– Я и так не…
– Тебе надо готовиться к новой жизни, – перебила женщина, – к встрече с новыми друзьями. Их теперь будет много.
Изочка поспешно вытерла слезы рукавичкой. Для дружбы ей хватило бы соседей, двух-трех человек из класса и Гришки (если он признается, почему избегает ее), но вместо того, чтобы сказать об этом, она спросила:
– Мне разрешат иногда приходить сюда?
– Маму, разумеется, жаль, очень жаль, но что поделаешь, люди смертны, – вздохнул главный, умело избегая Изочкиных глаз, и сделал широкий жест рукой. – Отныне ты вправе считать своей матерью всю нашу большую Родину.
«Он пропустил слово «зато», – подумала Изочка. – «ЗАТО отныне ты вправе считать своей матерью…»
Она поняла, что больше не заплачет при людях из комиссии и говорить ничего не станет, все равно никто ее не слышит. Может, у них принято не отвечать на вопросы, или они притворяются тугими на ухо, потому что не знают ответов, а может, и то и другое.
На проспекте у горсовета шустроглазый и два его сотрудника вышли из машины. С Изочкой осталась женщина в черном пальто. Скоро машина выехала на окраинную дорогу и углубилась в зимний лес.
В лесу было красиво, сосны припудрились снежком, а на густых елочках снег уже лежал, словно пышные песцовые воротники в витринах универмага. Но ехали недолго, до первых домов дачного поселка и длинного забора. Вывеска над воротами извещала: «Детский дом «Радуга». За ними открылся просторный, обсаженный березами двор. В центре двора друг против друга стояли два бревенчатых барака, замкнутые «в головах» массивным зданием с двумя отдельными входами по бокам и красным флагом над крышей.
– Тут живут девочки, тут – мальчики, – показала спутница, – а в общем корпусе, что посередке, находятся спортивный зал, ленинская комната, столовая и остальное.
Машина притормозила у левого крыльца общего корпуса.
«Медпункт», «Библиотека», «Воспитательская», «Директор Л. В. Скрынникова», – прочла Изочка на дверных табличках в коридоре. Легонько подтолкнув ее к приоткрытой двери директорской, провожатая зашла следом и сказала елейным голоском:
– Здравствуйте, Леонарда Владимировна!
Сидя за столом, женщина с мужской прической глянула на посетительниц из-под очков и холодно кивнула:
– Добрый день.
– Доставили вам новенькую. Прошу любить и жаловать – Изольда Готлиб.
На стол, по-домашнему покрытый бело-голубой жаккардовой скатертью, легла папка с документами. Хозяйка кабинета вынула Изочкину амбулаторную тетрадь:
– Изольда, пройди, пожалуйста, в медпункт и передай тетрадь доктору. Скажешь, что новенькая. Оставь свою сумку здесь. После осмотра вернешься, и мы с тобой побеседуем.
Голос у директрисы был низким и шел будто из глубины живота. Изочке почудилась усмешка в том, как было произнесено ее «взрослое» имя.
Все, что приказывал врач, осматривая волосы, зубы, уши и прочее, она выполняла беспрекословно и равнодушно, как механический человек. Врач так же равнодушно пролистал записи о прививках.
– Здорова, – сказал он Леонарде Владимировне, отведя Изочку обратно. – Анализы брали месяц назад в школе во время плановой медицинской проверки. Думаю, нет необходимости в карантине.
Горсоветовской сотрудницы в кабинете уже не было.
– Пока врач тебя обследовал, я ознакомилась с твоей характеристикой, – сообщила Леонарда Владимировна. – Классная руководительница пишет, что девочка ты замкнутая, склонная к упрямству, не инициативная и сторонишься общественной работы. Почему?
Изочка не поняла, о чем именно из перечисленного Татьяной Константиновной спрашивает директриса.
– Почему ты избегаешь школьных поручений? – уточнила Леонарда Владимировна.
– Я не люблю их, – помедлив, соврала Изочка. Не могла же она сказать, что дорожила каждым часом времени, проведенным с мамой. А участвовать, например, в концертах, то есть до запрета директора школы петь патриотические песни, она очень даже любила и не отказалась бы от предложения быть октябрятской вожатой, если б мама не болела.
– Выходит, ты действительно упряма, – задумчиво произнесла директриса. – Или нет?
– Не знаю.
– У тебя были хорошие отношения с классом?
– Обыкновенные.
– Что значит «обыкновенные»?
– Обыкновенные – значит… обыкновенные, – смущенно пожала плечом Изочка.
– У каждого человека есть любимое занятие. Чем любишь заниматься ты?
– Читать книжки.
– И все?
– Люблю смотреть на ледоход, ходить в лес… любила, с мамой. – Изочка почувствовала, что сейчас расплачется, и замолчала.
К счастью, на этом собеседование закончилось. Леонарда Владимировна монументально поднялась. Она оказалась высокая и угловатая, как памятник.
– Очень редко, но бывает, что и взрослые люди ошибаются. Надеюсь, Изольда, ты не упряма, не скрытна, обретешь в нашем доме много друзей, и он станет тебе родным.
Девчачий корпус был длинным, как в общежитии, только печки помещались здесь не в комнатах, а между ними, и выходили топками в увешанный стендами коридор. Из дверей, хихикая и шушукаясь, высовывались девочки, одетые в одинаковые фланелевые платья. Такое же платье выдали Изочке вместе с новой школьной формой, постельным бельем и трикотажной ночной пижамой.
– Вот я вам, хохотушки, – пригрозила красивая и совсем нестрогая на вид воспитательница с «лермонтовским» именем Бэла Юрьевна. Изочка прошла с нею до конца коридора, где они завернули в тесную угловую комнату, белую, как больничная палата. В ней впритык стояли четыре койки с тумбочками и стол.
К Изочке обратились три пары любопытных глаз. Бэла Юрьевна указала на койку изголовьем к боковому окну:
– Располагайся и ничего не бойся. – Улыбнулась девочкам: – А вы помогите нашей новенькой освоиться, хорошо?
Едва воспитательница ушла, девочка с желтыми волосами, заплетенными в «калачики», ткнула пальцем в косицу куклы Аленушки, торчащую из маминой сумки, и воскликнула:
– О-ой, а мы-то, малышки, в куклы играемся!
Девочки засмеялись. Желтоволосая, словно и не думала потешаться над Изочкой, подала ей руку:
– Я – Полина Удверина. А тебя как зовут?
– Изочка… Изольда.
Полина опять развеселилась:
– Ты что – изо льда? Девочки, вот смешно: она изо льда!
– Слушайте, у нас появилась Снегурка!
– Снегурка-малышка! В куклы играет!
Изочка опустила глаза. «Раз-два-три… Меня здесь нет… Не вижу, не слышу…»
– Что ты умеешь делать – петь, танцевать, рисовать? Мы уже к Новому году готовимся.
– Петь умею.
– Ну-ка, спой что-нибудь, – приказала Полина.
– Утро туманное, утро седое, – послушно пропела Изочка дрожащим голосом.
– А так – слабо́? – прервала ее Полина и, открыв рот баранкой, звонко затянула: – Соловей мо-ой, с-о-оловей, голососисты-ый со-о-оловей!
– Здорово, – искренне восхитилась Изочка.
Полина гордо вскинула голову:
– А ты думала! Я лучше всех здесь пою.
– У тебя родственники есть? – спросила Изочку большая плотная девочка, почти взрослая девушка, со светло-русой косой вокруг головы.
– Нет. Только дядя Паша и другие соседи.
– А дядя Паша тебе родной?
– Он тоже сосед…
Противная Полина ввернула:
– Бывший сосед. С этого дня мы твои соседи, поэтому изволь нас слушаться!
– Чего лезете к человеку? – вступилась, заглянув в комнату, старая няня. – И так дитю плохо, а тут еще вы.
– Дитю! – сузив глаза, передразнила Полина. – Ей одной плохо? Она у нас одна сирота, да?
Няня обняла Изочку мягкими руками:
– Не надо гнобить друг дружку, жалеть надо.
Полина обидчиво скосилась на няню:
– Ну и жалейте, а я не буду!
– Заревновала, – засмеялась та. – Дай и тебя обниму.
– И меня, и меня! – закричали девчонки и потеряли к новенькой интерес.
Изочка застелила постель, спрятала сумку в тубочку, Аленушку и мамину деревянную шкатулку – под подушку. Посидела бездумно на койке, – а теперь что делать?
– Обед, обед! – взголосили в коридоре.
– Наконец-то, – вздохнула темненькая большеглазая девочка.
Все, кроме Изочки и няни, засуетились, побежали куда-то.
– И ты иди, а то не достанется, – сказала няня и осуждающе покачала головой. – Эта повариха Молчанова всегда с опозданием…
Двери с обеих сторон коридора с шумом распахивались, и воспитанницы спешили в гардероб. Выяснилось, что спальни тут разные: есть для восьми человек, десяти и даже двенадцати. Изочке повезло попасть в самую маленькую. Свой отсек в гардеробе она с трудом отыскала по пояснению, выведенному поверх зачеркнутого на углу дверцы: «И. Готлеб». Ну вот еще – с ошибкой!
Цигейковая шапка и телогрейка сухо пахли газетной бумагой и перцем – новая одежда почему-то всегда так пахнет. На рукав был пришит ситцевый лоскут ярко-зеленого цвета.
Девочки в синих телогрейках, мальчики – в серых, все с разноцветными лоскутами на рукавах, торопились к правому крыльцу общего корпуса с вывеской «Столовая» под навесом. В противоположной стороне двора густо росли кусты и березы, виднелись какие-то хозяйственные постройки и гора аккуратно сбитого стога в снежном берете.
