Немолодая усталая женщина-врач и с ней пацан-практикант, совсем почти мальчишка, приехали минут через пятнадцать.
– Что у вас? – бесцветным тоном спросила женщина и подошла к Анжеле.
– Нет, посмотрите сначала мужчину, пожалуйста, – попросил Давид, взяв врача под руку.
Она подняла на него немного удивленный, ко всему привыкший взгляд и пожала плечами.
– Хорошо… Антон, посмотри девушку.
– Ну что с ним? – тревожно спросил Давид.
– С ним ничего. Спит. Вот девушка может не выжить.
Практикант согласно кивнул.
– И что нам делать? – испугался Давид.
– Вам ничего, – так же равнодушно бросила врач. – Заберем.
– А что тут случилось? Чем они отравились? Я приехал вот уже к этой картине маслом.
– Экстази. Она съела таблетки, которые нельзя смешивать. У него – небольшая передозировка. Типичная реакция. Поможете нам?
– Да-да, конечно!
Она кивнула, показывая на практиканта:
– С Антоном за носилками. Живо.
– Вы поедете с нами? – спросила докторша, когда бесчувственное тело Анжелы затащили на носилки.
– Вы знаете, я никак не могу. – Давид достал из кармана бумажник и протянул врачихе несколько купюр и визитку. – Вы мне позвоните, пожалуйста, куда ее отвезут и как вообще… Вот тут телефон. Как вас зовут?
– Хорошо. Позвоню, – привычным движением взяв деньги, пообещала тетка, не ответив на вопрос.
Давид несколько раз вымыл руки. Ему казалось, что отвратительный запах липкой жижи Анжелы его преследует. Когда удалось наконец от запаха избавиться, он поставил на кухне чайник, чтобы выпить кофе, и вернулся к Александру. Тот спал, приоткрыв мокрые розовые губы и подогнув под себя длинные ноги в светло-бежевых ботинках. Спал, словно ничего не произошло.
– Вот все-таки сука… – с раздражением процедил Давид, глядя на безмятежного «брата». – Нянькайся с ним… А он будет дрыхнуть как младенец.
Он пошел на кухню, сделал две чашки кофе. Одну выпил, стоя у окна и глядя в ночную пустоту неба, а вторую отнес Александру. Поставил на ящик рядом с диваном.
– Выпьет, когда очухается, а я позвоню потом. Ничего с этим верблюдом не случится, – договорил он сам с собой и вышел из квартиры, хлопнув дверью.
Представители израильского фонда были похожи на кого угодно, кроме классических евреев. Они сидели за столом напротив Саши, и она, исподволь рассматривая их, думала об этом. Правильные черты лица, протокольные улыбки, хорошие костюмы, грамотный язык – обычные среднестатистические европейцы без национальности. Или, скорее, национальности «топ-менеджер». Они вполне могли бы быть братьями, но не с той картины о большой еврейской семье, которую Саша видела в одном из музеев иудаики. При свете ханукальных свечей дружная семья сидит за основательным деревянным столом. Отец, мать и куча братьев, не отличимых друг от друга. Одухотворенные лица, пейсы, носы, кипы, мудрые глаза отца… Картина, кажется, так и называлась «Еврейская семья отмечает хануку».
Люди, сидящие сейчас перед ней, с тем семейством не имели ничего общего. Она отвечала на улыбки, поддерживая непринужденную беседу и представляя, как через несколько минут эти улыбки перерастут в удивление и лица представителей фонда начнут вытягиваться. Они станут переглядываться и посматривать на часы, ведь у людей национальности «топ-менеджер» не принято опаздывать. Им не понять, что в назначенное время можно просто не прийти.
Саша знала этот сценарий наизусть, но не представляла, что ей делать. Александр не отвечал на телефонные звонки со вчерашнего дня. Она понятия не имела, где он и что с ним. Нет, она уже не волновалась за него, наверное, он отсыпается где-то после очередной пьянки, она волновалась за дело. Поэтому приехала на встречу как положено – за четверть часа до назначенного времени. Подписание документов должно было состояться в одиннадцать утра. Сейчас на часах было четыре минуты двенадцатого. Она еще раз набрала телефон мужа с заслушанной уже до звона в ушах историей о приключениях недоступного «зисис скрайбе».
Один из представителей кинул на нее вопросительный взгляд. Так. Началось. Надо было что-то делать. Не став дожидаться дальнейшего изменения лиц, Саша набрала в легкие воздуха и сказала:
– Господа, я должна сделать сообщение. Вероятно, по причине непредвиденных обстоятельств господин Добродел, возможно, не сможет присутствовать на сегодняшней встрече.
«Вероятно» и «возможно» в одной фразе было, конечно, не лучшим сочетанием слов для иностранцев, но ее виноватый взгляд и краска стыда, сразу же залившая лицо, дополнили смысл сказанного.
– Он приедет позднее? – уточнил один из представителей со странным для еврея именем Герман.
– Он скорее всего не сможет сегодня присутствовать, – повторила Саша формулировку, которая казалась ей наименее отвратительной в этой ситуации.
– Произошло что-то серьезное? Вы располагаете достоверной информацией? – допытывался представитель.
«Господи, это просто пытка, – подумала Саша. – Ну не рассказывать же им…»
– Нет. Никакой информации у меня нет. И, честно говоря, я теряюсь в догадках, – выдала Саша некое подобие правды. – Но, зная обязательность и максимально ответственное отношение к делу господина Добродела, уверена, что произошло нечто непредвиденное. Иначе он бы обязательно предупредил. Обязательно!
Представители переглянулись, перекинулись между собой несколькими фразами на иврите, по тону вполне миролюбивыми, и Герман произнес:
– Я предлагаю вернуться к этому вопросу через двадцать минут. Время у нас есть.
Две незаметные темноволосые девушки прошмыгнули в переговорную и обратно, и на столе появились кофе, выпечка, конфеты.
– Это кошерное. Угощайтесь, Александра, – улыбнулся Герман. Его лицо было доброжелательным, таким же как и у коллег. – Вы бывали в Израиле?
Интонация его вопроса совершила волну вверх-вниз и снова вверх, задрав последнее «ле». Так говорят, подражая еврейскому акценту. Запах свежесваренного кофе и шорох разворачиваемых конфет сделали обстановку в небольшой переговорной почти домашней, и Саша посчитала, что ее интерес не покажется неуместным. Да и двадцать минут надо было чем-то занять.
– Нет. Не бывала. И если быть честной, представляла себе израильтян совсем по-другому.
– Да, это так. Я понимаю, о чем вы, – широко улыбнулся Герман. – Современные израильтяне не похожи на ортодоксальных евреев, как иврит не похож на идиш.
– О! Да! Это еще одна загадка! – подхватила Саша. – Интересно, откуда взялись два языка у одного народа, чем они отличаются, как сосуществуют? Вы просто предугадали мой вопрос!
Герман кивнул на соседа, складывавшего из конфетной обертки наперсток для среднего пальца:
– Иосиф, объясни. Ты же из семьи, где говорят на идиш.
– Ну… говорят только дома, – поднял серьезные глаза Иосиф.
Он был старше Германа, и его забава с одеванием среднего пальца в фантик говорила, что вынужденное ожидание некоего господина Добродела ему не нравилось, да и читать лекцию не слишком хотелось. Тем не менее его голос был вполне спокойным.
– У нас есть такая пословица: «Иврит надо учить, а идиш говорится сам собою». А есть еще такая: «Бог говорит на идише в будни, а на иврите в субботу». Отношения иврита и идиша – это единство противоположностей, – закончил он сдержанно.
– Так в чем же все-таки разница между ними? – подтолкнула разговор Саша.
Иосиф почти незаметно вздохнул и, глядя на любопытную женщину, продолжил:
– Иврит создан на основе древнееврейского языка, который сохранялся в течение двух тысячелетий в качестве священного. На нем написана Библия, а самая древняя надпись на иврите, «календарь из Гезера», датируется десятым веком до нашей эры. В первые годы существования государства Израиль политика внедрения иврита носила принудительный характер. Когда иврит вытеснил остальные еврейские языки, этот характер смягчился, и были приняты законы о сохранении культурного наследия на идише. С самим идишем обратная картина. Это еврейский язык германской группы, исторически – основной язык ашкеназов, на котором в начале двадцатого века говорило около одиннадцати миллионов евреев по всему миру. И если в начале двадцатого века на нём говорили девяносто процентов евреев, то к концу века этот процент упал до трех. В основном из-за гибели миллионов носителей идиша в холокост, во Вторую мировую войну. Они были истреблены, как и сами места традиционного проживания восточноевропейских евреев, которые в большинстве своем и говорили на идиш.
– А где можно сегодня услышать идиш? – спросила потрясенная Саша.
– Да почти нигде. На идише иногда разговаривают дома, между собой в семье. Но если надо обратиться к другим людям, переходят на иврит. Еще – в ультраортодоксальных общинах, главным образом хасидских. А так – нигде… Половина любого книжного магазина в Израиле отведена под книги на иврите, половина на издания на английском, много книг на русском, французском, испанском языках. На идише почти нет. Спроса нет, говорят… И в общем, так и есть, современный израильтянин не похож на еврея, как иврит не похож на идиш. Здесь я согласен с Германом.
