Уже через год никто не видел в Леньке провинциала. Решил все-таки поступать на мехмат, отец когда-то рассказывал, что это один из лучших факультетов МГУ. Мама жутко волновалась из-за фамилии, Володя откровенно пугал, что с еврейскими фамилиями на мехмат не принимают, ему ли не знать, но этот всезнающий дядя забыл, что наступили другие времена!
Какая ерунда их всех волновала! Каким он сам был дураком, не намного лучше Володьки. Тысячи людей вокруг прекрасно устраивались без всякого университета, открывали свое дело, брали ссуды, которые никто не считал и не требовал возвращать. Хорошо, хватило ума параллельно найти работу, и, конечно, помог английский, иначе как бы они выжили с матерью?
Как Катя не боялась? Маленькая хрупкая женщина! Ездила одна на переговоры, находила нужные связи. А учителя!
– Только молодых, – твердила она, – только молодых единомышленников, готовых вкалывать за идею. Не закоснелых, не зануд. А вот если раскрутимся, тогда приглашать самых маститых! Пусть даже профессоров, чтобы не только дети, родители мечтали попасть на их уроки! И платить как за настоящую лекцию!
Каждый месяц ее посещала новая идея.
– Иностранный язык каждый день! Но без перегрузки, можно даже на переменках. Вроде игры такой подвижной – осваивать счет, буквы, простые команды.
Она помчалась в Париж к своей кузине Нюле Гальпериной, уговорила приехать на следующий год, хотя бы на один год, только для работы с самыми маленькими. Чтобы услышали современный французский язык, без акцента. Нюля заканчивала диссертацию по русской литературе, «Тема женщины и любви в прозе Лермонтова», ей показалось интересным поработать в России. Тем более она не могла забыть, как сама мучилась в советской школе, списывала дурацкие чужие сочинения.
Да, как он забыл, тогда все перевернулось! С этими ее новыми французскими родственниками. Даже Володя вдруг растерялся, перестал выступать по каждому поводу и только задумчиво вглядывался в жену, будто пытался узнать заново. Ленька не понимал всеобщего волнения, пытался расспрашивать мать, но она почему-то раздражалась и отмахивалась. Какое значение имела старая история? Все равно репрессированная бабушка давно умерла, даже Катина мама умерла, что они всполошились?
Почему трагические дни врезаются в память так подробно?
Март 91-го года, они сидят вчетвером на кухне, на столе – с трудом добытая докторская колбаса и хлеб с прошлогодним вареньем, а Катя излагает очередную идею:
– Форма! Это же страшно важно, в чем одет ребенок. Я читала, что на дорогих круизных теплоходах есть понятие «дресс-код». Например, сегодня все должны явиться на ужин в смокинге, завтра – в обычных пиджаках, послезавтра – в джинсах и футболках. Вот так нужно в школе!.. Например, два дня в неделю только в строгих юбках, пиджачках, можно даже галстуки специальные завести, особого цвета. Еще два дня – в спортивных костюмах. И на эти дни, конечно, планировать уроки физкультуры и соревнования. А еще один день – свободный выбор! Можно проявить индивидуальность, выпендриться, если хотите. Но не слишком, чтобы не началась конкуренция родителей. День покрасовались, а назавтра – опять в галстуке! Ну скажите, что я не права!
– А деньги? – Володя садится на своего любимого конька. – Ты понимаешь, во что это выльется для родителей?
– Мы будем опираться на богатых родителей. А когда раскрутимся, введем стипендии для бедных, но способных. Как в американских школах.
– Тогда, извини, наш Ванька уже на такой лицей не тянет. Кто будет платить за его пиджачки и галстуки? Пока вы не раскрутились…
– Ваньку я сама в состоянии обеспечить!
Даже Ленька, который целиком был на Катиной стороне, болел за нее всей душой, даже он старался не смотреть на посеревшего Володю. Только недавно мать говорила, что на заводе планируют вообще закрыть Володину лабораторию.
– Телефон!
Идиоты! Как они обрадовались тому звонку и возможности сменить тему…
Через три дня Катя с Ванькой и Леня вылетели в Тель-Авив. Со скандалом получили визы, хорошо хоть помогла фамилия Шапиро. Нет, дело не только в фамилии, израильтяне с пониманием относились к трагедиям в армии.
Мама лежала с гипертоническим кризом, а Володя, как всегда, сослался на работу. Наверное, не хотел просить у Кати денег на билет.
Ленька навсегда запомнил это странное состояние души. Было мучительно жаль Мишу, хорошего мужественного человека, было жаль сестру, оставшуюся вдовой с тремя детьми, и в то же время он был счастлив, постыдно отчаянно счастлив! Находиться с ней рядом, смотреть на обгоревшее и еще помолодевшее от солнца лицо, открытые плечи, прядь волос на щеке, тонкие щиколотки босых ног.
Они шли по набережной, просто шли без цели, потому что невозможно было безвылазно находиться в доме у Иринки, туда все время приходили люди, толпы людей. Дверь не закрывалась до глубокой ночи всю неделю траура, которая называлась странным словом «шива», голова кружилась от мелькания лиц и чужого непостижимого языка. Ира, бледная, с темными кругами под глазами, беременная на шестом месяце, молча сидела за столом, ни на кого не обращая внимания. Уже знали, что она ждет мальчика, Миша так и мечтал – две девочки и два мальчика. Было невыносимо смотреть на ее угасшее незнакомое лицо. Девочки, тоненькие красотки с заплаканными глазами, прятались в своей комнате, Ваня сразу прилепился к ним, и только маленький кудрявый Моти носился по квартире, залезал ко всем на колени и ловил за хвост добродушного лохматого пса. Родители Миши решили на время переселиться в дом к сыну, присмотреть за внуками. Они так и говорили – к Мише, будто ничего не случилось, только поздней ночью Ленька увидел, как Мишин отец, Зиновий, грузный седой человек в дорогих очках, рыдал на кухне, закрыв лицо руками.
Они с Катей шли по нарядной веселой тель-авивской набережной, играла музыка, через каждые десять метров продавались пирожки, конфеты, мороженое, салаты, коктейли, еще какая-то еда и напитки в незнакомых бутылках. После голодной пустой Москвы в глазах рябило и постыдно мучительно хотелось есть.
– Знаешь, я уйду от него, – сказала Катя. – Зачем эта пустая ненужная жизнь? Мы оба устали, я только мешаю, раздражаю. Если с одним из нас что-то случится, ничего не останется в памяти – ни любви, ни уважения. Даже детей!.. Он даже детей больше не хочет! Скоро Ванька совсем вырастет, и я останусь одна. Одна-одна-одна!
– Не одна, – вдруг выдавил Ленька, – ты останешься со мной.
Она посмотрела абсолютно растерянно, потом горько рассмеялась.
– Ленечка, не придумывай глупостей, ты забыл, сколько мне лет? А Ваня?! Ты собираешься его усыновить? Он тебя почти перерос!
– Зачем усыновлять, у него есть отец. Но мы родим еще детей, вот и все.
Конечно, он сейчас не думал ни про каких детей. Он думал, как обнять ее, сжать, закрыть губами горячий рот, всю ее закрыть собой – глаза, руки, плечи, грудь, чудесный девчоночий живот, но только молчал и молчал, и она сама обняла его за шею своими чудесными тонкими руками.
– Ленечка, давай купим пиццу, а? И много-много колы! Я умираю от голода. И Ваньку не мешало бы хоть раз вывезти в город, он там совсем прилип к девчонкам. Знаешь, мне кажется, ему нравится Либи! Все мальчишки обожают старших девочек, вот дураки!
Но что-то уже пробежало между ними, что-то изменилось в отношениях. И когда вернулись, и когда слушали причитания мамы – какое горе… но ведь Миша не военный… четвертый ребенок… безумная страна… Катя еще старалась отвечать про Ливан, про обязательные сборы для резервистов, про девочек и родителей, а он только жадно смотрел на ее лицо и губы. Никуда им было не деться!
Но еще прошел месяц или даже больше, Ленька уже ни на минуту не мог от нее оторваться, встречал с работы, стоял в очереди за продуктами, нес сумки (неужели она сама таскает такие тяжести?). И все-таки наступил день, когда наконец они остались вдвоем! Володя теперь где-то подрабатывал по вечерам, Ванька уехал на секцию по теннису, и даже ученики разошлись, рассосались по своим ученическим делам – сколько можно околачиваться в чужом доме, в конце концов!
Пусть она отмахивалась, пусть шептала «Леня, прекрати», но он чувствовал, как дрожит и трепещет ее тело, как послушно соскользнула одежда, как она вся раскрылась, отдалась его горячим жадным рукам. Хотелось только слиться, утонуть в ней, перестать дышать, видеть, понимать и только тонуть и воспарять, тонуть и воспарять…
– Мама!..
Ванька стоял в дверях, белый как мел. Катя ахнула, закричала, но Ваня уже развернулся и стремглав вылетел из дому.
Порой опять гармонией упьюсь
Накануне выпал страшно суматошный день, Лева не только не успел пообедать, но даже опоздал в местную лавку и, к вечеру абсолютно вымотанный, с болями в желудке, грустно взирал на пустой холодильник. Собственно, сам виноват. Увлекся, не заметил пролетающего времени. А все эта маленькая чертовка Лин, с хитрыми узкими глазками и крошечными, совсем не скрипичными руками. Ни малейшей фальши, никакого баловства, мазни, неточности. И слышит! Как слышит, мелочь несчастная! Лавирует на тончайшей грани звука и дыхания. «Легкость и индивидуальность», – говорил незабвенный Ямпольский. Но техники все-таки не хватает, пришлось несколько часов работать над одним отрывком из Паганини, благо трудолюбия ей не занимать.
