– Абрамович тоже полетел в космос, но забыл свой космический позывной. Выходит по рации на соседний космический корабль: «Сокол», «Сокол», я – Абрамович!.. Кто я?..» Ответа нет. Он снова: «Сокол», «Сокол», я – Абрамович!.. Кто я?..» Нет ответа. Он в третий раз: «Сокол», ну, пожалуйста, ну я – Абрамович! Кто я?» – «Ты – жопа!» – был ответ.
Вся площадь содрогнулась от смеха. Хохотали, взявшись за животы, космонавты. Престарелый конструктор ракет, сотрясаясь от хохота, уронил катетер, и струйка потекла на мундир генерала, который подумал, что это вечерняя роса. Губернаторы из центрально-черноземных областей тузили друг друга кулаками, повторяя сквозь хохот: «Ты – жопа!.. А я?» Олигархи, привыкшие к самообладанию, улыбались, но было видно, что им нелегко сдерживать смех. Американский и китайский послы, напоминая двухголовое животное, потребовали переводчиков. Спикер Утка случайно нажал огнетушитель и залил щетинистое лицо спикера Совета Федерации густой пеной. Но тот нашелся, достал бритву «жиллет» и начал скоблить лицо, делая вид, что бреется.
– Вам не холодно? – заботливо поинтересовался Роткопф, предлагая Модельеру свой пиджак.
– О нет, благодарю… Я подумал, что нашему замечательному юмористу после его сегодняшнего подвига следует присвоить звание Герой России.
На всей площади погасли фонари, померкли фонарики, улетучились игривые светлячки. И во всей торжественной осенней красе раскрылось черное осеннее небо, полное звезд. Воцарилась тишина, в которой был слышен гул отдаленного города.
– Вы ничего не желаете мне сообщить? – спросил Модельер у Роткопфа. – Иногда в такие минуты хочется рассказать о самом сокровенном или покаяться… Я знаю, вы меня недолюбливаете… Нам не поздно помириться…
– Вы правы, – отозвался Роткопф. – Но давайте отнесем наш разговор на конец церемонии.
Модельер незаметно, по-католически, сложил перед грудью ладони и припал к подзорной трубе. Никто из тех, кто сидел на гостевой трибуне, не почувствовал легчайшей вибрации, длившейся полторы минуты. Вся трибуна, поставленная на невидимые рельсы, вращая невидимыми колесами, медленно перемещалась с той скоростью, с какой перемещаются континенты. В результате она сдвинулась настолько, что кресло номер 13 заняло место кресла номер 14. Ничтожно малый объем Вселенной, пронумерованный обитателями планеты Земля числом 13, сместился и стал целью боевого лазера, установленного на космической станции «Мир». В этом и заключался блистательный замысел Модельера, подставившего под огненное жало голову врага, искавшего его смерти.
Все устремили бинокли и подзорные трубы в ту часть неба, где влажно и драгоценно сверкала Кассиопея и где должна была возникнуть обреченная на испепеление станция «Мир». Все ждали ее сожжения, как на проводах Масленицы разгоряченные гуляки ждут сожжения соломенного чучела.
Среди разноцветного мерцания возникло едва различимое светло-туманное облачко. Так выглядит упавшая в черный кофе млечная капля. Облачко дышало, увеличивалось, становилось похожим на прозрачный одуванчик. Так светит в туманном мраке крохотный блуждающий фонарик в чьей-то несмелой руке. Одуванчик приближался, был окружен фиолетово-розовым, лучистым свечением, нес в глубине яркую сердцевину, внезапно, как от порыва ветра, облетел, рассыпая во Вселенной летучие семена, похожие на нежные бенгальские искры. Сердцевина беззвучно вспыхнула, и из нее образовался огромный радужный крест, чьи концы напоминали распущенные перья райской птицы. Крест парил, трепетал, источая волшебную радиацию, словно из неба на землю неслась безмолвная чудная весть. Одно из перекрестий уменьшилось, превращаясь в огненную жаркую линию, другое увеличилось, разметалось, стало походить на серебряные машущие крылья – огромная серебристая бабочка парила в Космосе, и на ее фантастических крыльях были различимы орнаменты, знаки, письмена, какие встречаются на фасадах буддийских храмов или на каменных пирамидах ацтеков. Крылья отпали и летели отдельно. Каждое превратилось в пышную люстру, которая переливалась бесчисленными хрустальными подвесками, драгоценно пылая среди осеннего неба. Подвески стали опадать, сыпались беззвучными дрожащими каплями, которые ударялись о невидимую преграду, взрывались разноцветными брызгами, превращаясь в купы небесных цветов. Небо стало огромной клумбой, где горели небывалые цветы, распускались радужные листья, крутились перламутровые стеблевидные спирали. Небо волновалось, словно шелковый занавес, расшитый золотом и серебром, в блесках, струях, переливах. Занавес сдернули, и начался звездопад. Бессчетное количество звезд, белых, медных, зеленоватых и розовых, полетело на Землю, оставляя гаснущие следы. Упали все, рассеяв в небе дрожащую серебристую пыльцу, какая остается на пальцах, когда в них побывала большая дивная бабочка.
Станция была сожжена… Кругом ликовали, обнимались, поздравляли друг друга… Торжественно заиграли гимн Соединенных Штатов Америки… Его сменила бодрая мелодия мюзикла «Норд-Ост», а также песни группы «Тату»… Вспыхнули фонари… Именитые гости поднимались из кресел, чтобы идти к своим лимузинам и отправиться в Кремль на торжественный банкет в честь испепеления станции…
И только тут, сначала несколько гостей, а потом и все остальные, увидели олигарха Роткопфа, который лежал в кресле, судорожно вытянув ноги, раскрыв полный мокрых зубов рот, рассыпав по плечам медно-красные кудри. У него во лбу, прямо по центру, зияло небольшое шестигранное отверстие, как будто бы проделанное граненым карандашом, – аккуратно прободенная кожа, просверленная лобная кость, уходящая в глубину лунка, полная розовой влаги.
– Боже мой, бедный Роткопф, ты не успел отдать мне карточный долг! – воскликнул никелевый магнат, доставая калькулятор и списывая шестизначную сумму в невосполнимые расходы.
– Милый, милый Роткопф, и куда пойдет теперь твоя неповторимая коллекция «Волосы мира»?… – сокрушался алюминиевый магнат, вытирая обильно текущие алюминиевые слезы.
– Я предупреждал, господа, не следовало торопиться с реформой электроэнергетики… – сердито буркнул нефтяной барон, делая нарочито неприятное лицо, чтобы скрыть истинное горе.
Мэр растерянно подбежал к Роткопфу, приподнял его голову, заглянул в отверстие на лбу, из которого вытекла маленькая алая капля, пробежала по переносице к губам и канула в открытом зеве, из которого высовывался влажный язык. Мэр, потрясенный и раздавленный, вернул на спинку кресла мертвую голову Роткопфа и молча отступил.
Плинтус даже не приближался.
Модельер, стоящий рядом, задумчиво извлек из нагрудного кармана своей уланской тужурки карандаш фирмы «Школьник», аккуратно вставил шестигранный стержень в шестигранное отверстие во лбу Роткопфа, попробовал провернуть, но грани мешали…
– Осколок станции сечением ноль целых шестьдесят четыре сотых квадратных миллиметра, господа! Проникающее ранение в мозг…
Он спрятал карандаш… Все с ужасом и благоговением смотрели на Модельера… Опечаленный, не замечая подобострастных лиц, склоненных вый, опущенных к земле шляп, он рассеянно сошел с трибуны…
Проходя мимо Плинтуса, тихо произнес:
– Что такое «Мед и пепел»? Да это просто говно…
Народ, не ведая о случившемся, продолжал ликовать…
Задирал головы в небо, где уже не было звезд и на облаках с помощью лазерного луча был выведен небывало высокий, после сожжения станции, рейтинг Президента – «84».
Московский рынок, накрытый бетонным куполом, был похож на огромное блюдо, из которого высыпались плоды райских садов: солнечные виноградные грозди, отекающие соком персики, алые и золотые яблоки, медовые дыни, пылающие разрубленной сердцевиной арбузы. Прилавки источали благоухания, сладостные ароматы, пьянящие дуновения, от которых кружились головы горожан, и они замирали, оказавшись среди волшебного изобилия, закатывали обморочно глаза, слабо шевелились, напоминая опьяневших, попавших в варенье ос.
У ограды рынка, где валялись груды отходов, прокисшие арбузы, прелая капустная листва, порченые фрукты и овощи, был разведен костерок из досок, кипел подвешенный закопченный чайник. Два азербайджанских торговца, два горбоносых апшеронских парня, с синими, невыбритыми щеками, пили из пиалок чай, бережно надкусывая кусочки сахара.
– У меня сегодня мент Петька опять паспорт спрашивал, – произнес парень по имени Июб, громко отхлебнув из пиалы. – Я ему триста рублей отдал, он взял и сказал: «Мало даешь, черножопый!» Мне, конечно, обидно…
– Погоди, будешь и ты его называть черножопым, – утешал товарища парень по имени Рафик, лизнув языком ломтик сахара. – Он деньги свои пропивает, а мы деньги с каждого персика про запас откладываем… Через год по дому в центре Москвы купим… Ты этого мента Петьку отыщи и поставь в будке у входа: пусть он тебя сторожит, дверцу машины твоей открывает…
