– Что случилось? – спросила Анна Петровна. Спрашивала она только потому, что людям нужно было дать выговориться – а так-то она ещё на лестнице поняла, в чём здесь дело.
«Париж» впервые за всю его недолгую, но славную историю посетил кладбищенский вор.
6
Время вело себя с Еленой по-разному – то разгонялось, как на трассе, то – значительно чаще – еле перебирало ногами, словно ребёнок, отказывающийся идти в школу. Судьба, та была куда более последовательной и даже предсказуемой – упрямо предъявляла одни и те же метафоры, настаивала на совпадениях, тыкала носом в случайности… Очередная шуба вновь предъявила права на её свободу, вмешалась в судьбу и грозилась прописаться в воспоминаниях до смертного часа.
Слава Богу, что Анна Петровна, нужно отдать ей должное (а ей всегда возвращали должное – посмел бы кто не вернуть!), не стала запугивать француженку судом и следствием – материально ответственной гардеробщица не была, и предъявить ей счёт за утраченную клиентом собственность возможности не было. Начальство сделало только то, что ему оставалось – уволило гардеробщицу Елену Васильевну Рябцеву и охранника Семёна Рудольфовича Градова в связи с полным несоответствием занимаемым должностям.
Собирая личные вещи – даже странно, как много их скопилось в «Париже» за несколько месяцев! – Елена Васильевна внимательно слушала официантку Элю. История о кладбищенском воре – это вам не байки из склепа, или детские страшилки, но самая что ни на есть правдивая городская легенда, страшный сон похоронных контор и поминальных кафе.
Кладбищенский вор – это уродливый родственник вора свадебного, куда более мирного и симпатичного. Свадебный вор кормится чужим счастьем, получая от щедрости молодоженов (а чаще – их родителей) богатое угощение, выпивку и немудреную культурную программу (слайдовые презентации, танго в исполнении матери невесты, романсы, которые поёт женщина с железными зубами и таким же в точности железным голосом, и так далее). Свадебный вор может прихватить – по привычке, ставшей профессией – что-то из личных вещичек гостей, но никогда не станет омрачать торжество серьёзным ограблением. Внешность свадебного вора – такая же непримечательная, как и у кладбищенского, но у первого лицо заточено под радость, легкую улыбку и слезы умиления, а на втором лежит печать сострадания и глубокое сочувствие. Свадебный вор – скромный воробей, подбирающий крошки роскошного торта, кладбищенский – безжалостный стервятник, который преследует осиротевших людей. И тот, и другой прибиваются к праздничному или поминальному столу совершенно случайно, и если на свадьбе бывает уместно спросить, вы со стороны жениха или невесты, то на похоронах таких вопросов не задают. Мало ли кто пришёл проститься, отдать последний долг, закрыть глаза и тихо плакать? Поминки делаются для мёртвых, живые здесь всего лишь гости… И если даже забрёл вдруг сюда посторонний человек, не имеющий отношения к усопшему, нужно его накормить и налить ему рюмку – всё это соответствует народному кодексу, своду традиций и примет. Но если посторонний человек живёт от одной поминальной трапезы до другой, а потом перестаёт довольствоваться подаянием, сдирая кожу с кормившей руки, то это уже, конечно, никакой не добрый странник, это и есть кладбищенский вор…
Анна Петровна, припудрив нос, давала интервью местным теленовостям. Рассказывала по просьбе корреспондента, как всё произошло. Корреспондент сообщил работникам кафе, что в последние месяцы кладбищенский вор изрядно распоясался: в кафе на улице Викулова с поминок увели сумочку, в ресторане на улице Амундсена девушка осталась без сапог (почти новые были сапоги, и очень дорогие, дизайнерские). Потом телекамера уставилась на Елену Васильевну, и той пришлось закончить свой последний рабочий день в кафе самым нелепейшим образом – предъявляя всей Свердловской области лицо безответственного сотрудника, из-за которого клиентка осталась без дорогостоящей шубы. Что-то она там такое вякнула в своё и Семёна оправдание – неубедительное даже для самой себя.
– Антиреклама – это самая лучшая реклама! – бодрилась Анна Петровна, пытаясь осознать, чем обернётся для «Парижа» происшествие с шубой. И так ведь кризис, дела идут плохо у всех, а тут ещё и такой урон репутации! Вполне возможно, что их вынесет из удобной, нагретой ниши – и придётся осваивать новую специализацию… Детские праздники? Дорого и невыгодно. Свадьбы? Конкуренция… Оставим Анну Петровну в размышлении о судьбах «Парижа» – она, будьте покойны, всплывёт на поверхность из самых тёмных глубин. Хотелось бы нам сказать то же самое о француженке!
Елена Васильевна ехала домой, прижимая к груди пакет с надписью I love You – каблук левой туфли прорвал пластик и целил ей прямо в сердце. Как будто её сердце могло ещё что-то почувствовать!
Дома она упала на кровать и хотела расплакаться – но у неё не получилось. Она никогда не была плаксивой, вот и теперь и выдавила из себя лишь несколько слёз. Уснула только под утро, но долго ей спать не дали: в дверь колотили так, как обычно колотят люди, обременённые чувством собственной правоты.
Елена Васильевна открыла дверь, – и перед нею предстал бывший охранник Семён (как выяснилось из приказа об увольнении – Рудольфович). Слегка нетрезвый и очень решительный. Отверг предложенные тапочки и прошествовал в кухню с таким видом, будто ходил по этому маршруту изо дня в день.
Француженка дрожащими руками заваривала чай – сначала хотела из пакетиков, потом достала припрятанный листовой с чабрецом и ещё какой-то эхинацеей. Семён придвинул к себе пепельницу:
– Слушайте, а вы помните, как он выглядел?
– Никогда не забуду, – поклялась Елена Васильевна. – Узнаю в толпе!
– Я тут с ребятами говорил, они могильщиками на Широкой Речке… Говорят, есть у них один такой кадр – пасётся рядом с храмом. Как отпевание закончится, так он и пристраивается, в автобус подсаживается, на поминки едет… Вот я и думаю, а что если нам, слушайте, проверить?
– Можно и проверить, – согласилась француженка. – Но работу ведь нам всё равно не вернут…
– А я не из-за работы! – заявил Семён, глаза которого нехорошо сверкали (левый ещё и подёргивался). – Я из чувства принципа.
Француженка не слыхивала о таком чувстве, но побоялась говорить об этом бывшему охраннику – слишком уж целеустремленным он выглядел.
– Поесть у вас нету? – спросил Семён, и Елена Васильевна, не готовившая для себя ничего серьезнее яичницы и горячих бутербродов, начала вдруг метаться по кухне, сочиняя ужин. Семён терпеливо курил, потом попросил разрешения включить телевизор… Увидел бы их кто со стороны, решил бы, что взрослый сын зашёл поужинать к матери. Иллюзия семьи, которой у француженки никогда не было, и теперь уже точно не будет, оказалась такой сладкой, что Елену Васильевну повело – голова закружилась от собственных скачков и пируэтов вокруг плиты.
Семён ел с удовольствием, хотя приготовлены были все те же самые блюда – яичница с ломтями водянистого зимнего помидора и горячие бутерброды с сыром, сильно припахивающим коровой.
– Слушайте, вкусно, – признал Семён, промакивая губы салфеткой.
Француженка польщённо улыбнулась и предложила сварить кофе. Ну и что, подумаешь, вечер.
– Я от кофе ещё крепче сплю, – заявил Семён. От еды он подобрел и расслабился, и глаза теперь уже не сверкали, а как будто подернулись масляным блеском. Он даже завёл одну из своих историй, которые Елена Васильевна слышала ещё в сентябре – с широким эпическим зачином и таким невзрачным финалом, что слушатель отказывался верить: неужели это всё?
Француженка достала из буфета красивые синие чашки с золотым орнаментом, унаследованные от прежних жильцов. А что если рассказать ему мою историю? – мысль обожгла висок, как сильный спазм, и тут же сбежал кофе, лавой выплеснувшись на плиту. Елена Васильевна разлила по чашкам уцелевший после извержения напиток, села напротив гостя и улыбнулась ему, как будто и не мыслила минуту назад нарушить своё главное правило – никому не открывать правды.
– Там в дверь звонят, – сказал вдруг Семён. Француженка встрепенулась – она и в самом деле не услышала звонка, хотя он был у неё довольно громкий, и тембр имел неприятно-резкий, как у певицы с железными зубами, заслуженного работника культурно-массового сектора.
Елена Васильевна пошла в прихожую, и Семён зачем-то отправился следом – как телохранитель, готовый в любую минуту прикрыть своим телом тщедушную француженку.
За дверью обнаружилась женщина непостижимого возраста – ей могло быть от тридцати до пятидесяти, но было, скорее всего, около сорока. Шарф обвит вокруг шеи, как змея. Пальто, перчатки, сумка – как из журнала «Стиль жизни», который бесплатно оставляли в кафе рекламные агенты. Кончик носа покраснел – на улице мороз, а гостья почему-то без шапки.
