– Вы хорошая – вот почему…
Он смотрел на Валю, и действительно ничего интересного не отыскивалось в голове. И ему показалось, что ее глаза позвали.
«Сейчас встану и поцелую», – думал он.
Оставалось еще полчаса.
А ее глаза вдруг перестали звать. Она встала будто зачем-то и села уже не рядом, а против Кирилла.
«Догадалась она, что ли? – подумал Кирилл. – Может, я все еще веду себя по-хамски по инерции… Она ведь хорошая».
Но лицо ее оставалось мягким и славным.
И Кирилл допил бутылку.
И Валя немного качалась на той стороне. И лицо ее то приближалось, то удалялось от него.
– Валя, вы – умница, – сказал он.
А на той стороне стола была уже не Валя, а вообще женщина. Она сидела на той стороне стола, улыбалась ласково и не отталкивала. А в его теле плюхалась волнами кровь. И под халатом он был голым и чувствовал свое тело.
И женщина на той стороне стола.
«Сейчас встану, подойду и поцелую…»
Он встал. Подошел.
«Чего ты боишься, дурак… Сейчас обниму за плечи…»
Он начал движение рукой. Рука, как деревянная, не слушалась. Замерла в воздухе. И что-то надо было уже делать с рукой, раз она на полдороге.
И Кирилл донес руку до ее головы. Прикоснулся.
А рука не слушалась.
Он дернул Валю за прядь и глупо рассмеялся.
Рука опустилась.
Валя встала.
– Ну, теперь уж окончательно пора, – сказала она. – Сейчас придет сестра.
«Дурак я, дурак…» – думал Кирилл.
– Какой я дурак, – сказал он, – ведь я действительно мог поставить вас в неловкое положение: я совсем забыл, что я в халате. И еще удивлялся, что вы так боитесь, что меня застанет ваша сестра!
Валя подала ему одежду.
Когда он оделся, то увидел, что Валя уже в пальто и накидывает косынку.
– А вы куда же? Такой дождь.
– Я вас провожу немного, – сказала Валя.
У самой двери они задержались на секунду. Валя потянулась и выключила свет и взялась за ручку двери.
Кирилл подпирал дверь плечом.
– Ну, пошли, – мягко сказала Валя.
Он видел только темный силуэт. По потолку ползали блики. Валя совсем рядом, вплотную, она хочет открыть дверь. А кровь бросается ему в голову.
И он не успел ничего подумать или решить и, не решаясь, не успев, уже обнимал ее плечи, притянул голову и поцеловал.
Им не хватило дыхания.
– Кирюша… – выдохнула она. – Кирюша…
И снова.
– Нам все-таки надо идти…
– Останемся, останемся, – шептал Кирилл.
– Надо идти… неужели ты думаешь, что я бы не осталась, если б могла?
Вышли. Так же хлестал дождь. Стукнул в разгоряченное Кирюхино лицо.
– Какая мерзость… Какая-то неправда и ложь, что нам некуда пойти!
– Ничего, Кирюша… Мне хорошо.
– Куда же ты-то в такой дождь? Шла бы домой.
Сказала Валя:
– Не могу же я тебя сейчас так отпустить. Я тебя не оставлю, – сказала она.
– Куда мы пойдем? – сказала она.
– Некуда.
– А в общежитие? Я тебя провожу…
– Не пустят, – сказал Кирилл. – Поздно.
Хотя, конечно, пустили бы. Но не хотелось, чтобы так и расстались. Почему-то во что бы то ни стало нельзя было отпустить Валю. Но идти было некуда.
– Что же делать? – сказала она.
Дождь. Дождь. Струи за шиворот.
Какая она маленькая, сжавшаяся! И Кирилл почувствовал свое тело – сильным, упругим, себя – рослым, стройным. Обнял Валю за плечи. Получилось это, впрочем, как-то деревянно.
Шли.
– Попробуем зайти к Генке, – сказал он. – Это в другом общежитии, там комендант либеральный. Может, пустят.
– А что там?
– Посидим хоть…
Но сам знал, что комендант там нисколько не либеральней. Знал еще: чтобы пройти к специалисту, надо миновать еще одну комнату, а ее запирают на ночь, что уже все спят, что будить посторонних людей он не решится, а специалиста он и видеть-то не может. Все это он знал, но, не зная зачем, оттягивал время, когда надо будет сказать: «Ты иди… Что тебе мучиться, мокнуть? Иди спать».
И они подошли, обнявшись и молча, к Генкиному общежитию. И все спали. И дверь в проходную комнату была заперта. Кирилл выругался для проформы: все это он ожидал, и это его устраивало. И даже прошли они заглянуть в окна, но в окнах не было света, и в Генкином окне тоже. И Кирилл даже обрадовался этому.
А идти некуда.
Дождь. Дождь.
– Промокла, бедная…
– Да нет, ничего. Где же ты спать будешь?
– Придется на лестнице, – беспечно и бодро сказал Кирилл, словно это было для него тыщу раз привычное дело.
– Как же – на лестнице?..
– Обыкновенно.
– Какая досада, что действительно есть сестра, – улыбнулась Валя.
А Кирилл обрадовался идее, что есть лестница, где нет дождя и нет людей, и можно побыть с Валей наедине.
– Осталось-то пустяки, – сказал Кирилл. – Часа четыре – и на работу. Мне в утро.
Они выбирали дом. Но не слишком долго. Потому что дождь. И в конце концов вошли в первый попавшийся.
– Я пойду, – сказала Валя.
Они долго целовались у батареи.
– Я пойду, – сказала Валя.
– Пойдем, выберем мне подходящую площадку, – сказал Кирилл.
Они поднимались, и останавливались, и поднимались до предпоследней площадки. Выше, в тупике, была последняя квартира, а на этой площадке большое, с полу, окно.
– Вот тут, – сказал Кирилл.
– Я пойду…
Они сидели на ступеньках и целовались. Долго. Кирилл понимал, что так больше нельзя. Вернее, ничего такого он не понимал. Легким звоном звенело в ушах. Рядом, так рядом, что не видно, темнело Валино лицо. И его словно бы качало.
– Кирюша… Так уже невозможно… Я пойду… – обессиленно, дыханием говорила Валя.
Квадраты света ложились на пол. Когда ветер качал на улице фонарь, квадраты разбегались и возвращались на место, и блики скользили по стенам, лицам, ступеням и потолку. Проезжал грузовик, наполнялось гудением стекло, и квадраты путешествовали со стены на стену и успокаивались снова.
– Кирюша…
Потом они сидели молча, прижавшись плечами, не обнимаясь и не целуясь. И это прикосновение говорило им еще больше. И не говорило – чувствовалось. Сидели молча, и отдалившись и неизмеримо приблизившись. Огонек сигареты поднимался и опускался. Проходило время, прогуливались блики, и огонек снова поднимался и вспыхивал – затяжка.
«Мудрый друг – сигарета», – сентиментально, чужими словами думал Кирилл и чувствовал себя цепенелым и тяжелым, не способным к движениям и словам.
– Ты что? – с тревогой спросила Валя.
– Хорошо.
– Дай и мне…
Огонек то поднимался, то опускался. И выхватывал из темноты то Кирюхино лицо, то Валино.
По лестнице поднималась кошка. Вспыхивала зелеными глазами. Увидела Кирилла с Валей – остановилась. Посмотрела и пошла обратно.
– Катавасия… – сказал Кирилл.
– Ты о чем?
– Как пишется «катавасия»?
– Не знаю.
– Странно, – сказал Кирилл, – неужели от кота Васьки? Кото-васия, – сказал он, забываясь, – ко-то-мурия…
– Ты меня презираешь? – спросила вдруг Валя.
Кирилл даже вздрогнул. И такие тепло и жалость пронизали его, что почувствовал: засвербило в носу, запершило в горле.
– Что ты!.. Глупая… За что?
– Ведь это я сама тебе навязалась…
– Глупая… глупая… – повторял он.
И снова курили.
– И с чего это ты меня выбрала? – последовал удовлетворенный и глупый, опять чужой вопрос.
А Валя сказала просто:
– Ты мне всегда нравился, еще когда я впервые увидела тебя на танцах.
– Правда? Как я мог тогда понравиться? – Кириллу очень хотелось, чтобы ему сказали приятное. – Я же вел себя поразительно глупо…
А Валя сказала просто:
– Почему – глупо? Мне только было обидно, что ты меня ни разу не пригласил.
Бродил папиросный огонек. Темнота. И Кирилл вспомнил шахту и перекуры.
«Как это все странно… – думал он. – Совсем по-другому. И хорошо…»
– Кирюша… – как-то подавившись, сказала Валя. – Кирюша… Тебе ведь нравится Люся?
– Нет.
– Неправда. И сегодня ты все на нее смотрел. Я видела – как…
– Она – дура, – сказал Кирилл.
Кирилл ждал служебный автобус. Дождь перестал. Ровное серое небо, серый утренний свет. Голова немного кружилась и легко, без боли, звенела. Во всем теле были какие-то взвешенность и нетвердость. Он чувствовал себя осунувшимся.
У остановки скапливался народ.
Подошел Коля с завтраком под мышкой.
– Какой-то у тебя вид… Опять вчера хватил?
И Кирюша почему-то сказал:
– Еще как! Сейчас еще шатает. Не спал совсем. Как работать буду – не представляю…
И усугубленно качнулся в сторону для большего правдоподобия.
А голова, словно ей разрешили, закружилась сильнее.
И Кирилл почувствовал себя действительно пьяным и усталым.
В субботу ребята уезжали домой.
Так бывало в детстве, после катка. Туда едешь порознь, тихо и скромно. А обратно – вместе, обалдевшие от воздуха и движения: говоришь громко, почти кричишь, и всё глупости, вытягиваешь ноги поперек прохода, не платишь кондуктору, и это целое развлечение…
