И опять Аделаида поразилась его странности. Да когда хоть один мужик у них во дворе бы спрашивал разрешения на выпивку, хоть домашнюю водку с пивом, хоть тебе ацетон, и потом в придачу на пьяные песни и громкие беседы, не утихающие далеко за полночь?! Это у мужиков все должны были спрашивать разрешения на всё!
– Я сейчас. Подожди меня здесь, – сказал он и вышел в соседнюю комнату.
Аделаиду обуревало здоровое любопытство: а чё там, в той самой соседней комнате? Она совершенно забыла про маму, про свою температуру, но ни на секунду не забывала, где находится. Казалось, даже сам воздух морга щекотал ей нервы. Она знала – справа, через коридор те самые столы и то место, где тогда стояло то ведро с белым свёртком внутри. А что рядом, куда пошёл Владимир Иванович? Он пошёл в совсем другое помещение.
«Я сделаю вид, что ищу туалет!» – решила она, распахивая дверь.
Владимир Иванович стоял к ней спиной напротив металлического шкафа с растворёнными стеклянными створками, точно такого же, как стоял у них в стоматологической поликлинике. Она этих прозрачных шкафов страшно боялась, когда была маленькой, потому что внутри лежали зубы на розовых дёснах, и никто её тогда не смог убедить, что это – не вынутые изо рта челюсти мёртвых людей. И сейчас было не по себе…
Большая стеклянная банка цвета йода с надписью «Медицинский спирт» в руке Владимира Ивановича не так поразила Аделаиду, как стеклянные цилиндры с каким-то странным серо-чёрно-бежевым содержимым, громоздящиеся за прозрачными дверями шкафа. На каждом их них снаружи была наклеена бумажка с надписью. В первое мгновенье она не поняла, что это плавает и покачивается в жидкости. Только узнав кисть руки, стала догадываться, что там в других.
– Что, девушка, не усидели на одном месте? Только не надо мне рассказывать, что вы искали туалет, ладно? – Владимир Иванович был уверен, что она обязательно сюда войдёт.
– Не искала и не собиралась! – буркнула под нос Аделаида, не сводя глаз с замечательного шкафа…
– Я не хотел тебе ничего показывать, дабы не травмировать вашу детскую психику, – переходя с «вы» на «ты» и наоборот, произнёс Владимир Иванович, – однако, раз уж вы изволили посетить мою скромную обитель… может, желаете взглянуть?
И опять Аделаида позавидовала его умению говорить! Ведь, оказывается, за изысканностью речи вполне можно скрыть даже смущение!
…так вот! Эта комната – мой анатомический театр. То, что в шкафу, называется «учебные препараты». Эту коллекцию создал я. Тебе нравится?
– Очень… – Аделаида не могла прийти в себя от неожиданности и восторга. Глаза её загорелись, словно у гончей, учуявшей запах добычи. Она вспомнила о своей несбывшейся мечте убить Гиичку или сделать чучело голубя, и, видя всё это великолепие, ей стало даже как-то неудобно за скудость и примитивность мыслей. Какой дурацкий голубь, когда бывает такая красота!
– Шутить изволите, барышня?
– Очень… – Аделаида не лгала. Ей действительно тут нравилось. Ей нравился деревянный, местами прогнивший пол, остывший чай в колбе, пожелтевшие плакаты с указательными линиями вскрытия человеческого тела, препараты в шкафу, – мне тут очень нравится… – прошептала она, – я тоже так хочу. Вы тогда спросили, кем я буду. Я просто постеснялась вам сказать правду… я, знаете… я буду поступать в Медицинский. Только не туда, куда хочет мама. Она хочет, чтоб я, как все врачи в нашей поликлинике, ходила по коридору, полному больных, в не застёгнутом на животе белом халате, с фонедоскопом на шее; со мной бы здоровались, а я бы свысока кивала, или вообще не кивала, как если б не слышала вовсе. И чтоб ко мне под дверью стояла очередь, а я бы её не замечала и делала что хотела. Захотела – пошла в гости в соседний кабинет, захотела – вышла в магазин. А больные сидят, и сидят. Даже никто не пикнет, потому что тогда хуже будет. Щекотится, да? Мне интересно всё, что происходит с человеческим телом, как оно работает, но сидеть в поликлинике, полной народу я не хочу. Я хочу, как вы, стать прозектором…
– Патологоанатомом.
– Мне очень нравится эта специальность! Иногда мне даже кажется, что она какая-то мистическая. Совсем необычная. Хотя, когда я маме сказала, что мне нравится, она сперва надо мной смеялась, а потом страшно разнервничалась. «Ты, – сказала она, – ненормальная! Люди мечтают быть первыми, мечтают быть лидерами, хотят зарабатывать деньги, мечтают о признании и уважении. Тебе же втемяшилось спрятать свой диплом в гроб?! Что я людям буду говорить, когда они меня будут спрашивать, кем моя дочь работает?! Гробовщицей?! Или в морге?! В трупах ковыряется?! На меня пальцем весь Город показывать будет! Здороваться перестанут! Для чего мёртвым врач, я тебя спрашиваю?!» Только я думаю, Владимир Иванович, какая разница – живой человек или мёртвый? Он имеет право расскрыть свою последнюю тайну… В морге как на суде: «Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!» Может, он в жизни был одинок и никто про него ничего не знает, а ему бы не хотелось так уходить… Владимир Иванович, я, кажется, говорю совсем непонятно, но я так чувствую, только не могу объяснить…
Да, детка… ты не знаешь, насколько сейчас права, – доктор устало опустился на стул, – понимаешь, я же действительно – последняя инстанция. Высший суд на Земле, если хочешь. Как бы тебе это объяснить?.. Я последний, кто может обвинить или оправдать человека, который в свою защиту больше никогда не сможет произнести ни слова. Мёртвые со мной разговаривают, рассказывают мне свои истории. Не словами, конечно, а по-другому. Я обязан восстановить честное имя или обвинить в преступлении. Например, самоубийство есть одно из самых страшных преступлений, смертных грехов, если хочешь. Раньше самоубийц хоронили за кладбищенской оградой, как страшных богоотступников. Я есть последнее звено, или связующее звено между этим миром, который суетится за окном, и Господом Богом.
Ке-е-ем?! – ну, уж этого Аделаида услышать здесь совсем не ожидала! – Каким «Богом»?! Бога нет! Вы что, правда думаете, что там на небе кто-то сидит и всё видит?! Там же наши космонавты и Юрий Гагарин летали и никого не видели!
Ты очень неглупая девочка. И Гагарин здесь ни при чём. Бог в душе каждого человека, у которого есть что-то святое. Если же ничего святого нет, если у него нет табу, то, конечно, нет и Бога! Только природа пустоты не терпит, и туда, где нет Бога, вселяется дьявол! В женщине, убивающей своего ребёнка, может быть Бог? Человек, написавший много лет назад донос на моего отца, был его близким другом. Говорят, он часто бывал у нас в доме, приносил презенты, дарил моей маме цветы. Как ты думаешь: у него могло быть что-то святое? Был ли у него в душе
– Бог? Почему он мог по растерзанным трупам, утопая в крови по колено, наступая на простреленные головы, идти к своим целям?! Эх, Аделаидка, я ещё рюмку выпью! – Владимир Иванович повернулся к ней спиной.
– Там написано «спирт»!
– Ха! В нашем Дворце Страдания только спирт и пьют!
Они помолчали.
«Спросить, не спросить? – мучительно взвешивала про себя Аделаида. – Страшно показаться дурой и испортить впечатление». С ней так жёстко и откровенно в жизни никто не разговаривал! Только Фрукт открыл ей несколько истин. Все разговоры папы сводились к тому, что он во вторник придёт в школу и выпишет все «четвёрки», чтоб потом показать маме. Мамины беседы сводились к тому, что Аделаида её «мучитель» и мама скоро утопится!
«Как утопится? – Аделаида вдруг оторопела от страшной мысли. – Ведь Владимир Иванович только что сказал, что самоубийство – страшный грех?! Что только человек без Бога в душе может совершать такие поступки! Получается, что если мама утопится, то у мамы его, что ли, нет?! – Аделаида уже плохо соображала, – видно, у меня снова поднимается температура», – подумала она. Ей стало душно. Она понимала, что давно пора домой, что, может, Владимиру Ивановичу с ней уже скучно и ему надо работать. Но она сама «поднесла ведро» к своим губам. Она пила, закрыв глаза. Это было как самый прекрасный пир. Вода это была непростая. Она родилась из долгого пути под звёздами, из скрипа ворота, из усилий рук.
Аделаида совсем растерялась, не зная, что предпринять. Уходить? Но у неё не было сил оторвать губы от родниковой прохлады. Молчать, чтоб не показаться глупее, чем он обо мне думает? Но как уйти, заранее зная, что всё это больше не повторится?! Спросить? Ведь больше никто не захочет ни с ней разговаривать на такие темы, ни ничего объяснять. Да, наверняка лучше спросить: как мы живём, зачем мы живём?..
Владимир Иванович! – Аделаида позвала негромко, но в помещении, таком далёком, что, казалось, весь мир по одну сторону океана, и только они вдвоём по другую, голос прозвучал неприлично раскатисто и резко:
– Вот тогда скажите мне: в нашем Городе есть Бог? У всего Города есть?
Он вздрогнул и опустил глаза.
– Не мне судить. Хотя я каждый день вижу столько, что мне уже кажется, здесь сама земля пропитана ядом. Ты знаешь, что современный Город третий на этой местности? Он построен на кладбище.
