Утром Катя проснулась с хорошим чувством и сама себе удивилась – откуда бы ему взяться? И, только глянув на будильник, поняла – выспалась, просто выспалась! Будильник показывал начало одиннадцатого. В комнате было непривычно светло, между шторами пробивался веселый солнечный луч, яркая полоса его тянулась поперек дивана и упиралась в книжный шкаф, высвечивая три первых тома Гоголя. «Проспала!» – испугалась Катя, а потом вспомнила – воскресенье, никуда бежать не нужно, – и улеглась поудобнее, пристроив под щеку угол мягкого ватного одеяла. Сергей тоже приоткрыл глаза, проследил за лучом, и закрыл снова, и повернулся к жене, и прижался покрепче, и поцеловал. И она повернулась, и тоже поцеловала, и погладила по груди, по шее, и поцеловала снова, мелкими легкими поцелуями, и он ответил; под одеялом сделалось жарко, они его отбросили куда-то в ноги, одеяло, перевесившись через подлокотник, с тихим шорохом утекло на пол, и Катя, зажмурившись, улыбалась, а Сергей, тоже не открывая глаз, целовал ее в улыбку…
Из коридора неожиданно донесся странный звук – шаги, и шорох, и стук падающих предметов, а следом – тихое, жалобное мяуканье, вовсе не похожее на привычное хозяйское «Ва-а-ау», а какое-то придушенное. Как по команде Катя и Сергей соскочили с дивана и выбежали в коридор, да так и застыли в дверях.
По коридору в сторону входной двери на четырех конечностях шествовала Дарька. Ее откляченная попа торчала выше головы, растрепанная светлая косичка мела по полу, а в пижамные штаны заправлен был пояс от Катиного махрового халата. Видимо, он должен был изображать хвост.
– Даша! – только и сказала Катя.
– Миу, – ответила Дарька жалобно и продолжила путь.
– Дарья Сергеевна, что здесь происходит? – спросил Сергей строго. Он всегда делался строг, когда его внезапно отвлекали от каких-нибудь важных вещей.
– Миу, – ответила Дарька.
– Грязно же! – сказала Катя.
– Миу, миу!
– Дарья Сергеевна!
– Ну, папа, ну я же кошечка, разве ты не видишь? – обиженно пропыхтела Дарька, повернув к родителям красное от натуги лицо, и плюхнулась на колени. – Миу!
За Дарькой, в конце коридора у входной двери, они увидели хозяина. Он невозмутимо сидел напротив когтедралки и осторожно трогал ее лапой. Даже головы не повернул – происходящее в коридоре его вроде как не касалось.
– Я тебе покажу кошечку! – возмущенный Сергей шагнул к дочери. Но Катя придержала его за локоть.
Она со смехом смотрела на мужа.
– Ты понял? Она у нас не просто так ребенок. Она – ко-ошечка! Теперь их двое…
И он тоже рассмеялся. И подхватил Дарьку с пола, и закружил, едва не сбив коридорную лампочку.
– Эх ты, чучело-мяучило!
– Миу! А можно я буду на завтрак молоко из блюдечка?
– Нельзя! – хором ответили Катя и Сергей.
Сергей воспринимал хозяина как врага, которого следует победить во что бы то ни стало, Катя – как зловредного неприятного человека, потом как капризное и мстительное божество, наделенное неограниченной властью, и только мудрая маленькая Дарька относилась к хозяину как к коту. Конечно, он был уже старенький и не хотел играть с бумажкой, а все больше дремал где лежал, но она его все равно любила. Просто так. За то, что он кот. За то, что он живой.
Она носила его по квартире, неловко ухватив поперек живота, укладывала к себе на колени и чесала под шейкой, а хозяин тянул голову и издавал хриплый клекот, отдаленно напоминающий мурлыканье. Он не выпускал когтей даже тогда, когда она повязывала ему бантик на шею или пыталась запихнуть в игрушечную коляску, чтобы поиграть в дочки-матери. Терпел. Был снисходителен. Один раз только сорвался, оставил кучу на подушке. И всё.
Всякий вечер Дарька пыталась утащить хозяина к себе и устроить спать в ногах, но Катя эти попытки пресекала и гнала кота в коридор. Он без возражений уходил, Дарька дулась, начинала:
– Ну ма-а-амочка, ну пожа-а-алуйста!
– Даша, это негигиенично!
– Гигиенично, гигиенично! Ты же спишь с папой, и тебе ночью не страшно! А мне стра-ашно!
– И смех и грех, – с улыбкой пересказывала Катя мужу. – Может, пусть у нее спит? Хоть орать перестанет.
– Нет! – отвечал Сергей холодно.
Это было настоящее «нет». Мужское. Железобетонное.
Сергей, хоть виду не подавал, был немного обижен на дочку, что она, выбирая между папой и котом, приняла сторону кота. Дарька про папино «нет» все прекрасно знала, но каждый вечер все равно канючила. Ерунда, будто надежда умирает последней. Надежда вообще не умирает.
К Новому году сделали друг другу королевский подарок – раздали все долги. Кроме, конечно, кредитных. Но и под елочку нужно было что-нибудь положить. Катя купила Сергею новую рубашку, а Сергей Кате – пену и лак для волос, и оба злились на себя, потому что это были не настоящие подарки, а расходный материал; но вернуть долги перед Новым годом – дело святое, ведь как встретишь, так и проведешь, а еще одного такого же, когда всякая копеечка на счету, не хотели ни он, ни она. Дарьке, посовещавшись, купили портативную электронную игру – в надежде, что это как-то отвлечет ее от Тимофея. Марье Марковне выделили из алкогольно-шоколадной коллекции, которая всякий праздник неизбежно образовывалась в каждой педагогической семье, самую красивую и дорогую бутылку сливочного ликера и самую большую коробку шоколада. Марья Марковна отдарилась корзинкой крупной золотой антоновки из собственных дачных угодий. Подарочный многозвездный коньяк в золотой коробке пошел риелтору, виски и белые кокосовые конфеты – свекру со свекровью, а полусладкое новосветское шампанское и коробку шоколада поскромнее Катя отвезла и торжественно вручила теще. Теща взамен сунула Кате кухонный набор – прихватку и варежку.
Слазили на антресоль и поделили поровну старые елочные игрушки, оставшиеся еще от бабушки.
– Не побей! – сурово сказала теща. – А то знаю я тебя!
– Не побью, – пообещала Катя, аккуратно укладывая стеклянные шары и колокольца в обувную коробку, обволакивая стерильной ватой.
Разговор не клеился, так что Катя быстро откланялась, даже чаю не попила.
Она не хотела дарить маме конфеты и шампанское, было в этих подношениях что-то нестерпимо казенное и чужое, но пришлось смириться – годы практики показали, что с тех пор как мама превратилась в тещу, угодить ей стало невозможно. Она с равным презрением встречала и миксер, и помаду, и новую кофточку, и шарфик, и часы, и фотоальбом, и сумку, и букет цветов – принимала с видимым раздражением, недовольно бормоча сквозь сомкнутые губы, мол, не надо мне этого, обойдусь как-нибудь… неблагодарные, неблагодарные! В любом случае денег на очередную попытку угодить у Кати с Сергеем все равно не было. Да и какая разница, за что схлопотать «неблагодарную» – за шампанское или за какой-нибудь постельный комплект?
Как встретишь Новый год, так его и проведешь – Катя с детства верила этой примете (хоть она нечасто подтверждалась) и потому старалась, чтобы в этот день все было по-хорошему.
Сергей отправился к метро за елкой – высчитав, что тридцать первого декабря они почти наверняка немного подешевеют; Дарька, слегка простуженная, что-то увлеченно рисовала в своей комнате, хозяин, вытянув лапы, нагло дрых на ее кровати, а Катя, напевая, пекла шарлотку из антоновки и варила овощи для салата. Календарик, где отмечала она дни до окончания года, был украшен последним крестиком. Потерпеть до сделки осталось совсем чуть-чуть, вот только рождественские каникулы закончатся, и останется всего девятнадцать дней, а уж там заживут по-настоящему. Кате очень хотелось, чтобы сегодня все было тихо-мирно, без сучка без задоринки. Она загадала – если в течение этих суток Сергей с хозяином не поссорятся, сделка пройдет удачно.
Катя вытащила из духовки румяную шарлотку, разрезала на кусочки, припорошила сахарной пудрой через сито и поставила на кухонный стол остывать, а сама на минуточку выбежала на балкон, где ожидала праздника банка маринованных огурцов. Когда вернулась, горячий пирог был разметан по кухне, а под столом лежало вверх дном треснутое блюдо. Хозяин сидел около миски с водой, нагло поглядывал на Катю и тщательно вылизывался.
– Сволочь! – сказала Катя. – Ты же не ешь пирогов!
– Мя, – ответил хозяин и запустил шершавый язык меж коготками.
Катя, делать нечего, взяла веник и совок и стала торопливо собирать по полу разлетевшиеся куски. За веником тянулась масляная дорожка, а сахарная пудра только размазывалась, оставляя на линолеуме белесые разводы.
– Сволочь! – еще раз сказала Катя, но хозяин промолчал, будто она обращалась не к нему.
Она старалась не злиться на него, очень старалась. И Сергею решила не жаловаться, а соврать, будто шарлотка случайно сгорела – ну вот совсем, до черной корки, и жалко, конечно, но она, Катя, сама виновата. Она собрала все и вымыла пол в двух водах – с порошком и просто так, а потом, поставив Дарьку охранять салат, сбегала до мусорных контейнеров и вынесла ведро, уничтожая улики. И еще раз вымыла пол – ей все казалось, что он как-то лоснится. Стоило убрать швабру на место и опять взяться за кухонный нож, как вернулся с елкой Сергей. Он был доволен: сэкономили почти вдвое. Дарька вылетела из комнаты и заскакала вокруг, хлопая в ладоши, – это была ее первая в жизни живая елка; у тещи ставили искусственную, цвета густой зеленки, пахнущую пластиком. Катя вышла, вытирая руки о передник, и тут же, не давая мужу опомниться, стала торопливо врать про пирог. Сергей обнял и начал успокаивать, – мол, пустяки, дело-то житейское, как говорил великий Карлсон; Дарька допрыгалась до того, что едва не выколола себе глаз, так что папа с мамой быстренько от пирога отвлеклись и засуетились вокруг ревущей дочери; и Катя, успокаивая ее, плачущую, прижимая светлую голову к груди и ласково гладя по волосам, думала с облегчением: счастье, что все обошлось. Ведь если бы Сергей узнал, если бы только узнал…
