И Кирилл заорал им вдогонку:
– Идиоты! Я счастлив!..
Поезд был уже далеко, и особой уверенности, что его услышали, не было.
Он поднимался от вокзала в город. Тапочки утопали в угольной пыли. Тут, мимо комбината, всюду угольная пыль. Прокрапал дождик и прошел.
Ветер качал редкие фонари. От фонаря до фонаря свет таял, и посредине между ними была уже совсем ночь. Ветер качал фонари, и широкие желтые лепешки света раскачивались взад-вперед по дороге.
Вот и кладбище покрышек. На километр тянутся они, сваленные в кучи. На душе было, как в детстве после слез, легколегко. Когда и то, из-за чего плакал, в прошлом, и то, как плакал, в прошлом. А впереди – ничего. Только тает комок в горле – и легко-легко…
Кончились шины. Кирилл подошел к переезду. Пришлось ждать, пока пройдет порожняк на комбинат. Когда подошла последняя платформа, Кирилл неожиданно для себя вспрыгнул на буфер. На площадке спал сторож с фонарем. Буфер под ногами качался влево, вправо, и Кирилл вместе с буфером – влево, вправо. Стучали колеса. Ветер мягко и уверенно бил в грудь, и в небе, в прорыве туч, загорелась звезда.
Заборы кончились, и слева светилось, густо поблескивая, озеро. А справа чернели огромной черной массой, словно прижимали состав к берегу, горы. Небо быстро очистилось, и высыпали звезды. Они горели ярко и колюче. Они никогда не горели так в Ленинграде. Буфер качался влево, вправо. Кирилла укачивало, баюкало. Что-то поднималось в груди торжественное, сладкое. Хорошие слова… Кирилл закурил, ветер выбивал из сигареты искры. А впереди из паровозной трубы вылетали ведьмы. А над головой – искрами – звезды…
Обратно Кирилл шел пешком, устал, и ему опять стало грустно. Впрочем, грусть была приятной. «Один, один…» – говорил он себе, и в душе было сладко от жалости. Он шел домой, но почему-то уперся в дом Валиной сестры, что совсем в стороне. Было одиннадцать часов. Кирилл помедлил и прошел в дом.
Валя была одна. Она не вскочила, не суетилась, и это обрадовало Кирилла.
Посидели напротив друг друга. Помолчали.
– Уехали? – спросила Валя.
– Да.
– Вот и хорошо.
– Правда? – обрадовался Кирилл. – Я тоже думал… Ты молодец.
– Теперь тебе ничто не мешает…
– Мешает, мешает!.. – рассердился Кирилл. – Откуда вы все взяли, что мне что-то мешает! Все прекрасно.
Он поймал какую-то музыку.
– Знаешь, – сказал он, – поехали завтра на реку?
– Ой! – Валя даже вскочила. – Неужели?.. С кем?
– Вдвоем.
– Вдвоем?! Кирюша, милый… Ты сам не знаешь, какой ты хороший!
– Чего распрыгалась, – сказал вдруг Кирилл. – Вот возьму и передумаю.
– Кирилл…
– Рыбу, рыбу хочу половить… Понимаешь?
– Конечно… и рыбу… – сказала Валя.
– Снасти я из Ленинграда привез. А так и не выбрался ни разу. А река-то – знаменитая… Ну, что уставилась? Времени почти не остается. Собирайся живо.
– Сейчас?
– Ну да, сейчас. А ты когда думала? Часа четыре добираться. Только к зорьке и поспеем.
– Я мигом, мигом, – забегала по комнате Валя, хватая и бросая обратно все подряд.
Кирилл улыбнулся и встал. Подошел к Вале, обнял за плечи.
– Славная ты моя, – сказал он. – Через полчаса подходи к общежитию. Там словим попутку…
Вода сердилась под мостом, обнимала столбы. Казалось, столбы рассекали воду и мост плыл. Легкий, выкрашенный серебряной краской мост казался несолидным для такой настоящей реки. Под ногами бормотала река. Слева и справа темнел лес – берега. А наверху рассыпались звезды. Млечный Путь тек наверху в том же направлении, что и река. Они стояли у перил и плыли на мосту по реке, и река неслась в берегах по Земле, и Земля летела вдоль Млечного Пути.
– Стоять нельзя. Проходите, – сказал, поравнявшись, человек с винтовкой. – Проходите, проходите.
Шаги часового удалились. Кирилл взял Валю за руку, и они сошли с моста. Из-под ног посыпались камни. Кирилл и Валя скатились под мост. Он четко рисовался, теперь не серебряный, а черный. И вода была у самых ног.
Они постояли немного под мостом и пошли вверх по реке. Над лесом правого берега просветилась тонкая полоска, и звезды слабели, таяли и исчезали, словно удаляясь в еще большую бесконечность.
Лес вплотную подступал к воде, и они шли по узенькой полоске гальки между лесом и берегом. Наконец лес отступил немного и образовал небольшую поляну. Высокая и густая трава покрывала ее. Она шуршала по сапогам, и сапоги блестели от обильной росы. Однако земля под сапогами была твердой – не болото.
– Тут, – сказал Кирилл.
Они нарезали веток. Постелили на ветки плащи, а сверху одеяло.
– Теперь костер, – сказал Кирилл. – Ты садись.
И он натаскал всего для костра.
– Надо разжигать с одной спички, – важно сказал он.
Он долго строил костер и прилаживал к нему растопку. Валя молча следила за ним.
Наконец чиркнул. Потянуло дымком, но костер не вспыхнул веселым пламенем. Кирилл чиркал и чиркал, но костер и не думал. Сгорела вся береста, бумага, щепки – но никак не костер.
Кирилл злился все больше, а костер слушался все меньше.
– Всегда зажигал с одной спички… Что за дрова! – буркнул он. – Ну, чего смотришь?.. – цыкнул он на Валю и тут же раскаялся: – Извини.
Костер разгорелся внезапно, без видимых и особых причин.
– Вот, – сказал Кирилл.
Он сел рядом с Валей. Закурил. Смотрел в костер.
Уже изрядно просветлело. Кирилл глянул на проступавший в сером тумане противоположный берег…
– Вот и зорька.
И он тронул чехол своей удочки. Когда он так внезапно уехал из Ленинграда и оказался здесь, то написал домой, чтобы ему выслали самое необходимое, буквально несколько вещей. Отец прислал два больших чемодана и эту удочку с катушкой и запасом снастей. «Славный старик… – подумал Кирилл. – Всю жизнь хотел сделать из меня рыболова…»
Он погладил чехол и снова замер, уставившись в огонь.
– Валя…
– Да.
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
– И я ни о чем?
– Да.
– А словно бы о чем-то мы думаем…
Кирилл подкинул веток в костер.
– Просто мы не думаем, – сказал он, – что мы думаем. А на самом деле мы, конечно же, думаем… И, может, умнее за всю жизнь не думали. Понятно я говорю?
– Понятно. Смешной…
– Это вообще-то глупость… Вбегает вдруг кто-нибудь и кричит: мне мысль в голову пришла. Бред какой-то…
Валя кивнула.
– Вот, наверно, лучше всего человек думает, когда и не подозревает, что думает. Просто люди не знают, что они думают всегда, и говорят: у меня было бездумное настроение… А на самом деле он, может, тогда только и думал. А остальное время все что-то врал…
– Кирюша, а как ты думаешь дальше…
– Ничего я не думаю!
– Ничего?
– Ничего.
«Уже совсем светло… Сейчас самый клев…» – думает Кирилл. И – не двинуться, не шевельнуться.
Валя кладет ему голову на колени. Закрывает глаза.
Кирилл чувствует, как в нем поднимается жаркая волна: поцеловать, затормошить…
Он приподнимает Валину голову, подсовывает ватник. Встает. Берет удочку. Сует в карман банку из-под монпасье с запасными поводками, в другой – катушку.
– Пойду побросаю. Ты спи.
Он шел по берегу. Солнце красным краем вылезло из-за леса. Засверкала, заслепила вода.
Здоровенные камни: серые, сухие – у берега, зеленые, мокрые – чуть подальше. Словно чьи-то спины. Утром в них что-то живое, притаившееся. И вода – живая. И небо – голубое. И лес – зеленый, живой. И птицы… И такая великолепная лень-благодать обнимает тело! И движешься – не движешься, спишь – не спишь. Но вот тоже живое – комары… Дьяволы! Как собаки… Чем больше их хлопаешь, тем хуже – больше и больше слетаются. Но и тут покой пересиливает… И Кирилл перестал махать руками, и комаров меньше стало: за живого не принимают. А вот, странное дело, ползут санки вверх по реке. Небольшие такие салазки. Ничего не понятно… И не надо думать, что это снасть, что ее тянет, перекинув веревку через ствол, рыбак на том берегу.
Мир и покой… Не тянет ни под мышками, ни кепка, не жмет обувь. И ничего не давит на душу.
Э-эх! Кирилл прыгнул на камень. И поскакал – с камня на камень, с камня на камень… Так вдоль берега. Вдруг – бац! – камень скользкий, прыгнул неудачно – и по колено в воде. Полный сапог воды! Но и это не разозлило Кирилла, как разозлило бы раньше. Где они, нервы? Их и нету…
А солнце выше, выше. Припекает. Снял сапоги, поставил на сухой камень. На другом растянул портянки. Сам сел на третий, закурил.
Очень здорово – смотреть на воду! Цепенеешь и цепенеешь. Будто кто-то другой – не ты – шевелился, бегал, суетился всю жизнь. А ты всю жизнь был тут – третий камень…
Бросил спичку. Ее вымыло из-под камня и понесло вниз.
Комар сел на руку. Кирилл не стал сгонять его, а смотрел, как тот тыкался хоботком в кожу. Нашел. Погрузился по самые плечи. Надувался, надувался. Весь красный. Раздулся так, что не комар уже – брюхатый вертолет. Сколько можно! Жрет и жрет – жадина… Будет у тебя несварение… А рука уже чешется, и хочется прихлопнуть комара. Кирилл затянулся и выпустил в комара струйку дыма. Комар засуетился, затопал ножками – не любишь! – с трудом вытащил голову. И еле улетел, тяжелый, сытый.
