– Сам разберусь, – негромко, но резко ответил Митя.
– Только что извинился за грубость… – покачала головой Эля.
Со стороны никто не мог бы подумать, что этот симпатичный, симпатичнейший, интеллигентный с виду мальчик может быть так груб.
– Я же сказал: мы – психи.
– Митя… – Эля отложила булочку. – Ну, послушай. Ты – это ты. А твой отец – совсем другой человек. Другая личность. Почему ты так часто говоришь «мы»?
– Ты хочешь меня воспитать? Переделать?
– Нет, я… – Эля растерялась.
Митя жадно стал есть.
– Ты не ел ничего вчера? – догадалась Эля. – Экономил деньги?
– Ничего я не экономил! – проговорил Митя с набитым ртом.
Эля вздохнула. Неожиданная сторона жизни. Может, ей и полезно в такое окунуться.
– Я хотела сказать, что у вас с отцом… как будто сросшиеся личности, как братья-близнецы… сиамские…
– Ага! – радостно кивнул Митя.
Эля развела руками.
– Но так же не должно быть! Сиамские близнецы – это уродство, несчастье! У ведь тебя – одна жизнь, судьба, у него – другая…
– Я люблю его! – упрямо пробубнил Митя. – Ешь, а то сил не будет!
– Да я и вчера поела, и выспалась отлично… Это ты ночью играл, кажется…
Митя поднял на нее глаза.
– Я умею переводить свои чувства в творческую энергию…
Что-то он такое хотел еще сказать, отчего Эле неожиданно стало приятно и горячо. Митя задержался взглядом в ее глазах, сам растерялся, побыстрее уткнулся носом в чашку.
– Привет! – к ним подошел улыбающийся Никита с тарелкой в руках. – К вам можно присесть?
– Садись, – кивнула Эля.
Митя протянул Никите руку, они пожали руки. Интересно, стал ли бы Митя протягивать руку, если бы знал, как активно Никита вчера обхаживал Элю? Эля взглянула на Никиту. Тот невозмутимо улыбался, глядя на нее, сел рядом с Митей, напротив девушки.
– Боишься? – спросил он почему-то одного Митю.
– Не-а! – Митя, как мужик, откинулся на стуле, развалился, широким движением вытер рот.
Наверно, так делает его отец, догадалась Эля. Митя был сейчас похож на взрослого, чуть простоватого, грубого мужчину. Так хотел быть похожим…
– А я боюсь, – ответила Эля.
– А ты не бойся! – подмигнул ей Никита. – Я буду в зале, за тебя болеть! Как, цветы мои стоят, не завяли?
Он нарочно спрашивает, поняла Эля. Нарочно подкусывает Митю, провоцирует.
Митя поднял глаза на Элю. Смотрел только на нее, ничего не сказал ни ей, ни Никите, резко отодвинул от себя тарелку, рывком встал, отбросил стул и ушел, не оборачиваясь. Что-то нехорошее проговорил? Или Эле показалось? Так, может быть, надо было с Никитой разбираться, если ему не безразлично, а не на Элю злиться?
– Прости, мне надо спешить… – Эля побыстрее ушла в номер.
Там написала Мите:
Жду тебя через пятнадцать минут внизу. Пойдем в концертный зал вместе.
Ок, – ответил Митя.
Вышел с опозданием, но взглянул на нее довольно мирно, говорить ничего о Никите не стал. Эля объяснила сама:
– Он вечером пригласил меня выпить чаю и потом принес букет цветов в номер.
– Я тоже могу тебе цветы купить, если хочешь, – проговорил Митя.
– Успокойся! – засмеялась Эля. – Разве дело в цветах! Надо будет еще пройти песню…
– Ага…
Эля услышала, как в кармане у Мити зазвонил телефон.
– Да, батя… Иду… Да… Ага…
Митя отстал от девочки и стал разговаривать с отцом, нормально, доброжелательно. Эля слышала, что Митя ничего не спрашивает о его здоровье, говорит кратко о себе, значит, с отцом все не так плохо. Потом Митя стал смеяться, еще больше отстал от нее, Эле даже пришлось приостановиться, чтобы мальчик ее догнал. Митя махнул ей рукой: «Иди, догоню!»
– Да, батя, с ней идем… Да… Хорошо… Иди-иди! – крикнул он девочке. – Не заблудишься?
– Да нет… – пожала плечами Эля. – Странно как-то… Ну, хорошо…
Эля пошла к концертному залу, стараясь не задумываться, не расстраиваться… Ведь, наверно, с этим что-то трудно поделать – то, что с Митей постоянно присутствует его отец. Везде, всегда.
Она подошла к залу, где уже шел конкурс, пожалела, что не пришли раньше – комиссию объявляли в самом начале. На дверях зала висел список конкурсантов, она его знала, им прислали по электронной почте, до их выступления оставалось еще семь или восемь номеров. А вот и список членов жюри. Кто в жюри, до конкурсного дня не разглашалось, наверно, чтобы некоторые конкурсанты или их педагоги не пытались договариваться, не просили прослушать их накануне.
Эля читала фамилии и звания членов комиссии: профессор, зав. кафедрой музыкальной академии, даже проректор, продюсер, главный режиссер музыкального театра, известная певица в возрасте, итальянский композитор… Кроме певицы, Эля никого не знала, но порадовалась, что жюри будет компетентное.
– Председатель – Рушайтис… Ну, понятно… Одних латышей будет отбирать на гала-концерт, притом джаз. Больше никому ничего не даст… – Эля услышала, как переговариваются две женщины рядом, обе чем-то похожие на ее Елену Самуиловну. Жаль, что та не поехала. Эле не было бы так одиноко и тревожно. Еще лучше, если бы поехали родители, но это вообще из области фантастики, чтобы ее родители, как у других детей и подростков, приехали вместе с ней на фестиваль.
– Вы знаете его? – спросила Эля.
Женщины оглядели Элю и ничего не сказали. Эля знала и знает – женщины ее не любят, никакие, ни молодые, ни старые, ни красивые, ни менее красивые. Что-то в ней есть очень раздражающее. Преподавательницы отошли, а Эля прочитала регалии председателя – Э. Рушайтис, оперный певец, профессор Музыкальной академии Латвии и почетный профессор Академии музыки в Торонто.
Хотела посмотреть в Интернете, кто он и что, достала телефон, подумала и не стала. А смысл? Тем более если он не любит русских, а наверняка именно это имели в виду женщины, и из музыкальных стилей предпочитает только джаз, хотя сам поет или пел в опере.
Эля поет на конкурсе португальское фадо – народную песню со сложными голосовыми фиоритурами, но к джазу это не имеет никакого отношения. Джаз по происхождению – тоже фольклор, но совершенно другого народа, другой расы, корни которой уходят в какое-то другое человечество, которое пело и плясало, и так и общалось – друг с другом, с космосом, с духами предков, камней, деревьев – через мелодию, ритмы, они были пропитаны этими ритмами, они любили придумывать несложную мелодию, потом ее ломать, рассыпать на отдельные кусочки, разбрасывать эти кусочки, чтобы совсем забыть про целое, а потом опять – ловко, виртуозно собирать эту мелодию. Это умение у них в плоти. Они умеют рычать, хрипеть, как тигры и львы, петь тонко и высоко, как птицы, там, где уже не поет человек, они умеют слышать ритм и мелодию во всем.
Соревноваться с ними в этом умении бесполезно, так же как с цыганами, горцами – у них поет весь организм, они по-другому созданы, свои песни они поют лучше. Сколько бы ты ни играл ритм дождя, дождь сыграет его лучше – сложный, то замедляющийся, то убыстряющийся, то налетающий шквалом, то еле-еле капающий…
Эля оглянулась – а где же ее друг?
Митя шел, тоже оглядываясь, очки почему-то не надел, в руках у него была сумка, костюм в чехле, он по-прежнему разговаривал с отцом. Неужели все это время они проговорили? И ведь находятся у них темы…
– Понял, батя, сделаю… – Митя кивнул Эле, хотел пройти мимо, но она покрутила пальцем у виска и показала ему, чтобы он остановился. – Понял, все будет, как обещал. Не переживай. Мы с тобой им покажем, да! Целую. Люблю, да. Люблю тебя. Матери тоже привет передай. Позвоню сразу после того, как сыграю.
– Мить… – Эля с ужасом смотрела на своего друга. – А на чем ты сыграешь?
– В смысле?
– Митя, где твоя виолончель?
– Виолончель? – Митя оглянулся, в растерянности огляделся, посмотрел на свои руки. В одной руке были все вещи, в другой – телефон. – Черт…
– Ты останавливался где-то?
– Не помню.
– А из номера ты ее взял?
Эля попыталась вспомнить, была ли у мальчика виолончель, когда они встретились у крыльца гостиницы. Кажется, нет.
– Я сейчас! Ты жди меня, без меня не пой, ладно?
– Митя, ну что ты как маленький совсем…
– Я – не маленький! – мгновенно вспыхнул Митя. – Я просто… Я готовился… Я отцу обещал…
– Обещал, обещал, молодец! Беги уже, я пойду, предупрежу, чтобы нас передвинули.
– А можно?
– Не знаю, наверно, можно. Скажу, мой товарищ голову забыл, пошел за ней в гостиницу.
– Ага, я мигом…
Растерянный Митя, не наглый, не грубый, был похож на того мальчика, который так понравился когда-то Эле. Грубый на самом деле тоже был похож, только когда эта грубость не была обращена на нее саму. Но не договоришься ведь – ты будь грубым с остальными, будь мачо, будь альфа-самцом, а со мной становись зайкой, милым лохматым спаниелем, воспитанным, дружелюбным.
Эля посмотрела, как Митя убежал в сторону гостиницы, только вздохнула. Ну и как он будет играть после такой пробежки? Плохо? Или очень плохо?
