Так вот, сидел Артем и, насыщаясь кашей, наблюдал за папой, готовый слушать его. Однако Евграф Соломонович разговаривать не спешил. Он в который раз пытался эстетически снять огненный чайник с плиты и не менее эстетически потушить пламя в горелке, повернув эдак ловко ручку. Но и чайник и ручка его красивостей не разумели, а тяготели, наивные, к прозе жизни: снимать и тушить приходилось быстро, как на пожаре. И так, оскорбленный в попытке быть элегантным в мелочах Евграф Соломонович начинал суроветь по-крупному, сердился. К тому же рядом сидел и завтракал Артем. Ел он много и с аппетитом, и Евграф Соломонович как-то раз сказал ему, что его можно купить с потрохами за хороший обед. «Ты уйдешь в тот дом, в котором тебя будут много и вкусно кормить», – сказал он. Если бы Евграф Соломонович мог, он, наверное, не ел бы сам и издал какой-нибудь указ, запрещающий это делать другим в его присутствии. А Артем ел много, и ему это было приятно. Ему это нравилось.
– И какие же у тебя сегодня пары, сынок?
– Две литературы, социология и итальянский. – Артем знал, что папа испытывает при взгляде на аппетитно жующего человека и понимал это. И еще: он всегда отвечал только о том, о чем его спрашивали.
– Ты вчера к языку готовился? Я чего-то не припомню…
– Вчера нет.
Артем намазал толстый кусок белого хлеба толстым куском сливочного, поблескивавшего жирком масла и отправил все это в рот. Потом прицелился к колбасе и съел ее столь же молниеносно. Евграф Солмонович слегка вздрогнул, и от Артема это не укрылось.
– А позавчера?
– Да.
– А-аа… – Евграф Соломонович заварил зеленый чай и сел на стул, подвернув под себя ногу. Он смотрел в окно.
– Пап! – Артем невозмутимо намазал абрикосовым вареньем сдобную булку с кунжутом и откусил кусок. – Солнечно-то как сегодня!.. Может, пойдешь, в Чапаевском парке посидишь… там фонтан включили.
– Да, и буду сидеть я один, на скамейке, читать что-нибудь, а люди будут идти мимо и думать о том, какие у меня ботинки, брюки, как я подстрижен – или не подстрижен, что написано в моей книге и почему я ее решил читать именно в этом парке, на этой скамейке…
– Пап, а тебе не все равно, что подумают эти люди? Вот мне, например, это всегда параллельно. – Артем отодвинул от себя пустую тарелку, оперся локтями на стол и внимательно посмотрел на отца.
Евграф Соломонович вздохнул и поскреб ногтем на скатерти застывшее чайное пятно. Зачем тут эта скатерть? Евграфа Соломоновича раздражала и она, и вообще все, что попадалось на глаза. Даже зеленый чай ему уже опротивел.
– Артем, ну как ты говоришь!.. «параллельно» какое-то, я не знаю!.. – Евграф Соломонович потер ладонями лицо и запустил пальцы в волосы. На него было неприятно смотреть: мучается человек. – Артем, – не меняя позы, продолжил он, – тебе ведь, наверное, в институт пора, а? Ты опоздаешь. Да-да…
– Пап, ты в порядке? – Артем попытался заглянуть ему в лицо, но не сумел.
– Тем… я нормально. Доедай, пожалуйста, свой завтрак и иди учиться. Давай.
Артем понимающе кивнул и встал из-за стола. Евграф Соломонович по-прежнему не менял позы. Голова его беспомощно опиралась на руки, глаза, судя по всему, были закрыты.
– Пап, я…
– Тем, если ты собрался меня грабить, деньги в портмоне, в портфеле. Возьми в кабинете. Если Валя не все забрал… – Евграф Соломонович сделал усилие оторвать ладони от лица, но только фыркнул в них и потряс головой.
– Нет, пап, ты не понял. Я… ну, люблю тебя, пап.
Евграф Соломонович поднял помятое лицо, посмотрел на сына, и Артем по тому, как легли у отца надбровные складки, понял, что сказал чересчур сильно. Евграф Соломонович осмысливал сказанное.
– Знаешь, есть такой анекдот про евреев. Спас как-то мужик еврейского мальчика, из проруби зимой вытащил. На другой вечер ему звонок домой. Голос: это вы вчера еврейского мальчика спасли? Да, говорит мужик. Уже готовится принимать благодарности. А голос тут: ну, так и где же шапочка? – Евграф Соломонович сам себе засмеялся, и глаза у него стали какие-то необычайно добрые.
Артем не понял, к чему был рассказан анекдот, но почувствовал ответную веселость и засмеялся в голос. При этом его длинная челка забавно вздрагивала.
Оба, насмеявшись вволю, встали из-за стола. Артем стряхнул с брюк хлебные крошки и положил в рот сдобное печенье – из вазочки на полке, которая попалась ему по пути под руку.
– И все же, пап… ты сходил бы в парк, а?
– Посмотрим, Тем. Я подумаю.
Евграф Соломонович проводил сына, закрыл за ним дверь и долго потом слушал, как шумит в шахте опускающийся лифт. Пошел в кабинет, откуда был виден подъезд, проследил, как Артем вышел из дома, как он посмотрел по привычке куда-то в небо, сильно запрокинув голову, как скрылся за углом. Евграф Соломонович вернулся на кухню помыть посуду. Весь его сегодняшний день должен был сложиться из хождений по комнатам: из одной в другую, причем часто – по поводам совершенно искусственным, надуманным и необязательным. Он маял свою скуку. Или это скука маяла его. В кабинете – он с самого утра чувствовал это место в квартире – лежала недописанная пьеса. Недосочиненная. И вот целый день блуждать, вращаться вокруг нее. Не уметь довершить затеянное и мучиться этим. Было ли у человека когда-нибудь какое-то иное мучение, невыносимее этого? Евграф Соломонович собрался было театрально заломить руки и воскликнуть подобно гоголевскому герою «О, яду мне!», как в дверь позвонили. Звонок был тем неожидан, что это был звонок. Ибо каждый в их семье, как уже небезызвестно нам, имел ключ и дверь открывал сам.
Евграф Соломонович пригладил седые волосы, бросил критический взгляд на стоптанные тапочки и пошел открывать. Щелкнул замок, и на пороге наш отец семейства обнаружил свою двоюродную тещу, Серафиму Ферапонтовну, с внучкой. Внучку звали Саша.
Помнится, в детстве ваш покорный слуга любил ходить по гостям. О да, читатель, это едва ли не самое приятное занятие для любопытного ребенка в возрасте от пяти до пятнадцати. Во-первых, в гостях всегда много взрослых, и ты сам, находясь среди них, бываешь взрослым – по-настоящему, не в шутку. Во-вторых, тебя там вкусно покормят, и есть шанс съесть больше, чем обычно дома, ибо родители, с которыми ты пришел, будут заняты не тобой, а другими родителями, и не успеют сказать, ты лопнешь, деточка. В-третьих, наконец, собираясь в гости, ребенок думает, что там ему дадут подарок. Обязательно дадут, даже если он идет на чужой день рождения и подарок дарит сам. Логики тут никакой быть не может, никогда и не было. Просто ребенок есть ребенок.
Саше этой зимой исполнилось девять. И до своего девятилетия она сохранила странную на первый взгляд привычку, приходя в гости, обследовать туалетные шкафчики. Делалось это так: заходишь в ванную, закрываешь дверь, включаешь воду и тянешь на себя зеркальную дверцу, которая, соблазнительно поскрипывая, таит несметные сокровища, сравнимые разве только с сокровищами легендарного Сезама. В шкафчиках хранят, как известно, мыло, вату, зубную пасту, розовую воду, кремы для бритья, всякие кривые щипчики и шампуни (если шкафчик большой и позволяет это, а главное, там еще есть дезодоранты… и все это покрыто тайной, потому что прячется хозяевами от посторонних глаз. Словно то, чем они чистят уши, поможет тебе лучше понять то, что творится у них в голове).
Саша отлично знала: вот сейчас Граф склонится над ней в пронзительной улыбке, спросит, как, собственно, ее дела, помнется на месте и, наконец, пропустит их с бабушкой в прихожую, а она тем временем тихонечко прокрадется в ванную мыть руки и… смотреть шкафчики. Поэтому, когда Евграф Соломонович, заложив руки за спину и покачиваясь для игривости вперед-назад, певуче спросил Сашу об ее «делах и делишках», она вытянулась в струнку, точно держала ответ у доски, и, старательно моргая, произнесла «хорошо». И так четко в этом «хорошо» слышалось «отпусти меня и ни о чем ни спрашивай, если можно, разве ты еще не знаешь, что я тебя боюсь?», что Евграф Соломонович каким-то образом все понял и переключился на Серафиму Ферапонтовну.
Саша проскользнула в вожделенную ванную, задвинула шпингалет. Серафима Ферапонтовна была глуха на оба уха, сама про себя это знала и охотно смеялась над собственной глухотой. Прерогативой вышучивать бабушку безраздельно владел Валя. Несколько лет семья не могла забыть одну его выходку: как-то раз, переезжая на дачу, Декторы заказали не две машины, а одну большую, и погрузились в нее все сразу. Естественно по дороге возник спор, в котором глухая бабушка приняла живейшее участие. Перекричать ее не мог никто – никто и не пытался, – и Валя на очередном повороте, воспользовавшись временным затишьем (все следили, чтобы не попадали уложенные вещи), изрек сногсшибательный анекдот:
