Хороший вопрос!
Сменила совсем замученную маму, отпустив ее на два дня домой – осталась в больнице у Валерочки. Юлька с нескрываемой радостью отправилась к бабушке.
– На каникулы, – пошутила мама.
А спустя пару дней Марина поехала в больницу к Светловецкому.
На его месте лежал другой мужчина. Она пошла на сестринский пост.
– А его выписали, – хором ответили молоденькие сестрички, – мамаша забрала. Под ответственность Галины Васильевны.
– А кто это – Галина Васильевна? – уточнила Марина.
Медсестры переглянулись.
– Да врач его. Палатный. Галина Васильевна Чурикова.
А одна хихикнула:
– Под личный контроль, – и, довольная остротой, посмотрела на подругу.
Та почему-то опустила глаза.
Марина набрала телефонный номер. Трубку взяла Светлана Сергеевна.
– Кто, простите? А, это вы… – разочарованно протянула она. – Да, дома. Естественно, – опять с нажимом, – у меня! А где ж ему быть? И на кого, простите, рассчитывать? Вы, насколько я в курсе, не были в больнице неделю? Или я ошибаюсь?
Марина залепетала про Валерочку, Юльку, маму – сбивчиво, оправдываясь.
– Мне все это неинтересно! – отрезала Светлана Сергеевна. – Слава богу, ваша пустая история, похоже, закончилась. И Максим, к большой моей радости, встретил достойную, – театральная пауза, – женщину!
Марина с трудом нашла в себе силы ответить.
– Очень рада за вас. За вашего сына, за достойную женщину и за вас саму. Мои поздравления. А быстро, однако, он оклемался и встретил свою судьбу. – И положила трубку. Потом, наконец, дошло. Как до жирафа – дня через три. Вспомнила она и эту Галину Васильевну, палатную врачиху – молодую сухую бабу, довольно интересную, кстати. И очень похожую на саму Светлану Сергеевну – и обликом, и высокомерием, и даже – смешно – фигурой.
Вспомнила и переглядки сестричек, и слова – «под личный контроль». Все встало на свои места.
И еще подумала: «А ведь ведьма эта, несостоявшаяся свекровь, права – пустая история. Абсолютно пустая! А сколько потеряно времени, сколько душевных сил… Сколько слез и страданий по пустому, по сути, человеку».
Стань таким, как я придумала – пела красавица-певица с легким нездешним акцентом, пленяющим мужчин.
Не стал. Ну, дай бог, станет для Галины Васильевны!
Злости не было – одна досада. Столько лет! И самых лучших лет. Самых ярких, молодых – тех, что отпущены для женского счастья.
И все – в трубу.
Поплакалась маме – во всем покаялась, во всем обвинила себя. Впервые за много лет позволила себе такую откровенность.
А мама пожалела. Мама есть мама. Только сказала:
– Вот и хорошо. Хорошо, что поняла. Хорошо, что там у тебя все закончилось. Работа над ошибками – вот что главное. А впереди еще – целая жизнь. Все успеешь – и покаяться, и быть счастливой. Какие твои годы! Вспомни меня – я ведь Валерочку встретила после сорока. Когда уже и вовсе ни на что не надеялась. И какую мы прожили жизнь! – мама грустно улыбнулась. – Только бы он оклемался, господи! А бабушка наша? Овдовела в тридцать восемь. И тоже ни на что не рассчитывала – двое детей, послевоенное время. А ведь встретила Алексея Матвеевича. И взял ее с двумя детьми, нищую, без жилья. И какую красивую жизнь они прожили! Тридцать лет сплошного счастья. Может, у нас, у Маркеловых, вообще такая судьба? Или карма, как сейчас говорят? В общем, время для счастья найдется в любой судьбе. А раз его еще не было – тем более.
Марина пожала плечами. Но в том, что все еще впереди и все еще будет, сомневалась. Какая там карма, какая судьба… Какое там «время для счастья»…
Сказки все это. Для малых детей.
Соседка его, как он называл свою случайную «жизненную попутчицу», съехала через полтора года – все просто. Влюбилась и вышла замуж. Мужичка нашла крепкого, «фундаментального» – строителя из Белоруссии. Ходила счастливая, приговаривая, что это он, Андрей, и только он, «исправил» ее судьбу. «Пообещал» любовь! Сходили в загс и сняли квартиру. На свадьбу Андрей подарил своей «крестнице» мамины золотые часики – крабы, как их называли.
Она растерялась.
– Мне? Да за что? Это же так дорого. И память о маме! Да и кто тебе я? Даже не родственница.
– Ты – ближе, – улыбнулся он, – с тобой мы коротали самые грустные времена. Ну, надеюсь, что самые!
Она обещала забегать, но, разумеется, все быстро сошло на нет – пару раз заскочила, принесла миску с котлетами, полпирога с капустой, попили чаю на кухне, но она торопилась и поглядывала на часы.
– Иди, – сказал Андрей, – к мужу. Ступай поскорее.
Она еще долго звонила – года два. А потом совсем пропала – то ли уехала, то ли просто закрутилась.
Одному было грустно – все-таки столько времени был рядом живой человек. Который, кстати, оказался почти родным. Вот как бывает!
По вечерам он писал – много, кропотливо, иногда до раннего утра. Потом, после позднего кофе, перечитывал написанное за ночь и часто безжалостно рвал. На мелкие куски.
Бумага, оказывается, терпит совсем не все.
Он опять, в который раз вспоминал свою, уже не короткую, жизнь. Казалось, в ней было столько приключений, столько событий – на несколько жизней.
И столько встреч! С разными женщинами – и умными, и нежными, и терпеливыми. Что называется, достойными. Они щедро делились теплом и заботой, окружали вниманием, были готовы на любые жертвы, создавали уют. Он думал о них, давно растаявших, потерявшихся, исчезнувших в круговерти суеты. Думал с теплотой, восторгом, нежностью.
Но… Все-таки чаще всего он вспоминал ту тоненькую девочку с длинными рыжеватыми, горящими на солнце волосами. Совсем молоденькую тогда, стремительную, резкую… И такую неспешную, когда это было необходимо. Такую чуткую, отзывчивую, такую трепетную.
Пожалуй, только с ней, с Мариной, он испытал самые яркие в своей жизни впечатления.
Ну, или ему так казалось – с течением лет. Всегда ведь придумываешь себе что-то самое важное, самое трогательное…
Почему она оставила в его душе такой след? Да какая разница! Но именно о ней он вспоминал с такой нежностью, печалью, болью и щемящей тоской…
Чудно – он помнил все ее щербинки, оставшиеся после той злополучной болезни – на лбу, в самой середине, над правой бровью и на плече – две в ряд.
Писал он по-прежнему с вдохновением, незнакомым ему ранее, и уже не задавался вопросом – зачем, для чего?
Просто писал и складывал в стол. Словно проговаривая свою жизнь – с самого начала. И ему отчего-то становилось легче. Словно камень с души.
Смешные дела!
Он перестал ждать от жизни сюрпризов, предполагая, что все подарки уже позади. Все роздано. Да и в его возрасте, знаете ли… Уже не живут – доживают.
Да и это не так плохо. Что бога гневить! Всего было отпущено… А распорядиться не смог.
И кто виноват? Правильно, он.
Да и вообще – с ярмарки едем! С ярмарки!
* * *
Чурилина он встретил на Смоленке при выходе из метро. Тот вылез из огромной блестящей машины – из тех, что обычно прут напролом. Точнее, выскочил. Купить сигареты в киоске. У киоска и столкнулись – нос к носу.
Чурилин стоял за ним.
Потом сказал:
– Я узнал тебя по голосу. Сразу узнал!
И вправду – сразу. Тронул за плечо.
– Андрюха! Субботин, ты?
Он оглянулся.
– Михель. Собственной персоной. И как хорош, черт бородатый!
Отошли, закурили. Мишка болтал без умолку – своя кинокомпания, да, крут, брат, а куда деваться? Ржал в полный голос. Как обычно – на всю улицу.
На машину махнул рукой.
– Ерунда, атрибут успешности, и только.
Рассказал, что женат третьим браком, жена, конечно, моложе на двадцать пять лет.
– Красотка, а ты как думал?
– Тоже атрибут успешности? – ухмыльнулся Андрей.
Мишка махнул рукой.
– Ну, ты же все понимаешь. Да нет, девка хорошая. Не наглеет. Пока! – Мишка поднял кверху указательный палец и громко вздохнул. Потом затормошил его: что, как, с кем и вообще?
Пока он мялся, Михель схватил его за локоть и потащил к машине.
– В кабак, мой милый! В кабак! Сядем по-человечески, пожрем, выпьем бутылочку коньяку. Время обеда! Или ты не пьешь? – забеспокоился он.
Сели, поехали. Мишка трепался без передыху. Сели на Никитском в маленьком и уютном кабачке, где Михеля все, разумеется, знали.
Без выпендрежу заказали шашлык на ребрышках, овощи и армянского – пять звезд.
Мишка слушал его внимательно, подперев огромную кудлатую бошку здоровенной своей лапищей.
Вздыхал, кряхтел, ерзал на стуле и – не перебивал. Ни разу. Собеседник Михель всегда был замечательный. И время, и деньги, и статус его не испортили.
На второй бутылке спросил:
– Ну, а что-нибудь у тебя осталось? Из старого, например?
Он пожал плечами.
– И из старого, мама сохранила, спасибо ей. И из нового – тоже достаточно. – И, словно извиняясь и здорово смутившись, тихо прибавил: – Знаешь, Мишка, а я ведь и сейчас пишу. Ну, или пытаюсь…
