделил себя от собственной жизни, а теперь хотел соединить нас вновь. Я хотел вернуть в свою жизнь людей, от которых сбежал. Я хотел вернуть в свою жизнь себя.
Последний день в поезде показался мне вечностью. Я чувствовал нетерпение неразумного человека, который хочет получить в одну секунду назад все, что растерял по крупицам за много, слишком много дней. Я не мог сидеть спокойно и не мог думать ни о чем, кроме возвращения. Каждая секунда вмещала в себя вечность. Я постоянно выглядывал в окно в нетерпеливых поисках знакомого пейзажа, который я всё же боялся увидеть, несмотря на то, что больше всего этого хотел. Изменился ли мой город? Я трепетал от мысли, что всё в нём могло выглядеть не так, как прежде. Мне вспомнился мой трепет при мысли, что изменилась Алла. Увижу ли я фонтан на привокзальной площади? Увижу ли дерево в своём дворе? Увижу ли по дороге домой синий надземный переход? Увижу ли я на вокзале хотя бы одно, пусть случайно, но знакомое лицо? Что меня ждет там? И, намного важнее, кто меня ждет?
Я решил вздремнуть, и мне это удалось, уже через полчаса я сбежал от своих вопросов в беспокойные сны. Мне снился огромный циферблат часов, точь-в-точь таких, какие я когда-то носил. Он был тускло чёрным, словно с налетом бледного пепла, словно остывшие угли. Мы с Аллой шагали по кругу, стараясь догнать стрелки часов, но как только мы ускоряли шаг, стрелки начинали бежать быстрее. Числа убегали у нас из-под ног, улетали, как некрасивые серебристые птицы, отлитые из металла. Над головой у нас было прозрачное толстое стекло, с которого серыми хлопьями падала пыль. Сквозь стекло ничего не было видно. Мы не могли остановить свой бег, потому что по сценарию сна мы должны были догнать стрелки, а не они должны были догнать нас. Все кружилось и летело перед глазами, мне было бы безумно страшно, не будь со мной Аллы, которая, не сказав ни слова, схватила меня за руку и увлекла вперед по траектории летящих цифр. Во сне у меня закружилась голова, я почувствовал, что задыхаюсь и испуганно проснулся, больно ударившись головой о потолок над верхней полкой. Голова действительно кружилась. Теперь я хотел сбежать от своих снов.
Я проснулся, и всё закончилось. Исчезли наши теплые руки, исчезли стрелки часов, исчезла Алла. Иллюзии таяли, как сахар в горячем чае из граненого стакана, который я заварил, чтобы согреться. Я помешивал сахар ложкой, и он таял. Иллюзии таяли сами.
Зачем обманывать себя? Никто не нуждался во мне. Никто не беспокоился о том, где я и что со мной происходит, даже мне самому это было безразлично. Зачем я ходил по этим улицам, садился в эти поезда и куда-то ехал, если я не нужен даже себе. Может быть, я сам придумал всех, кого считал близкими, и они только плод моего воображения. Они меня близким не считали, они вовсе не замечали моего отсутствия, моего присутствия, делали вид, что не слышали моих слов и отвечали беззвучием плотно сжатых губ, которое я называл молчанием понимающих друг друга. Опять я об Алле.
В одном купе со мной ехали две женщины, полные, с громкими голосами. Их резвые бесцеремонные дети бегали вокруг, смеялись и плакали, кидали друг в друга игрушки, но меня ничто не могло отвлечь. До слуха доносились обрывки разговоров, которые мгновенно вплетались в мои мысли и тут же терялись среди них.
– Кто будет тебя встречать?
– Ещё не знаю. Сестра хотела приехать с мужем, но их могут не отпустить с работы. Тогда придется вызывать такси.
Меня никто не встретит. Целый год меня не было в городе, но я знал, что всё это время никто не замечал моего отсутствия. Я вернусь, но ничьи глаза не улыбнутся мне навстречу и ничьи руки не обовьются вокруг моей шеи, когда я выйду из вагона. Я уезжал, никем не замеченный и таким же незамеченным вернусь обратно. Придется разыграть перед собой героя-неудачника, всеми оставленного ради чего-то лучшего. Город забыл меня, дождевой водой смыл следы моих ног с асфальта, чужими руками были стерты мои отпечатки пальцев со всех звонков, поручней и перил. Все забыли, как звучит моё имя, произнесенное вслух. Никто не произносил моего имени. Не потому, что оно было священным, нет, оно было просто забытым, начисто выбеленным из памяти.
– Как зовут твоего друга? Я слышала, у него какое-то экзотическое имя.
– Ни за что не угадаешь.
– Говори, не угадаю!
– А ты попробуй.
Дети знали имя и покатывались со смеху, шепча что-то друг другу на ухо.
Никто не знал моего настоящего имени. Никто не знал, что значит думать обо мне. Мне казалось, что с тех самых пор, как меня не стало на городской карте, меня не стало в мыслях всех, кого я знал. Я был погребен в чужих городах, среди чужих глаз и незнакомых голосов, в шуме которых терялся мой собственный голос, никем не узнанный. Я был погребен в чужих головах вместе с прахом воспоминаний обо всем прошедшем и хранился там, как ненужный хлам, который только и ждет того, чтобы оказаться выброшенным окончательно. Меня никто не будет ждать на вокзале, никто, кроме воспоминаний не раскроет для меня объятий. Никто, кроме воспоминаний о том, как когда-то меня здесь ждали, когда-то меня всем сердцем любили, когда-то я был для кого-то самым близким. Тогда мне казалось, что любить и ждать можно вечно, тогда мне казалось, что я заслуживаю того, чтобы меня ждали. Когда это было? Реальность снова била в глаза. Ни в чьей жизни я не занимал важного места, хотя в этом нет ничьей вины, кроме моей собственной.
– Бывает, что нужно встретить человека просто потому, что знаешь, что он ждет.
– Не люблю так. Это же в некотором роде лицемерие. По-моему, лучше сразу соврать, что не можешь, чтобы не изображать радость.
– Да, но…
Я сам скрыл свои мысли под скорлупой ничего не значащих слов, я скрыл всего себя от людей, я даже имя своё от них спрятал, никто не узнал меня до конца, хуже того, никто не узнал меня даже с начала. Меня знал лишь Тимур, но его больше нет. Меня знала Алла, но возможно, что это мне только казалось.
