Я молча запихнула в один пакет обхаянные им томаты, в другой – пяток пупырчатых и очень воинственно выглядевших огурцов и по очереди брякнула все это на весы. Налепила стикеры, прихватила по дороге пучок зеленого лука и поволокла к кассе Макса, канючившего, что эти помидоры ничем не отличаются от обыкновенной травы ни вкусом, ни видом.
– Ты мне про Жука рассказывать будешь или тебя только салат интересует? – рявкнула я так, что кассирша испуганно на нас покосилась: должно быть, она решила, что Макс несчастный муж-подкаблучник, а я – та еще стерва. В общем, это было недалеко от истины – по части стервы, я имею в виду. Потому что я ухватила Макса за бок пальцами и весьма выразительно их сжала, обещая еще один нехилый сеанс местного раздражения.
– Ма-а-ам, – противно заныл Макс, пытаясь таким макаром шокировать всех и вывернуться из моих рук, – чупа-чупс мне купи! Ну ку-у-пи… ку-у-упи-и-и… по-а-ажа-а-алуйста!
– Это мой внук, – пояснила я кассирше, глаза которой едва не вываливались из орбит. – Он дебил. Никак не может уяснить разницу между словом «сын» и всем остальным. Дайте ему чупа-чупс, пожалуйста, пока он не описался. Мы забыли надеть памперсы.
– Да, еще пачку «Винстона» и зажигалку, – высокомерно бросил Макс. – Кстати, я хорошо знаю разницу между «сын» и «муж», если хочешь знать! И вообще, придем домой – я тебя выпорю!
– Ролевые игры? – наконец догадалась кассирша и бросила на прилавок вместо требуемого «Винстона» красно-белую пачку «Мальборо». Макс поморщился, но поправлять не стал.
Я, как буксир неповоротливую баржу, выволокла своего бывшего на улицу, прямо в осеннюю морось:
– Долго ты мне еще голову морочить будешь?
– Это кто кому? – возмутился Макс. – Кстати, мне очень понравился вот этот пассаж: «Это мой внук, он дебил!» Вот возьму обижусь и ничего тебе не скажу!
– А я тебе еще чупа-чупс купила! Неблагодарный!
Народ, косившийся на нас в магазине, теперь вывалился на улицу – явно в предвкушении продолжения спектакля.
– Уходим, быстро, – прошипела я, глубоко надвигая капюшон на лицо. – А то я теперь в эту лавочку и зайти не смогу!
– Как скажете, доктор. – Макс притворно вздохнул. – Кстати, я хотел еще чипсов!
Я так дернула его за рукав, что он промахнулся зажигалкой мимо сигареты и чуть не подпалил себе брови:
– Мурзик, ты совсем с ума сошла?!
– У меня человек лежит в отделении ни жив ни мертв! – заорала я, не обращая уже внимания ни на что. – В коме! И никого нет, чтобы помочь! Может, он на родственников будет реагировать! Я не знаю! Я тут… за любую соломинку уже хватаюсь, а ты… ты…
– А что – я? – сумрачно спросил Макс. – Я ради него… тебя… короче, не спрашивай меня, как я на него вышел, – это все сплошной хакерский криминал. Вот тебе координаты: это или родственник твоего искомого Жука, или он сам. Теперь живет в Киеве. Если спросят, где взяла, – неси любую ахинею: искала по телефонной книжке, во сне приснилось, под дверь подбросили… последнее лучше всего. А если проговоришься и меня посадят – будешь носить мне в камеру «Винстон». Поняла? «Винстон», а не «Мальборо»! И помидоры. Только настоящие, а не такую гадость, как ты только что купила…
Я выдернула у него из рук бумажку: на ней были заветные цифры мобильного телефона. Макс… Макс, оказывается, не забыл о моей просьбе. И сделал для меня все – и еще немножко. А я… я… Какая же я неблагодарная… просто скотина….
– Ну не плачь… – Мой друг вытащил из своего кармана платок и дал его мне.
Платок пах Максом: его сигаретами – которые «Винстон», а не «Мальборо», – его парфюмом, его кожей и волосами… запахом, который я так хорошо знала и который предала. Вот только он переступил через боль. Макс меня не предал. Не бросил, как я его. Он несет цветы моей маме, взламывает неведомо какие пароли и защиты только для того, чтобы тащить сейчас мой рюкзак с этими проклятыми помидорами и держать меня под локоть. Я уткнулась в платок лицом, а он вел меня по улице осторожно, как слепую. Мои слезы и мгновенно распухший красный нос были надежно спрятаны под куполом Максова огромного черного зонта. Но мне, если честно, было безразлично все, кроме одного, – заветной бумажки с цифрами, судорожно зажатой в кулаке.
Дневник женщины, оставшейся неизвестной
– На вас, уважаемая, жалоба поступила. И не одна. Занимаетесь агитацией, подрываете политический строй нашего нового государства…
– А вы уверены, что это государство? – дерзко спрашиваю я. – И ни что иное?
Наверное, не нужно себя так вести ЗДЕСЬ – но меня уже просто достало все: особенно этот сюр, бьющий по нервам, продолжающийся месяц за месяцем, жизнь на какой-то грани – или даже за гранью… А теперь еще меня вместе с директором и завучем школы зачем-то выдернули в СТОЛИЦУ! Вот так: не больше – не меньше. В великий город Луганск. Прямо в МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ! Да, не больше, но и никак не меньше! А этот, который сидит за столом, наверное, сам министр и есть. Хотя нет – министр у них женщина… точно, женщина. Этим «У НИХ» я намеренно размежевываю себя и то, что происходит вокруг, потому что даже мысленно не хочу причислять себя к НИМ.
«А как же дети? – вдруг приходит мысль. – Кто же будет их учить? Говорить им ПРАВДУ? Как все ДЕЙСТВИТЕЛЬНО происходило? Ведь я тоже не беспристрастный свидетель – но все-таки не перевираю историю, не подделываю ее, не подгоняю факты под требования тех, кто во все времена приходит к власти и начинает перекраивать, перешивать, перекрашивать, перелицовывать ПОД СЕБЯ. Так кто же останется ЗДЕСЬ, если мы все замолчим, уедем или запремся в своих домах, в своих улиточьих ракушках?.. Ведь править-то будут как раз вот эти. Которые все поголовно в камуфляже и с полосатыми ленточками. Люди с холодными глазами убийц и истерические тетки в самом расцвете климакса. Они навешают здесь портретов, перед которыми оргазмируют сами, и вырастят новое поколение искалеченных, зашоренных и агрессивных детей. Просто сотворят их по своему образу и подобию».
Я не хочу в этом участвовать, понимаю я, но деваться пока некуда. Отсюда, из этого кабинета, в котором все на местах, все как полагается: портрет, триколор, герб – и МОЕ ДЕЛО, из которого мне сейчас зачитывают мои провинности перед НОВОЙ ВЛАСТЬЮ.
– А кто теперь министр образования? – стараясь раньше времени не выпустить на свободу вскипающие во мне пузырьки гнева и негодования, невинно интересуюсь я и делаю несколько глубоких вдохов подряд, пока он, прерванный прямо посередине очередного доноса, хлопает глазами. – Кажется, она проституцией раньше занималась? Ой, простите, наверное, я перепутала с министром культуры!
Директор шикает и дергает меня за рукав, завуч сидит красная как свекла и явно на грани обморока. Но грузный человек в камуфляже, кажется, и не такое видал-слыхал в этих стенах.
– …шпионите в пользу хунты, – монотонно, не обращая внимания на мою выходку, продолжает он. Взор у него мертвый, а голос шелестит точно так же, как бумага в руках. Наверное, моя участь предрешена, раз уж он избегает смотреть мне в глаза. Скорее всего, отсюда меня препроводят прямо в их знаменитый подвал. «А как же Женька?! – вдруг спохватываюсь я. – Женька!! Как я могла ТАК себя вести?! Глупо бравировать неизвестно перед кем! И для чего?! Не подумать о ребенке…»
– Свидетели показали, что такого-то и такого-то числа вы были там-то и там-то и говорили то-то и то-то… – продолжает некто из министерства образования, и его гляделки замороженного хека негодующе поблескивают.
Беру со стола листки, вчитываюсь сквозь некстати набежавшую на глаза влагу… господи, сколько, оказывается злобы и ненависти в хорошо знакомых людях!
– А вы пока, пожалуйста, ознакомьтесь с приказом об установлении ведомственного управления и осуществления контроля над всей сферой образования, науки, культуры и религии в Луганской народной республике! – торжественно чеканит толстяк с глазами снулой рыбы.
Завуч и директор робко берут бумаги с синими печатями. Директор читает задушенным шепотом, потому что завуч, поднятая с постели спозаранку, в спешке забыла дома очки:
– …и контроль за исполнением настоящего приказа оставляю за собой… министр Лаптева!
Завуч сбоку подслеповато вглядывается в бумажку и вздыхает.
– И еще! – строго говорит камуфлированный и раздает новые циркуляры. – Приказ о проведении апробации учебных планов!
Директриса прилежно бубнит вслух, и мне становится даже ее жалко: я знаю, что она вполне вменяема, но ее, даму пенсионного возраста, точно так же, как и многих других, очень и очень манили эти обещанные «повышенные российские пенсии». Она прилежно отмечалась на сходках «за присоединение к России», надеясь, что и ей что-нибудь отломится от длинного российского нефтерубля. Что ж… я ее понимаю. Может быть, я не ходила с ними именно потому, что мне до пенсии еще жить и жить? Или уже… не жить? Внезапно мне становится все равно.
