– Я? Ничего не задумала. С чего это ты взял, что я что-то задумала, Леопольдо? Зачем мне это?
– Кроме тебя этого не знает никто. Но то, что у тебя что-то на уме, и глупому понятно. Слишком хорошо я тебя знаю, мама́. Семейство Риччи, да еще в полном составе, да еще у нас дома, да еще во время ужина. Нет, здесь дело нечисто. Говори, я жду. И учти, у меня мало времени. Меня Ангелика ждет, – Леопольдо сощурил глаза и уставился на мать.
– Умберто! – позвала Паола Витале мужа. – Ты слышишь, Умберто, как твой сын разговаривает с матерью? Дожились. И это в собственном доме. И это ребенок, которого я когда-то прижимала к груди, – руки женщины ожили, взметнулись в воздух и принялись выписывать невероятные геометрические фигуры. – Это все она, Умберто, все эта полентонэ.
Паола Витале скрылась в зале.
– Где же ты Умберто?! – услышал Леопольдо. – Ах, вот ты где. Сидишь, улыбаешься. Ты все слышал, что сказал твой сын? Все до последнего слова? Какие трудные времена наступили. Если собственные дети тебя не уважают, то, что говорить о других людях?
Леопольдо слушал словоизлияния матери и улыбался. Как и многие итальянки Паола Витале любила поговорить, но еще больше любила пожаловаться на свою, по ее устойчивому мнению, нелегкую судьбу. Пробудить жалость к своей персоне – в этом Паола Витале была большая мастерица.
Леопольдо оттолкнулся от стены и двинул в гардеробную. Проходя рядом с залой, он посмотрел на мать, сидевшую рядом с отцом, и что-то тому втолковывающую.
– Мама́, иду собираться. У тебя есть две минуты, чтобы рассказать мне о своей задумке, иначе мне придется ограничить походы к вам с папой в гости до одного раза в месяц. Не хотелось бы снова столкнуться с семьей Риччи.
– Умберто! – глаза Паолы Витале распахнулись, на морщинистом лице застыло возмущенное выражение. – Умберто! Как ты можешь такое терпеть?! Ты только посмотри, как твой сын обращается с собственной матерью?! Он уже ставит мне ультиматумы! Бедная я, бедная, – голос Паолы Витале надтреснулся, ладони обхватили лицо. Казалось, еще немного и квартиру наполнит женский плач.
Но не тут-то было. Паола Витале взглянула на мужа, скрывшего свое улыбающееся лицо за газетой, нахмурилась и ударила по газете.
– Умберто! Я с тобой разговариваю или с кем? Ты слушаешь меня? Почему ты закрылся от меня газетой? Ах, негодник! Он еще и улыбается! – молнии засверкали в глазах женщины. – Vecchio schifoso[33]!
Но Паола Витале должно быть решила изменить тактику, так как внезапно огонь негодования в ее груди угас, лицо опечалилось, женщина покачала головой и положила руки на колени, застыв в позе глубочайшего смирения.
– Бедная я, бедная. Что-то я плохо себя чувствую, – тихо выдохнула она. – Устала.
Синьор Витале отложил газету в сторону, улыбнулся и похлопал жену по ноге.
– Все будет хорошо, Паола. Не стоит так убиваться. Ты посмотри, какой у нас сын, – Умберто Витале кивнул на Леопольдо, наблюдавшего за родителями с полуулыбкой на лице. – Посмотри, какой красавец. Недаром синьора Риччи со всей присущей ей страстью сегодня прижимала его к груди. А синьорины как на него смотрели. Я все видел.
– Я думаю, Софи была бы очень хорошей женой. Знал бы ты, какая она хозяюшка, а красавица-то какая, – Паола Витале была так поглощена воспоминаниями, что не заметила, как при этих словах муж и сын переглянулись и заулыбались как нашкодившие малыши. – Умберто, ты только посмотри, как наш сынок исхудал, живя с этой полентонэ, – Паола Витале отвернулась от мужа и посмотрела на сына. – Одни кожа да кости. А посмотри на его одежду. Она совсем не знакома с утюгом, – женщина вновь устремила глаза на мужа. – Нашему мальчику нужна хозяйка, а не карьеристка. А эта полентонэ только о карьере и думает. Она думает, что я не знаю, а я знаю, о чем она секретничает с Моникой, нашим секретарем. Она только и говорит о том, что когда-нибудь вернется на Север. Там, видите ли, больше возможностей и больше платят. Я знаю. Моника мне все рассказывает.
– Ты зря волнуешься, Паола. Нашему мальчику не пять лет. В двадцать восемь лет можно уже и самому выбрать себе жену.
– Что ты понимаешь, Умберто? Дети как слепые котята, они всегда требуют родительской опеки.
Леопольдо отвлекся. Узнав, что у Ангелики есть тайное желание вернуться на Север, опечалился. Ангелика ничего ему про это не говорила. Может, боялась, что он ее не поймет? А он понял бы? Хочет понять? Готов отпустить свою принцессу? Нет, только не это.
– Неужели она хочет меня бросить? – думал Леопольдо. – Неужели она меня не любит? Нет, это неправда! Это просто не может быть правдой! Надо поехать к Ангелике и объясниться с ней.
Леопольдо вышел из залы, прошел в гардеробную, обулся, вернулся в залу и остановился, услышав слова матери.
– Ничего, Умберто. Ничего. Скоро все изменится. Я слышала, как синьор Гирландайо, это наш главный редактор, говорил, что из-за кризиса придется сократить штат, уволить нескольких журналистов и редакторов, и ты знаешь, Умберто, – Паола Витале наклонилась к мужу, – эта полентонэ в списке тех, кого собираются уволить. Пусть убирается на свой чертов Север. Наш мальчик не пропадет. Мы найдем ему хорошую жену, настоящую хозяйку, а не глупую карьеристку. Софи – хороший выбор. Ей наш мальчик давно нравится. Конечно, семья Риччи не богата, но и мы не из таких. Главное, что Софи хорошая хозяйка. С ней наш мальчик будет и накормлен и обстиран. Да и синьора Риччи моя лучшая подруга. Мы с ней вместе растили наших ангелочков…
– Мама́, – прервал Леопольдо мать, – когда ты слышала, что Ангелику собираются уволить?
– Сегодня, Леопольдо.
– Значит, Ангелика об этом еще не знает?
– А я откуда знаю, знает она или не знает? Мне нет дела до этой глупой полентонэ.
– Мама́, не называй ее так!
– Не кричи на меня, Леопольдо… Умберто, скажи ему хоть что-то. Что ты молчишь? Будто набрал воды в рот. Это все твое воспитание.
– Паола, ты непоследовательна в своих утверждениях, – заметил Умберто Витале. – То ты обвиняешь во всех грехах эту чудесную девушку, Ангелику, то меня.
– Чудесную девушку?! – вскинулась Паола Витале. – Нет, вы слышали! Mamma mia[34]! Никогда ты меня не поддерживал, Умберто! Никогда!
В кармане штанов Леопольдо заиграла музыка. Леопольдо вытащил мобильник и взглянул на экран, улыбка тронула губы, когда увидел, что звонит Ангелика.
– Мама́, – сказал Леопольдо. – Ciao[35]. Мне пора. Меня Ангелика ждет.
– Подожди, Леопольдо. Дай мне хоть поцеловать тебя на прощание.
Мобильник разрывался, и Леопольдо пришлось нажать клавишу "отбой". Ничего, потом перезвонит.
Паола Витале приблизилась к сыну, поднялась на носки и поцеловала в щеку.
– Не забывай нас, Леопольдо. Приходи завтра на ужин.
– Посмотрим, мама́. Ciao, папа́, – Леопольдо махнул отцу на прощание, открыл входную дверь и вышел из квартиры в коридор.
– Звони, Леопольдо, – услышал он, спускаясь по лестнице на первый этаж.
– Обязательно, мама́. Ciao.
Леопольдо вышел на улицу. Прохладный ночной ветер коснулся лица, дернул за воротник рубашки и пробежался по шее. Леопольдо улыбнулся. Взгляд пробежался по деревьям, тускло освещенным уличными фонарями, скользнул выше, оставил позади крыши домов, устремился к звездам, яркими белыми точками блестевшими в ночи, зацепился за тонкую полоску облака, за которым спрятался блеклый, покрытый серыми пятнами диск месяца.
Леопольдо потянул носом воздух. Запах еще не совсем остывшего от дневного жара асфальта смешался с ароматами цветов, росших на клумбах под домом и в горшках на балконах, создавая тем самым что-то новое, странную смесь искусственного и натурального, мертвого и живого.
Мобильник в кармане Леопольдо снова ожил. Леопольдо направился к машине, припаркованной в двух десятках метров от дома, где жили родители, на ходу доставая из штанов мобильник.
– Привет, amore mio[36]. Прости, что не ответил раньше, только что вышел от родителей.
– Привет, милый. Хотела узнать, ждать тебя или взять такси?
– Конечно, ждать. Через пятнадцать минут буду у тебя.
– Тогда жду, Лео. Натали собирается ложиться спать, поэтому я тебя подожду возле подъезда.
– Хорошо, милая. Я скоро буду, не скучай.
– Постараюсь, – Леопольдо почувствовал, как на губах Ангелики расцвела улыбка. – Жду.
Из динамика понеслись короткие гудки.
Леопольдо нажал пальцем на клавишу "отбой", вернул мобильник в карман, отключил сигнализацию машины, после чего забрался в салон и завел двигатель. Несколько мгновений спустя он уже летел сквозь ночь по дорогам спящего Ареццо.
Они лежали на кровати, тревожимые лишь слабым светом ночника. На улице было темно и безлюдно. Городок словно вымер, спал, укрывшись плотным, украшенным миллионами сияющих звезд саваном ночи. Шуршание ветерка среди деревьев и в клумбах среди роз и магнолий было сродни блужданию привидений – таким же тихим и унылым. Рычание автомобильного двигателя, нет-нет да тревожившего ночь, казалось чем-то неестественным, даже чужим, абсурдным, среди глухой и глубокой тишины ночи, царящей за окном.
