А потом «солдаты» и «офицеры» пели. Замечательно пели. И когда один молодой человек запел романс собственного сочинения о том, как он был, к сожалению, женат, но всей душой любил тоже несвободную женщину, глаза мои затуманились от слез. Саша сидел рядом, очень красивый в своей очень красивой форме. Он заметил, что я прослезилась, и нежно обнял меня за плечи. Наверное, решил, что я растрогана обстановкой, что мне все так нравится, что удержаться от слез я не смогла. А я плакала совсем не поэтому…
Одна молодая женщина, тоже чья-то жена, спросила меня вполголоса: «А почему Саша зовет вас Осенька? Очень похоже на осу…» Я объяснила, почему. И твердо про себя решила: «жужжать» о том, что меня совсем не увлекло главное хобби мужа, не буду.
А может, стоило чуть-чуть увлечься? Стать к нему ближе, сохранить семью, забыть… или нет, не думать о другом?
В общем, если раскладывать все по полочкам, гадать, в какой момент мной была совершена ошибка, то очень многие из моих поступков окажутся неправильными. И многое можно было бы исправить, кроме единственного факта, который изменить я была бы не в силах – существование Сережи, мужа моей подруги Женьки. И об этот факт, как о неприступный русский редут, разбивались все мои «а если бы то», «а если бы так».
Моя маленькая дочь, к сожалению, еще не могла быть мне собеседницей, да я и не смогла бы с ней обсуждать свои личные проблемы. Мама тоже сразу «закрывала» тему, когда речь шла о моей несложившейся семейной жизни. Саша был ей странен с самого начала: она реалистка, у нее на все прямой и ясный взгляд, стройная система житейских ценностей. Жаль, что не могу похвастаться тем же.
«Грузить» подругу я тоже не хотела. Если уж она с полу слова способна меня понять, то открытым текстом ей ничего говорить точно не нужно…
Да и хороша бы я была со своими жалобами на несчастную судьбу!..
И я сидела за переводами и на всех доступных моему сознанию языках думала об одном и том же.
Иногда я пускала свои мысли в другое русло. Я не маленькая девочка, и вполне допускаю, что Женьке тоже было что рассказать мне о Сереже. Трудная работа, непростой характер, вокруг него всегда так много женщин: коллеги-врачи, медсестры, благодарные матери маленьких пациентов… Может быть, и Женька порой терзалась ревностью, муками недоверия, обидой на невнимание? Не припомню.
Любовь прощает все, а нелюбовь все осуждает. Вот как все просто.
Что бы ни делал человек, которого ты любишь, ты сама – за него, за весь свет! – его оправдаешь.
А нелюбимому можно было бы и в лепешку разбиться, и это была бы… разбитая лепешка.
Чьи-то стихи, знакомые с юности, странным рефреном звучали у меня в мозгу на фоне французских технических терминов и немецких грамматических упражнений: «…Я выдумаю цирковые трюки, и сказочки, понятные для всех, чтобы казалось: лампа не потухла, чтобы, по крайней мере, хоть дразня, резиновая розовая кукла с твоим лицом шла около меня».
Вот Саша, так похожий на мою любовь, и стал такой куклой для меня. И я наигралась? Плохое слово, так похожее на правду. И это значит, я не права.
Но повседневность затягивает раны. И маленькая девочка, растущая рядом и, несмотря ни на что, радующая каждым шагом и каждым движением, становится твоим главным врачом. Главным…
Какие быстрые года после тридцати! Вот уже моя Женька рассказывает мне о новостях в детском саду, вот моя мама, свежеиспеченная пенсионерка, свободная от других проблем, кроме меня, расспрашивает, как маленькую, как я себя вела на работе.
– Не вагоны же ты у себя в банке разгружаешь, в самом деле. До отпуска ведь не дотянешь, упадешь где-нибудь. Я уже забыла, как ты улыбаешься.
– Не обращай внимания. Сегодня к шефу важные гости приходили, очень много улыбалась. Один немец заладил: «Лореляй, Лореляй…» А я ему: «Данке…» Чуть дождалась, когда в машину села. Сразу – рот подковкой. Так и отдыхала всю дорогу до самого дома.
– Чего в Минск не съездишь? Не зовут? Когда ты Женьку последний раз видела?
– Видела давно, а слышала в среду.
– Как они там?
– Кошку завели. Басей назвали, говорят, в честь меня – она дымчатая, глазастая.
Я все-таки дотянула до отпуска, вопреки мрачным прогнозам моей мамы, и, взяв с собой дочку, поехала в Минск на пару дней.
Нас встретил Сережа. Моя коммуникабельная дочь, конечно, не помнила его, но познакомилась вновь с удовольствием. Не очень-то привычная к мужскому обществу, вела себя отменно. Видимо, решив поразить нового дядю воспитанностью, важно спросила:
– Как ваше здоровье?
Сережа от неожиданности серьезно ответил:
– Благодарю, не жалуюсь.
Я засмеялась:
– Ну что, доктор, дождался?
– А вы-то все хорошеете, Анна Дмитриевна.
– Да, стараюсь. Хочу, чтобы через десять лет меня принимали за Женькину сестру.
– Что мама, не скучает на пенсии?
– Нет, мы разве дадим поскучать. Мне кажется, она даже помолодела. По крайней мере, с новой силой чувствует себя моей мамой. Бабушкой-то она давно стала, а вот мамой – как в первый раз. А я иногда чувствую себя девочкой, ста-аренькой такой девочкой…
– Женькины старики тоже на пенсии, так у нее обратная картина: она заявляет, что у нее теперь трое детей. Третий – я, ты поняла, да?
Привычная смена станций коротенького минского метро, десять минут, и вот уже «калi ласка, пакiньце вагоны…» Открыла Женька с кошкой на плече.
– Знакомьтесь, кто еще не знаком.
Женька-маленькая, конечно, потянулась к кошке.
Я обняла Женьку, почувствовав вдруг, как она похудела. Но в тот момент я этому значения не придала.
Стол уже был накрыт, весело расселись по местам. Я с тихой радостью наблюдала, как общаются «старые друзья» – Сережа и моя девочка. О чем они говорили вполголоса на кухне? Что обсуждали возле телевизора? Почему вместе пошли в магазин? Им было явно хорошо вместе, этой парочке, несмотря на то, что Сережу вполне можно было бы измерять в «Женьках»: две с половиной Женьки…
– Жень, ты чего такая бледная? Или мне кажется?
– Не кажется, Ася.
Что-то в ее голосе меня насторожило.
– Что случилось, Женька?
– Заболела я, Ася.
– Как?
– Плохо заболела.
«Не буду грузить тебя терминологией…» – вспомнила я.
– Подожди, подожди, что значит плохо?!
– Хорошо вообще редко болеют. А я – совсем плохо.
Как-то очень холодно стало – от горла до пяток, только кровь забилась в висках…
– Ты скажешь мне что-нибудь или нет?
Женька молча покачала головой.
Мы всегда болели одними и теми же болезнями, это было даже странно – ведь мы не близнецы… Помню, в восьмом классе половину зимних каникул провалялись в больнице с почками: лежа на снегу, смотрели, две здоровенные дурищи, на звезды. Недолечили, видно, до конца ни ее, ни меня, потому что время от времени почки давали о себе знать.
Я на нервной почве маялась желудком, и Женька тоже жаловалась на гастрит. В общем, все это было переживаемо. О «плохом» как-то не думалось. Женька, Женька, моя легкая, веселая, моя жизнерадостная Женька…
– Анна, не плачь, мои похороны не завтра.
– Ты еще ерничаешь…
– А что ты предлагаешь мне делать? Ну что?
– Неужели нельзя совсем ничего сделать? Хоть попытаться?
– Можно. Можно отодвинуть дату, так сказать, недели на две.
– Невозможно с тобой разговаривать. Как ты можешь шутить еще на эту тему?
– По-твоему, я шучу?
Какие, к черту, шутки. Я смотрела на нее во все глаза. Нет, нет, не может быть! Женька, это же моя прежняя Женька, только бледноватая, в самом деле, и худенькая.
– Ася, ты помнишь, я была у тебя в банке? Француз этот, с литературной фамилией…
– Скорее, с гастрономической… Ну и что?
– У меня там открыт счет… Я завелась с пол-оборота:
– Ты что, уже завещание решила опубликовать?!
– Не кричи, послушай…
– Не собираюсь ничего выслушивать!
– Проценты, конечно, еще не наросли…
– Ты просто невозможна! Я сейчас тебя стукну!
– Самое время… Последний раз мы с тобой дрались лет в пять…
Смотри-ка ты, а я не помню… Спрашивать из-за чего, спустя три десятка лет, было глупо, но я и в самом деле не помнила.
– Неужели ты помнишь, Женька?
– А я, знаешь ли, боюсь боли. Я, кажется, все ссадины свои помню… Однажды Андрюшка Рубан треснул меня учебником по голове и побежал, а я – за ним, возле умывальника поскользнулась, как грохнусь… До сих пор помню.
Помолчала.
– Я боюсь боли, Ася.
– Я тоже, Женька.
«Мне будет больно, как тебе, моя родная. Мне будет еще больнее потом. А Сережа? Бедный мой Сережа?!»
– А Сережа знает, Женька?
– Знает. Наверное, он раньше меня понял, что что-то не то. Сделал у себя анализы, но к врачу не послал. Видно, поздно. Или бесполезно? Лечит сам: колет что-то. Заметила, как он постарел?
И тут вернулись из магазина Сережа и Женька. Сережа посмотрел на нас и понял, что я все знаю. Вздохнул, помог раздеться своей маленькой подружке, сказал:
