– Да. Дальше.
– На обратном пути мы с Яваном видели несметное количество варангов, шествующее в направлении, которое определяется словами – куда глаза глядят. Кто-то уже уехал в Киев, кто-то подался во Псков, кто-то уплыл по Волхову в Ладогу, рассчитывая перебраться к шведам. В Новгороде варангов осталось человек двести.
Ярослав положил локти на стол и сжал голову ладонями. Молчал он долго.
– Что ж, – сказал он наконец. – Наверное, это справедливо. Иди снаряжай ладьи.
– Сколько?
– Десять. Вечером отчалим.
– В каком направлении?
– В шведском, в каком же еще. Но, снарядив ладьи, возвращайся сюда. Я переговорю с Яваном, а затем уеду с ним в Новгород. Перед отъездом из этих краев я хотел бы сделать по крайней мере одно доброе дело. И я его сделаю, чего бы это не стоило. А ты, пока я не вернусь из Новгорода, будешь сидеть в спальне Ингегерд. И убьешь каждого, кто осмелиться открыть дверь в спальню. Вернусь я к вечеру.
– Позволь, позволь…
– Обсуждению не подлежит. Иди, и скажи Явану, чтоб входил.
Яван смотрел на князя бесстрастными зелеными глазами.
– Яван, ты говорил, что Нещук будет сидеть в яме до той поры, пока кто-нибудь не заплатит его долг казне. Было такое?
Яван изобразил на лице своем недоумение.
– Было?
– Было, – ответил Яван.
– Почему он не в яме?
– Он заплатил.
– Весь долг?
– Да.
– Откуда взялись у него деньги?
– Бескан дал. В счет сделки.
– Ты знаешь о сделке?
– Конечно.
– И ты ничего не предпринял, чтобы сделка не состоялась?
Яван поднял рыжие брови.
– Что-то я не помню, князь, чтобы мне вменялось быть при тебе спьеном или стражником. Да я, наверное, и не согласился бы.
Не подкупили ли его, подумал Ярослав. Бесстрастное веснушчатое лицо. Тонкие губы. Выражение лица по большей части участливое, но участливость эта явно деланная, ненастоящая. Но и не лживая, а так, желание понравиться, вписаться, быть одним из многих, быть своим. Не из корысти, а, очевидно, чтобы забыть прошлое. Вряд ли его подкупили. Владимир не стал бы рекомендовать кого попало.
– Сколько денег в казне?
– Три тысячи двести пятьдесят гривен.
– Где хранятся деньги?
– Не скажу.
– То есть как!
– Так.
Ярослав нахмурился.
– Уж не решил ли ты эти деньги себе присвоить?
– Нет.
– Но не скажешь, где они?
– Если тебе, князь, понадобятся деньги, хоть бы и все, я тебе их представлю в полчаса. Но чем меньше людей знает, где они хранятся, тем лучше.
– Даже я … э…
– Включая тебя, князь.
– А что, – сказал князь. – Это даже остроумно.
Яван поклонился.
– Священника Макария знаешь?
– Местной церкви? – спросил Яван. – Той, что в селении здесь, под боком?
– Да.
– Знаю. Пьяница.
– Да, водится за ним такой грех. Скажешь ему, где хранятся деньги?
– Чем меньше…
– Да, я понял. Но видишь ли, Яван, говорю тебе тайно … Придется нам на некоторое время уехать из этих краев. Я приглашаю тебя ехать со мной.
– В Швецию?
– Да.
– Что ж … – Яван улыбнулся. – Пожалуй. Сегодня?
– Сегодня к вечеру. Согласен?
– Да.
– Скажешь Макарию, где хранятся деньги.
– Он знает.
– Знает?
Яван издал короткий смешок.
– Он единственный помимо меня, кто знает, – сообщил он.
– Ты ему доверился?
– Ты тоже только что хотел ему довериться. Стало быть, есть что-то в Макарии такое. Располагает.
– Он очень уважает свое слово.
– Да. И в отличие от многих, чем больше выпьет, тем больше уважает.
Ярослав рассмеялся. Яван наклонил голову в знак того, что он доволен, что замечание его оценили.
– Жискар говорит, что наемников осталось человек двести.
– Около того. Ньорор очень недоволен. Две тысячи человек выбрали себе нового предводителя и ушли из города. Пятерым уйти не удалось.
Ярослав вздохнул.
– Что с ними сталось?
– Какая-то … ватага, человек восемь или десять, сделала налет на дома, где они жили, по отдельности. Всех, кто был в домах, убили и закопали. Дома сожгли. Действовали ночью.
– Дикость!
Яван пожал плечами. Ярослав неодобрительно покачал головой.
– Прямо Дикий Отряд Ликургуса какой-то…
Ни один мускул на лице Явана не дрогнул.
– Суд над Детином завтра? – спросил князь.
– В полдень.
– Хорошо. Поедем вместе. Ты и я.
– На суд?
– Ты догадлив.
Яван с сомнением посмотрел на князя.
– Лучше бы тебе в Новгород не…
– Не соваться. Ну, уж я сам решу, Яван, что мне лучше, что хуже. Поедем. Почему при тебе нет сверда?
– Я казначей, а не ратник.
– Да. И все же. В гриднице есть дюжина свердов, выбери любой.
– Охрану берешь?
– Человек пять-семь возьму, – решил Ярослав. – Если отбудем через полчаса, как раз поспеем.
– К началу не поспеем.
– А к началу и не нужно. Мы ж не в театр константинопольский собрались.
– Как знаешь.
– Иди выбери сверд и жди меня во дворе, там, где стойла. А встретишь Ляшко, скажи ему, чтобы тоже собирался. Поедет с нами.
Оставшись один, Ярослав ключом, висевшим у него на цепочке на груди, отпер сундук, вытащил из него ларец, открыл, и развернул грамоту, прибывшую к нему в занималовку давеча неизвестным способом – дверь и ставни были заперты. В письме в подробностях сообщалось о событиях в Киеве. Некоторые детали указывали на то, что писана грамота была человеком, вхожим во все киевские круги и в детинец. Подпись Предславы не обманула князя, да и не рассчитывал автор грамоты, на новгородской бересте писаной, что она, подпись, обманет князя. Знак доброй воли или доброй неги. Сообщалось, что новая любовница Святополка корыстна и жестока. Что за последние два месяца Святополку вкупе с поляками пришлось отразить три печенежских набега. Что Свистун, возможно, покинул Киев (Ярослав усмехнулся зло) и что в связи с этим тати и разбойники перессорились, а лиходейства стало меньше. Что Святополк послал в помощь Базилю войско для решительного удара по хазарам и что, возможно, Хазарии как данности более не существует. Греческая труппа в быстро сооруженном подобии театра под открытым небом имеет грандиозный успех – вкупе с местными умельцами они перевели три греческих пьесы на славянский, выучили текст. Сперва зрители смеялись над произношением, но попривыкли, развлечение вошло в моду и четвертая пьеса, римская, Сенеки, готовится к постановке. Ярослав хорошо помнил, что пьесы Сенеки не предназначены для представления, а лишь для чтения. Шалят греческие актеры. Экспериментируют. Лучше б новое что-нибудь написали. Вернусь из Новгорода, и перед самым отъездом послушаем мы с Ингегерд Валко-поляка. Надо бы подать мысль ему, или еще какому-нибудь сказателю, пусть пьесу напишет. Впрочем, не напишет конечно же. Очень разные грунки – сказания, саги, и пьесы.
Заперев письмо в сундук, Ярослав вышел из занималовки и поднялся наверх, в спальню. Ингегерд занята была чтением Екклесиаста в переводе на славянский, пыталась запоминать неизвестные ей слова.
– Что такое пресыщение? – спросила она.
– Умнихет.
– Ага, тогда понятно.
– Мне нужно отлучиться на один день.
Она с беспокойством посмотрела на него. Ярослав присел на край ложа.
– Очень нужно, – сказал он. – С тобою останется Жискар. Придет сюда и будет с тобой сидеть. Я ему велел не выходить. Завтра мы отсюда уедем.
– Все-таки ты решил уехать.
– Мне нужно, чтобы наш первенец родился в спокойных условиях. Чтобы с тобою ничего не случилось. А там видно будет. Не грусти, Ингегерд.
Глава двадцать третья. Минерва
Годрик против обыкновения громко храпел, и Хелье пришлось несколько раз перевернуть его со спины на бок, чтобы он не мешал ему думать и одеваться. Одежда, принесенная Диром, не очень подходила по размеру, и вместо болярского сынка получался какой-то замшелый провинциал, желающий соответствовать. Пришлось порыться в суме Годрика, найти иголки, нитки, и кое-что подкоротить. Особенно раздражала сленгкаппа – Дир явно мерил ее на себя, Хелье она была до пят. Как подкоротить сленгкаппу, не нарушив общего ее вида и стиля? Замечательные разрезы, весьма необычные. Канва толстенная, иголкой не пробьешь. Дир и Ротко ушли за «маленькой хорлой», корова за дверью у крыльца, с облегченным выменем, жевала жвачку и уходить не собиралась, а Хелье возился и возился с одежкой. Сапоги оказались великоваты, но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того, общий вид одежды не располагал к ношению сверда на перевязи, а идти на суд без сверда было опасно. Опасно было и со свердом, но все-таки чувствуешь себя увереннее, когда при тебе оружие. Ночью предстояло смотаться к дому Белянки, посмотреть, как там и что, обнадежить Любаву, часов восемь в общей сложности провести в пути – опять бессонная ночь! Можно, конечно, послать вместо себя Дира, но как-то боязно. Любава Дира не помнит, наверное, а Белянка не знает, а он еще натворит там чего-нибудь. Эх. Монашья роба гораздо лучше молодежных фасонов, сверд под нее прячется запросто. А вообще, наверное, весело они живут, эти молодцы да девицы. В их возрасте я, вместо того, чтобы веселиться с себе подобными, вздыхал по Матильде и торчал в Старой Роще, обучаясь премудростям свердомахания. Ну, еще фолианты читал всякие и со священником спорил на отвлеченные темы. А в Роще все были старше меня. Так и вырос одиноким волком. Теперь у меня есть друзья, Дир и Гостемил, хорошие, и Яван, парень неплохой, хоть и сохраняющий упорно дистанцию, но не всякий мне позавидует – иметь таких друзей хлопотно, наверное. И гадина эта в Киеве. Ведьма. Стерва.
