Белянка вовсе не была дурой, вопреки мнению Хелье, и поняла, что дело неладно, особенно в свете того, что Любава ей рассказывала давеча.
– Вроде бы на месте.
– Прихвати денег сколько сможешь. Не переодевайтесь, идите в чем есть, обе.
– Но я-то … эта … а … – сказала Белянка.
– Оставайся, если желаешь. Но предупреждаю, сейчас сюда придут и будут допытываться, где Любава. И допытаются. А потом тебя убьют, а дом подожгут. Ах ты, еще и служанка здесь … Годрик, беги за ней, волочи ее сюда.
Годрик выскочил из гридницы.
– Деньги! Быстрее! – прикрикнул Хелье на Белянку, а сам подошел к ставне и стал слушать.
Бесполезно. В лесу опасность слышна хорошо. Но в местах, где наличествуют строения, да и вообще любые творения рук человеческих, сигналы и эхо сигналов путаются, не разберешь, что каждый из них означает.
– Хелье, – тихо позвала Любава.
– Шшш. Не мешай. Кстати, вовсе не обязательно было говорить Белянке, как меня на самом деле зовут.
– Но я…
– Тише.
Нет, бесполезно. Ничего не разобрать. Но он продолжал стоять у ставни и делать вид, что слушает – иначе Любава начала бы задавать вопросы, а разговаривать в данный момент было некогда.
Годрик приволок упирающуюся служанку.
– Никуда я не пойду! – кричала служанка. – Что это еще за вести такие, идти! Ай, пусти, аспид! Пусти, сволочь! Сейчас буду кусаться!
– Годрик, успокой ее, – попросил Хелье.
Годрик, не выпуская служанку, вытащил из сапога нож, взял кричащую женщину за горло, а лезвие приставил ей к щеке.
– Молчи, корова тупая, – успокоил он ее. – Для твоего же … чего? … не помню…
– Благоденствия, – подсказал Хелье.
– Нет, но не важно. В общем, именно для этого все и делается. А то ведь возьму теперь и нос тебе отрежу. Желаешь? А будешь молчать – может и доживешь еще под солнцем век свой мизерабельный. Поняла? Кивни, если поняла.
Служанка, чьи глаза округлились и скосились на лезвие, осторожно кивнула.
Белянка вернулась с кошелем. Любава, бледная, виноватая, смотрела на Хелье умоляюще.
– Может, спрячемся в погребе? – неуверенно спросила Белянка.
– Нет.
– Почему?
– Там темно и крысы, – машинально ответил Хелье. Ему показалось, что он слышит шаги и голоса. Сверд его выскочил из ножен сам собой.
– Следуйте все за мной и молчите, – приказал он.
Хозяйственная Белянка кинулась было тушить свечи, но Любава схватила ее за рукав.
Гуськом, Годрик замыкал шествие, вышли они в необыкновенно яркую, прозрачную звездную ночь, обогнули дом, дошли до стойла.
– Годрик.
Годрик вывел сонную лошадь из стойла и вдвоем с Хелье они быстро запрягли ее в крытую повозку, пока Любава с помощью все больше приходящей в ужас Белянки объясняла служанке, что может произойти, если она здесь останется. Женщины забрались внутрь повозки. Годрик последовал за ними, а Хелье, еще раз проверив упряжь, погладил лошадку по лбу и посмотрел ей в глаза. Пожалуй, это была первая лошадь в его жизни, к которой он не испытывал враждебных чувств.
– Не подведи, – попросил он.
Лошадь посмотрела на него понимающе.
Поехали сперва шагом. Чуть к югу обнаружилось несколько пересекающих друг друга троп.
Верхние Сосны до сих пор официально рассматривались, как временное жилище, и поэтому не были соединены с Новгородом добротным хувудвагом. Повозка прыгала на колдобинах, шла тяжело, и любое ускорение грозило потерей одного из колес или осевой трещиной.
– Годрик, – Хелье тронул его за плечо. – Эдак мы не скоро доедем.
Годрик передал ему вожжи и полез глубже внутрь, к женщинам. Покопавшись в своем путевом мешке, он выволок из него какие-то тяжелые предметы и приспособления. Судя по звукам – столярные инструменты. Незаменимый человек, подумал Хелье. В очень короткое время Годрик повыдергивал гвозди, крепившие крышу повозки к массивным опорам. Вокруг редко торчали тут и там деревья. Крыша полетела вбок, в тень этих деревьев. В том случае, если будет погоня, ее, крышу, в такой темноте не заметят. После этого Годрик избавился от опор. Женщины съежились от бокового ветра, не очень, впрочем, холодного, и прижались друг к дружке. Служанка была толще их обеих и не очень мерзла.
– Ты не робей так, – обнадежил ее Годрик, и потрепал ее по щеке, отчего у нее опять округлились глаза. – Не на самом же деле я тебе собирался нос отрезать. Ты и так красотою не вельми отмечена, а без носа и вообще от тебя шарахаться будут. Надо тебя моему хозяину показать. Не этому, а настоящему моему хозяину. А то он изнывает последнее время. Может быть, ты – именно то, что ему нужно. Я-то разборчив, зачем мне такая корова дурная, да и моешься небось редко, а хозяин мой не очень разбирает, особенно последнее время.
А впрочем, какая еще погоня, подумал Хелье. Для погони нужны лошади. Ближайшие лошади – в Верхних Соснах. Главное – двигаться быстрее, чем может бежать человек. Он слегка прищелкнул вожжами. Облегченная повозка пошла быстрее.
***
Дьякон Анатолий погладил новгородскую свою жену по пухлому плечу. Жена заворчала, перевернулась на другой бок, толкнула дьякона солидных размеров арселем, и засопела умилительно. Дьякон испытывал к жене самые теплые чувства, несмотря на то, что временами ему хотелось ее убить. Об этих своих порывах он никому не говорил и считал их проявлениями слабости.
Слезши с ложа, дьякон на ощупь добрался до двери опочивальни и вышел в соседнее помещение, служившее в церковной пристройке одновременно столовой, занималовкой, и гридницей. На большом дубовом столе лежали фолианты, свитки, парча, письменные принадлежности, недоеденная бжевака в глиняной плошке (дьякон был сладкоежка, и новгородские сласти ему ужасно нравились), какие-то предметы, назначение которых впотьмах легко не определяется, чей-то лапоть (как он сюда попал?), и так далее. Дьякон нашел ощупью сундук и в несколько приемов зажег свечу. Мышь побежала от стола под дверь. Дьякон исследовал бжеваку. Нет, вроде бы, мыши равнодушны к таким грункам. Попробовал. Вкусно.
Вытерев пальцы о подол рубахи, дьякон капнул воском на стол и пристроил свечу. Огромный фолиант на двух каталках – Евангелия по-славянски. Писано лет сто назад. Сегодня так не пишут – между словами вставляют пропуски.
– «Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаше сокровище на небеси, и гряди вслед мене. Слышае же юноша слово, уиде скорбя. Бе бо имея стяжания многа».
Анатолий вспомнил этот стих в греческом варианте, а затем по-латыни. Попытался вспомнить арамейский вариант, но ничего не вышло – арамейского он не знал. Но вроде бы ни в греческом, ни в латинском варианте слово «имение» не уточнялось в конце, не превращалось в «стяжания». Перемудрили славяне древние. Надо будет попросить писца исправить при переписке.
Хорош Вятко-писец, смышленый малый. Одно плохо – дьяконица к нему неравнодушна. Они мне оба нужны, но функции у них разные.
Говорил я давеча проповедь возле торга. Не очень складно, как всегда. Многие смеялись – но это лучше, чем когда молчат или не слушают. А смеясь – глядишь и запомнят что-нибудь. Вот только богатых деток надо бы приструнить – язычники, как есть язычники, сверху до низу. Ничем их не проймешь. Пороть надо, пороть. А деньгами-то сыплют направо и налево. Одна одежка стоит столько, что на починку крыши в церкви хватит на десять лет вперед. Посадник нас не любит. Ох не любит. И не было бы беды. Правда, главный давеча с ним говорил, и посадник согласился, что церковь – нужна. Главный ему обещал, что будет напутствовать народ, чтобы чтили посадника, чтобы десятину платили исправно. Но народ нынче жадный, от десятины уклоняется, а церковь страдает. А если они вдруг, эти язычники новгородские проклятые, вздумают смуту устроить? Мне главный говорил давеча – дело неладно, все к тому идет. А дьяконица моя ничего не понимает и понимать не хочет. Шестой месяц беременности. Это только и спасает, иначе бы каждый день Вятке глазки строила, а не в неделю раз.
От мыслей оторвал Анатолия стук в дверь. Стучали кулаком, не очень-то вежливо. Кого это еще принесло в такую пору? Глубокая ночь на дворе. Вот же новгородцы безбожные, шляются по ночам туда-сюда, в двери стучат. Не пойду. Пусть стучат.
Стук повторился, настойчивее. Анатолий вздохнул, быстро произнес молитву, и пошел к двери. Если стучат – надо открывать. Так написано.
Трудно отпирать засовы одной рукой. Но другая занята свечой. Отпер.
– Здравствуй, дьякон, – сказал давешний знакомый, парень не очень понятный, вроде бы варанг. – Прости, что так поздно тебя тревожим.
За варангом стояли три женщины и один неприятного вида тип в болярской шапке набекрень.
– А что есть надобно, добрейший людь? – спросил Анатолий, лживо улыбаясь.
– Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.
