– Я недавно был в России, – вдруг сказал студент. – В Москве. Ходил в театр. В знаменитый театр Станиславского. Великолепно!
– Ах, расскажите! – сказала я, – И вообще, давайте сядем за общий стол. – Студент уже шагнул было ко мне, но барышня дернула его за рукав и строго спросила меня:
– А откуда вы знаете, как меня зовут?
– Я хорошо знаю математику, – засмеялась я. – Анна – самое распространенное имя в мире. Назвав вас Анной, у меня было меньше всего шансов ошибиться.
– Вы думаете, тут работает теория вероятности? – засмеялся студент.
Я не разбираюсь в разных тонких чувствах, но мне на секундочку показалось, что я понравилась студенту, а эта самая Анна заревновала.
– Я абсолютно убеждена в правоте теории вероятности, – сказала я, – но лишь в общем случае. Как и утверждают лучшие умы, от Гаусса до Чебышева. Что же касается частностей, то мы с вами виделись сегодня, Анна, – сказала я. – На Инзеле. Около замечательного дома напротив скверика с фонтанами. Вы приехали на извозчике № 103.
– Она точно за нами следит, – сказала Анна студенту. – Иначе что она там делала? И откуда она знает мое имя?
– Ах, милая Анна, – сказала я. – Вот уж не было печали! Следить за кем-нибудь, тем более за вашим благородием. Я просто навещала одну свою знакомую. Близкую знакомую. Буду откровенна – близкую родственницу. Буду еще откровеннее – ближайшую родственницу. Буду откровенна до конца – свою мать, графиню Гудрун фон Мерзебург. Правда, ужасающее имя? О чем думали родители девочки, когда называли ее именем кровавой героини скандинавских сказаний? Которая убила своих детей, зажарила их сердца, накормила ими мужа, а потом и его прикончила? О чем, я вас спрашиваю? И звучит как-то ужасно – Гудрун.
– По-моему, ты попалась, – засмеялся студент, сел за мой столик и посмотрел на Анну уже с моей стороны.
– Хорошо, – сказала она. – Вы дочь графини? Ладно. Это многое меняет. Тогда вопрос: откуда вы знаете мое имя? Она вам что-то обо мне рассказывала?
– Ничуть, – сказала я, – Ни словечка, клянусь. Вообще же, будь я человеком социалистических, революционных убеждений, я бы, конечно, попросила кельнера и старого дядю Йозефа отвернуться и своими руками пристрелила бы вас обоих. Потому что из-за таких вот лопоухих зайчиков все великие замыслы революции идут прахом. Вы – враги революции более сильные и опасные, чем кайзеровская полиция, французская Сюрте и русское охранное отделение вместе взятые. Кто тебе, дура, – закричала я на Анну, – велел признаваться, что ты знакома с графиней? – Студент крякнул и потер себе висок. Видно было, что я его слегка смутила. – Идите сюда, – я снова перешла на «вы» и поманила Анну пальцем.
Анна сложила наконец свою газету и неохотно подошла поближе. Стол, за которым сидела я и куда уже сел студент, был в общем-то на две персоны. Хотя, конечно, при желании за него можно было усесться вчетвером и даже вшестером. Широкий простонародный стол для пузатых мужиков, которые едят большие порции из огромных тарелок. Анна поставила на наш стол свою чашку кофе, положила газету, взяла от соседнего стола стул (студент вскочил и стал ей помогать – забавно было смотреть, как они тащат стул в разные стороны) – и приспособила его так, чтобы сидеть как бы между мною и студентом. Неужели она на самом деле возревновала? Как смешно.
– Так что, – продолжала я, – если б я сочувствовала делу республики и независимости народов, я бы, конечно, сдала вас полиции. Убивать – это я пошутила. Охота была самой идти под суд. Но в полицию – точно. Чтоб под ногами не путались.
– Осмелюсь поинтересоваться, у кого под ногами? – с неожиданным ехидством вдруг спросил студент.
Я быстро поставила в уме крестик в нужной строчке, но сделала вид, что не обратила внимания. И продолжала:
– Но так как я не социалистка, не анархистка и на свободу народов мне тоже наплевать, я просто аристократка, которой все эти господа поперек горла, поэтому живите! Действуйте! Выдавайте первому встречному свои явочные квартиры, а уж как вы поведете себя на допросе в полиции – это очень легко вообразить.
– Какая-то вы слишком смелая!
– Аристократы не бывают слишком смелыми, – сказала я. – Они бывают просто смелыми, а трусы – это уже не аристократы. Если, не дай бог, начнется война, – сказала я, – а она рано или поздно начнется, то через три месяца боёв аристократии уже не будет. Просто физически не будет! Потому что офицеры-аристократы идут впереди своих солдат. А при нынешних митральезах, сами понимаете, чем дело кончится. Но не будем о грустном. Вы позволите мне угостить вас чем-нибудь? – сказала я.
– Благодарю, – гордо отказался студент. – Я сам готов угостить вас вином, пивом и вообще, чем вы пожелаете.
– Значит, будем на немецкий лад, – сказала я. – Каждый платит за себя. Вам неудобно, чтоб за вас платила барышня. Мне неудобно, чтобы за меня платил бедный студент. Или вы богатый студент? – вдруг резко повернулась я к нему. – Насколько мне известно, молодые графы, князья и дети магнатов ходят в одинаковых студенческих тужурках.
– Честно говоря, да, – сказал он.
– Да, князь? – наступала я.
– Да, я из небогатой семьи. По сравнению с вами, может быть, из бедной, но…
– Вы хотите сказать, «и горжусь этим»? Не надо.
– Почему это я не могу гордиться своей принадлежностью к третьему сословию?
– Потому что гордость – это смертный грех, первый в списке, – сказала я. – Вы веруете в бога?
– Нет, – решительно сказал студент. – То есть я был крещен и в детстве меня водили на службу. Я проходил конфирмацию, но сейчас честно отвечаю – нет.
– Наверное, я тоже нет, – кивнула я, – но это неважно. Гордость от этого не перестает быть грехом. Или, скажем так, скверным качеством.
Анне очень не нравилось, что мы со студентом завели такой вот почти светский разговор.
– Но вы мне так и не сказали, – спросила она, – откуда вам известно мое имя?
– Это было ранней осенью, – сказала я. – То ли прошлой, то ли позапрошлой. Мы стояли на перекрестке. Наши кареты, я имею в виду. А вы ехали в коляске. Вот с ним. Как ваше имя, кстати? – сказала я студенту, протягивая ему руку.
– Петер, – сказал он.
– Очень приятно. Адальберта-Станислава Тальницки унд фон Мерзебург. – Он пожал мою руку. – Так вот, – продолжала я, – я выглянула из окошка своей кареты, и мы с Анной слегка разговорились насчет оперы, лета, поместья и зимы в городе. Мы очень мило поболтали. А вы, Петер, были против. Вы все время говорили: «Анна, хватит! Анна, перестаньте!»
– Не помню, – сказал студент.
– А я помню, – вдруг воскликнула Анна, – помню прекрасно.
– Да, да, – сказал Петер, – что-то такое в этом роде, кажется. Но, по-моему, это были не вы.
– Одно из двух, – сказала я, – либо здесь слишком темно, либо я за эти полтора года сильно постарела. – Петер светски улыбнулся. – Но главное – мы узнали друг друга. Мой папа говорил всегда: «Штефанбург – маленький город». Я не верила. Теперь верю.
– Тальницки унд фон Мерзебург, – медленно повторила Анна, – И имя какое красивое. Адальберта-Станислава! А что вы здесь делаете, осмелюсь спросить? В этой, с вашей аристократической точки зрения, дыре? – Она показала рукой на низкие своды ресторана.
– У меня здесь недалеко квартира, – сказала я. – Предупреждая дальнейшие вопросы, объясняю. Не у нашей семьи, а у меня. У меня лично. Желаете знать адрес? Пожалуйста, запишите… Хотя нет. Пока незачем.
– Зачем же вам квартира в таком отчасти сомнительном районе? – спросил Петер.
– Это действительно дурной район? – я подняла брови. – По-моему, здесь очень тихо и уютно. Ни рабочих бараков, ни игорных домов, ни красных фонарей. Вы серьезно считаете, что на улице здесь могут ограбить или убить?
– Нет, нет, – тут же поправился Петер. – Сомнительный для аристократов. Когда-то, кстати говоря, здесь жили некоторые славные фамилии. Но сейчас все угасло и увяло. Особняки переделываются в многоквартирные дома. Аристократам здесь жить скучно, а простым людям дорого. Не пойми что. Промежуточное какое-то состояние, – задумчиво говорил студент.
– Кто же здесь живет? – спросила я.
– Разные люди. От отставных офицеров до прожившихся помещиков. Не живут, а доживают, я бы сказал.
– Но зачем вам квартира? Маленькая отдельная квартира в этом странном районе? – спросила Анна.
– А зачем вы ездили к графине фон Мерзебург? – возразила я и, видно, попала в точку.
– То есть, вы хотите сказать… – сказала Анна.
– Я ничего не хочу сказать, – сказала я. – Если вы о чем-то догадались, я никак не смогу выдрать вашу догадку из вашей головы. Но надеюсь, что она не перепрыгнет из вашей головы на ваш язык. – Сказав это, я покосилась на стойку и увидела, что кельнер куда-то вышел, а пьяный жирный дядюшка Йозеф все так же дрыхнет в дальнем углу. Я расстегнула пуговицу на блузке, ближе к поясу, засунула туда руку и показала Анне кончик револьверного дула. – Вы меня поняли, мои дорогие?
