– Пойдем, – сказала она, и они вышли из-под тента в дождь.
Музыка, наивная и певучая, неслась из репродуктора. На корабле, кроме них, не было ни души. Капитанская рубка казалась пустой, и кто-то невидимый вел кораблик по дождливой реке, мимо зубчатых темно-розовых стен. Аметистовый, с туманными кольцами огонь горел на носу, и под ним, на мокром железе, лежала затоптанная квелая хризантема. Плужников чувствовал, как их окружает таинственная прозрачная сфера, дышит, приближается. Сквозь завесу дождя проплывали мимо соборы Кремля, островерхие башни, красные туманные звезды, каждая в крохотном зареве. Словно две драгоценные гирлянды, волновались набережные. Плужников обнял Аню, прижал к груди ее голову, чувствуя, как волосы ее пахнут дождем. Они танцевали, и он смотрел на фиолетовый туманный огонь.
Огонь стал медленно разрастаться, будто кто-то бережно дышал на него, раздувая лиловое пламя. В этом круглом прозрачном огне появились золотистые кольца. От них волнисто и нежно стали отслаиваться зеленые, синие. Расходились малиновые, алые волны, наполняя ночь волшебным свечением. Плужников счастливо и страстно смотрел на огонь. Среди туманных размытых радуг появился шелковый алый платок. Едва различимые прозрачные птицы растягивали его за углы. Появился второй платок, из чудного золотистого шелка, и другие четыре птицы, словно создания стеклодува, тянули за острые концы. Два платка трепетали, накладывались один на другой, смещая углы, образуя восьмиконечную звезду.
В центре этой звезды, как в сердцевине цветка, возникла дивная женщина, улыбалась Плужникову, беззвучно ему говорила:
– Ты видишь, я тебя не оставила… Готовься… Тебе предстоит великое дело во имя Мое… Ничего не бойся… Смерти нет… А есть Жизнь вечная… Целую тебя…
И она исчезла, увлекая за собой разноцветный шелк, расточая во тьме гаснущие нежные радуги. Вновь на носу туманно светился розово-синий огонь. Мимо проплывал сумрачный Кремль с белым столпом колокольни.
Аня держала голову у него на груди, ничего не заметив. Они продолжали танец, но Плужников чувствовал, что с ним случились небывалые перемены, в него вселились непомерные силы, его души коснулись безымянные творящие духи.
Глаза его обрели небывалую зоркость. Он смотрел на корабельный огонь и, если прежде различал вокруг лишь розовые и голубые кольца, теперь видел множество разных оттенков, бессчетное число переливов, от густой, словно ночь, синевы до алого нежного пламени и золотого лучистого света.
Он разглядел во тьме, на куполе Ивана Великого, отставшую золотую чешуйку и под ней зеленую капельку меди; чуть ниже, среди сумрачно-золотых, на черном обруче букв усмотрел прилипший липовый листок, занесенный ввысь мокрым ветром; возвел зрачки туда, где в дождливое небо тянулся от креста прозрачный гаснущий луч, и сквозь мокрую мглу, туманное зарево города увидел звездную бездну, разноцветные алмазы созвездий, серебряную, в мерцающей пыльце луну. На ней отчетливо смотрелись лунки кратеров, лучистые морщинки от упавших метеоритов, скалы и отроги Моря Дождей. На белой как пудра равнине отпечатались рифленые следы лунохода. Сам луноход был тут же, припорошенный мучнистой пылью.
– Ты ничего не почувствовала? – спросил он Аню, заглядывая ей в лицо.
– Ничего, – сказала она. – Только твое тепло. – Она улыбнулась, прижимаясь к нему, и глаза ее оставались закрытыми.
Они продолжали танцевать на мокрой палубе под тихим звенящим дождем, сквозь который в глубине корабля утомленно постукивал двигатель. Город вокруг непрерывно рокотал и гудел. Стоя на плывущем кораблике, он услышал, как нежно хрустнул черенок осинового листа в подмосковной роще и красный осиновый лист, кружась, полетел в ночи, еще услышал, как бьется сердце в груди у спящего голубя, что укрылся от дождя в завитке кремлевского собора.
Звуки мира наполнили его во всей бесконечной красоте и гармонии, и он различал вселенскую музыку, под которую вращались прозрачные сферы мироздания.
– Ты ничего не слышишь? – спросил он Аню.
– Ничего. Только дождь. И твое сердце.
На палубе пахло холодным ветром, мокрыми моросящими небесами, скользким железом палубы. Но его обоняние дарило ему запахи, удаленные на тысячи километров.
Он слышал сладкое дуновение дыма в афганском кишлаке, приторный аромат белых цветов в горячем кампучийском болоте, медовый запах лазурной бабочки, присевшей на куст в Мозамбике, железное дыхание вулкана в Никарагуа, уловил мимолетное благоухание, которое оставила в воздухе молодая парижанка, скользнув под фонарем на бульваре Капуцинок.
Почувствовал, как пахнут теплые перья птицы, спящей в дупле кипариса. Его обоняние стало столь чутким, что он чувствовал скопление озона в верхних слоях атмосферы, едкую струйку от сгоревшего метеорита. Мир вокруг него благоухал, переливался радужными цветами, звучал хоралами. И ему казалось, что его глазами смотрит на мир кто-то другой, ясновидящий, поселившийся в нем. Кто-то другой, наделенный абсолютным слухом, внимает вместе с ним музыке сфер. Чье-то сверхтонкое обоняние позволяет ему улавливать запах лепешек в харчевнях Бомбея и свежий аромат ледника в Швейцарских Альпах.
– Ты ничего не заметила? – спросил он Аню, глядя с реки, как медленно удаляется в туманных лучах стоцветный храм Василия Блаженного.
– Ничего… Только чудесную хризантему, которую кто-то обронил…
Она наклонилась, подняла с палубы белый чистый цветок, похожий на лучистую звезду… И он не изумился преображению цветка. Преображение коснулось его самого. Он обнимал ее под дождем, чувствуя, как она для него драгоценна.
После космического убийства Роткопфа Мэр и Плинтус, боясь себя обнаружить, избегали встреч и телефонных разговоров. Плинтус, страшась преследования, едва не сжег рукопись неоконченной книги «Мед и пепел». Мэр, демонстрируя полную аполитичность и озабоченность исключительно хозяйственными делами столицы, начал строительство четвертого автомобильного кольца вокруг особняка своей жены, которое народ тут же окрестил обручальным. К тому же он устроил в Москве карнавал в честь католического святого Игнация Лойолы, что великолепно вписалось в чествование других знаменитых католиков – святого Патрика и святого Валентина. Пользуясь тем, что большинство москвичей вышли на улицы в масках и в противогазах или просто напялив на головы поношенные колготки, Мэр и Плинтус, оба в домино, встретились наконец в Парке культуры и отдыха у Чертова колеса, переименованного в Колесо фортуны. Уселись, как бы невзначай, в одну люльку, и их медленно повлекло вверх на огромной раскрашенной спице.
– Я боюсь, – сказал Плинтус, держась за поручни люльки.
– Колесо почти безопасно, – ответил Мэр.
– Я боюсь репрессий… Возможно повторение тридцать седьмого года прошлого века…
– Сохраняйте самообладание… Вы ведь мужчина, хотя и ослабевший после операции на предстательной железе.
– Мне повсюду мерещатся агенты Модельера… Взгляните на соседнюю люльку… Те двое, юноша и девушка, они только делают вид, что совокупляются, на деле они за нами следят…
– Во всех люльках находятся мои люди! Видите того, загримированного под корейца? У него в руках электронный вибратор, которым он заглушает микрофоны подслушивания.
– Тогда зачем он сует вибратор под юбку своей соседке-балерине?
– Это не балерина, а вице-мэр! Вибратор нуждается в маскировке!
Их возносило над Нескучным садом, полуоблетевшим, в холодном осеннем солнце. Над голубой рекой, где вдали золотились Воробьевы горы и туманно розовело здание университета. Москва, прекрасная в последние погожие дни, перед началом предзимних бурь, нежно белела затуманенными кварталами, мерцала куполами церквей, распушила перламутровые дымы, развесила в студеном воздухе тончайшие проблески паутинок.
– Слушайте мои директивы… – Мэр стал тверд и категоричен. – Кто первый нанесет удар, тот победит! Не спорю, мы потеряли Роткопфа, и его тело покоится на Арлингтонском кладбище, но следующий ход за нами! Мы спровоцируем беспорядки в Москве, после которых коррида и устранение Счастливчика дестабилизируют обстановку, и власть сама упадет нам в руки! Для этого вам следует немедленно встретиться с руководителем «Красных ватаг» и провести переговоры, смысл которых изложен в этой инструкции! – Мэр сунул в руки Плинтуса пухлый конверт. – Сам же я проведу переговоры с вождем скинхедов… Доверьтесь Колесу фортуны, которое возносит нас к вершине славы…
Люлька, в которой они сидели, достигла высшей точки. Великий город был виден как на ладони. Все его банки и церкви, казино и министерства, ночные клубы и культурные центры, вещевые рынки и музеи абстрактного искусства, казалось, взывали к обоим: «Владейте нами!.. Мы ваши!..»
– Так давай же поклянемся в верности друг другу и нашей великой цели! – Мэр пожал Плинтусу руку, предварительно натянув на пальцы резиновую перчатку. – Как Герцен и Огарев на Воробьевых горах.
