И эту пустоту за спиной, и пустоту впереди не афганцы почувствовали первыми, а Соломон, третий царь иудейский.
Поэт продолжает перебирать пустоту – «Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить», но никакая игра ума не может вытеснить страх пустоты, в которую летит все. И за время зацепиться не удастся, потому, что нет ни времени, ни бремени будущего, в котором придется сопротивляться тоталитаризму, революции, социализму. Да что и говорить, если ни в прошлом, ни в будущем нет опоры – одна ледяная пустота, которую надо бы разогнать огневыми залпами русских «Катюш».
Но там, где должны были быть силы на эту безжалостную атаку пустоты – там, где должно было раздаться «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». Раздавалось беспомощное поэтическое «Не будь духом поспешен на гнев».
Эти слова похожи на наговор больного. На оцепеневший взгляд, впившегося в пустоту и не желающего ни оглянуться, ни посмотреть в будущее – ведь известно, что там. Спасает мужество отчаяния, ледяная решимость вынести то, что невозможно ни обрисовать, ни назвать, ни узнать. И сильнее ли огневая атака, чем это убийственное безмолвное вперивание в ничто?
Но наговор опустошенной души продолжается: «Суета все и томление духа».
И чем глубже мы проникаем в эту тайнопись пустоты, тем отчетливее зияет в этой поэтической судьбе вопрос: не война ли это? Ведь заметил когда-то основоположник социалистического реализма – сильный драчлив не бывает. И мы тоже стервенели от собственной слабости в 1941, когда все висело на волоске.
И может быть не зря Экклезиаст вглядывался в эту бездну, может быть, видел он там и предчувствовал и расстрел эсеров в Орловской тюрьме, и бессудную казнь военноначальников в Куйбышеве, и пакт Молотова-Риббентропа?
«Суета» — сказал Экклезиаст, – «и томление духа». Тут придется зафиксировать проклятья в адрес Черчилля: для середины советского века он такая же ритуальная мишень, как для 20-х годов – Колчак. От проницательного взгляда Соломона, всматривающегося в пустоту, не ускользнули и эти имена.
«Все суета сует» – продолжает свой монолог иудейский мудрец. Но сокрытый смысл происходящего, если вчитаться в эти строки, глубок и тревожен. На эту тревогу отвечает сквозь непроглядный дым тысячелетий другой Экклезиаст, Николай Тряпкин, родившийся уже при советской власти: «Рыдай же, Израиль! Завидуй паденью Содома! Легка его смерть: он погиб от мгновенного грома».
Экклезиаст молча внимает, осознавая, что кто-то должен ответить за те несчастья, которые обрушились на головы мальчиков Державы.
«Суета и Томление духа»! Вслушались в музыку? Грузинский сын матери-армянки окрашивает свою любовь к ней в русские тона!
«Все суета», уже чеканит Экклезиаст, обезумевший от бытия, начертанного потомкам. Чувствуете, как он проникается верой в романтику Мировой Революции и героику Гражданской войны?
Два с половиной года Экклезиаст в шинели без хлястика и застежек, в будёновке со звездой бродит по Москве, как призрак коммунизма, и проповедует революционную веру, и клеймит отступников, он чувствует, как по нему плачет веревка.
Тут-то его, уже почти «сталиниста», заметают, сажают в кутузку и загоняют в ссылку.
Спустя века, вырвавшись, наконец, из невменяемого советского бреда на другой берег и опившись спасительной американской пепси-колой, он обнаруживает, что «Все суета и томление».
Далее: он плавает со Шмидтом на «Челюскине», скачет с чукчами на собачьих упряжках, работает сварщиком на электрозаводе, комиссарит на фронте с первых дней войны, в нарушение устава участвует в конной атаке, за что сначала отсиживает на гауптвахте, а потом получает чин подполковника.
Откуда пустота духа, которая разверзается, едва тронешь? В этой пустоте, в этом вакууме, в этом ирреальном мире царь иудейский оглядывается вокруг и вдруг спрашивает сам себя: «А я-то кто? Уж Соломон ли я?» – словно не очень ясно чувствует, кто он есть.
Разумеется, пьянство, дебоши, богемщина, сделавшиеся под конец настоящим проклятьем его жизни, подорвали окончательно творческие силы Экклезиаста, но он не отступился, не изменил, и за несколько месяцев до гибели написал: «Все суета и томление духа».
Какая вера в предназначение! И какая верность взятым ориентирам!
Ходили слухи о том, что Соломон спасся, живет и продолжает писать в лагерях, ходили по ГУЛАГу до середины 50-х годов. Были и другие, что на смертном одре, уже всё поняв, из последних сил удерживая на скулах всегдашнюю «соломоновскую» улыбку, он повторял: «Суета сует, все суета».
Уловили паузу, межстрочную пустоту, на мгновенье оставившую нас в невесомости? В это мгновенье душа, опамятовавшись, признается сама себе – да, да, этого ждала! В это время с глаз слетают все миражи, и открывается взору, нет, не пустота, как можно было бы ожидать по чистой логике, но нечто иное – абсолютная пустота.
А с другой стороны бездны, другой советский Экклезиаст, Николай Тряпкин, прощается с отражением и прощает его:
Только тьма и свет, только зверий след
Да песок пустынь у могил.
Остальное все – суета сует
То, что ты да я наблудил.
Прощеный Экклезиаст, испытанный пустотой и знанием всего грядущего, вырывается-таки из нее.
Но мир, изначально очерченный в пустоте, завершился пустотой.
А над пустотой сплетен хитрый, то есть хрупкий узор еврейского быта, который может быть, и есть жизнь?
Для упорного Платона
виноват всегда Сократ.
Виноват ни как мужчина,
как учитель виноват.
– Прав он всюду, в каждом слове,
что ни фраза – выстрел в цель.
Одержать победу в споре
я хотел, да сел на мель.
Говорил он: «наслаждайся,
женщин пей, цени вино…».
Я решил разбить на части,
не могу любить одно!
– Коротка жизнь для деленья,
каждый миг ее лови.
– Нет, сказал я, ты не знаешь
платонической любви!
Случайные события происходят только с теми, кто их допускает. Человек проектирует свою жизнь. Если он делает это лениво и небрежно, то и жизнь его полна нелепых случайностей и злополучий. Это его выбор. Если человек мыслит, с ним не происходит ничего случайного. Все в его жизни – закономерно и гармонично, потому, что мысль – это постоянный поиск гармонии, стремление к ней. Его будущее предопределено теми выборами, которые он уже сделал, как и будущее каждого человека.
– А разве не может быть так: вышел человек из подъезда, а ему на голову упала сосулька?
Вспомнились слова Булгаковского Воланда: «Кирпич никогда ни с того ни с сего на голову не свалится». И если мы вычислим вероятность падения сосульки на голову, нам станет понятно, что сосулька падает на голову одного из десяти миллионов. Значит вероятность того, что сосулька упадет на голову именно мыслящего человека, составит 1 к миллиарду.
Но смерть настигнет каждого? И здесь никаких вероятностей быть не может?!
Совершенно верно. Но для думающего человека она является не несчастным случаем, а естественным развитием жизни, мысли. И чаще всего он знает, когда уйдет. Знает также, как если бы задумал писать поэму или картину, и, еще не видя вполне ясно деталей, поворотов сюжета или неожиданного мазка кисти, он чувствует ее целиком, как готовое и уже написанное произведение. Или вот такой пример: ты знаешь, что произойдет, если ты прыгнешь с крыши 10 этажа?
– Да. Расшибусь в лепешку.
— А что произойдет, если ты несколько дней не будешь мыть посуду?
— Будет гора немытой посуды.
— Как ты будешь себя при этом чувствовать?
— Мне будет противно.
— И чем больше она будет копиться, тем менее ты будешь находить в себе желание ее помыть?
— Да.
— Если ты перестанешь, как обычно, каждую неделю посещать занятия по музыке?
— Я перестану развиваться, и через некоторое время забуду и то, что знал.
— Если ты соврешь 10 раз, в 11 это будет сделать сложнее или проще?
— Проще.
— Значит ли это, что для человека, солгавшего 100 раз, многократно уменьшится вероятность того, что он станет честным человеком?
– Да это так. Но разве в 101 он не может решить все изменить кардинальным образом и сказать правду?
— Вероятность этого во много раз меньше.
– Скажи, если человек откладывает дела на завтра, вместо чтения и занятий, говорит о том, что нужно учиться и работать, потом устав от тяжких дум, перемещается на диван, и так 25, 35, 45 лет.…Какова вероятность того, что он перестанет лениться?
