Или вот ещё призовите на помощь всё своё воображение и представьте картину. В одном из домов многоэтажной кавказской застройки русские новосёлы ночью гоняют на всю громкость запись балалаечного оркестра и лихо, с визгом и дробным топотом отплясывают вприсядку. Когда потревоженный джигит, чьё ухо режут непривычные звуки, пытается урезонить соседей – его вышвыривают и пытаются избить. Он, в порядке самообороны, отстреливается. На защиту плясунов-драчунов как один встаёт мощная влиятельная русская община, давит на следствие. Робкие дети гор боязливо жмутся…
Не можете себе такое вообразить при самой могучей, самой изощрённой фантазии? Я тоже не могу.
Из материалов «круглого стола».
– Вы лучше пишите о Домах дружбы, помогающих сохранению национальных традиций. Где собираться людям? В подворотне, в подъезде, у кого-то на квартире? Дома дружбы сплачивают. Мы встречаемся, пьём чай, готовим национальные блюда, смотрим телевизор, поём песни и пляшем.
– Но не получается ли так, что общается лишь горстка, узкий круг завсегдатаев? При этом огромный круг людей остается вне сферы этой дружбы. Получается что-то вроде небольшого клуба по интересам. И как странно: собираться дружить на специально отведенной территории, чьё содержание, кстати, не дёшево обходится бюджету? И не есть ли самая лучшая дружба народов – неброская, повседневная забота о россиянах всех без исключения национальностей? Давать бесплатные уроки приезжим: как вести себя на новом месте жительства? Скинуться всем миром на операцию русскому или армянскому мальчику. Вставить, наконец, зубы бабушке-мордовке. Расчистить дорогу в занесённую снегом бесермянскую деревню. Или такая дружба будет пресновато выглядеть в отчетах?
– Вы журналистка, разве вы не имеете представления о порядке распределения средств? Деревня находится в подчинении районной администрации, которая и должна изыскивать средства для этих нужд. Почему городской бюджет должен делиться с каким-то районом? Это противоречит законодательству.
– То есть дружба между народами кончается за пределами городской границы. Наши бесермяне – и чужие бесермяне.
АУ, МЕЛКУМ, ГДЕ ТЫ?!
Я постоянная посетительница ближней мастерской по ремонту обуви. Просто беда: все новые сапоги приходится сразу ушивать – ножки в них болтаются, как пестики в ступке.
И всегда меня встречал пожилой разговорчивый армянин по имени Мелкум. Он брал мою очередную обувку, которая тонула в его чёрной волосатой ручище. Качал головой, собирал гармошкой лоб и глубокомысленно замирал над сапожком, как над заковыристой задачей со многими неизвестными.
Чиркал мелом, примерял, стирал и снова чиркал – при этом размахивал руками, страстно со мной советовался (половину слов я не разбирала), тут же меня опровергая и горячо настаивая на своей точке зрения.
Когда при первой встрече он назвал цену – у меня вытаращились глаза: в три раза меньше, чем другие берут за такую же работу! Мелкум истолковал мою заминку по-своему: махнул рукой и щедро снизил сумму ещё вдвое.
Подогнанные сапожки были готовы в срок, сидели идеально и лоснились, по собственной инициативе мастера начищенные душистым кремом(!) Это был Гений, Творец своего дела, чувствующий кожу. Три года я не знала с обувью проблем. И вот она явилась в виде белобрысого сонного увальня-парня в фартуке, который сидел на месте моего армянина.
Он спал, когда заполнял квитанцию – на этот раз я снова ахнула, но уже от безбожно задранной цены. Спал, когда отвечал на мои вопросы. И, судя, по состоянию отремонтированных босоножек, спал и во время работы: грубые неровные швы, нитки не в цвет, перепонка лопнула на следующий день… Дешевле купить новые, что я теперь и делаю.
Ау, Мелкум, где ты?!
По материалам круглого стола.
– Я чистокровный удмурт, жена русская. Она православная, я язычник. Наши дети считают себя русскими – ради Бога. Ещё раз подчеркиваю: нет у нас проблемы ни мордовской, ни башкирской, ни русской, ни еврейской и никакой другой. Есть единая проблема, общая для российского народа, который превращён в бесправную нацию нищих. Мне близка точка зрения Сталина, который говорил: «Я не грузин, я русский». В школе со мной говорили на русском, понимая, что мне надо расти, шагать дальше.
– Спасибо всем гостям. Под конец мне хотелось бы процитировать слова писательницы Ольги Бешенковской об упорном выпячивании принадлежности к какой бы то ни было национальности:
– Как будто национальность – это или орден или клеймо, а не всего-навсего оболочка, фантик, в который завёрнуто обычное человеческое сердце.
«Добрый свет» – так называются православные беседы, которые по приезде в городок затеял проводить молодой священник. Старенький батюшка Леонид умер, прислали отца Станислава (Изместьева). Высок, волос кудрявый, уста пухлые и алые. Болезнен: то его в краску бросает, то в смертельную бледность – слаб, худощав. Ну да ничего – матушка откормит.
При церкви есть просторный утеплённый пристрой, решили собираться там. На первую беседу народ ломанул: сидели в проходах между скамьями и стульями. Жёны привели мужей-алкоголиков, матери принесли детей с ДЦП, одинокие девы явились с тайным желанием снять венец безбрачия.
Расходились в недоумении: у заезжих проповедников куда всё интересней. Молодой неосанистый священник весь вечер гундосил одно: верь да молись, молись да верь. Стращал скорым божиим гневом. А кому нужны чудеса, сказал строго, – идите в цирк.
В общем, беседы не приобрели популярности. Но сколотился костяк, были четыре постоянных человека, которым полюбились, которые с нетерпением ждали и не пропускали ни одного «православного» вечера.
Библиотекарь Ирина Витальевна всю жизнь искренно и страстно пропагандировала атеизм. А сейчас растерянно разводила руками: «Ну, не знаю. Не знаю. У меня это уже в крови. Но что мне своим читателям говорить? Детям что говорить?!»
Приходила тридцатидвухлетняя прихожанка Марина – у её единственного сынишки в детстве обнаружилась тяжёлая болезнь. Марина истово молилась, просила прощения за грехи и обещала оставшуюся жизнь служить богу. Сын выздоровел. Марина уволилась (она преподавала в институте, писала кандидатскую), продала квартиру, на эти деньги построила на окраине города деревянную часовню.
Всем Марина была нужна, одновременно требовалась в десятках мест, дел и встреч у неё было не перечесть. Застать в городе было невозможно – кроме, конечно, дней, когда велись богослужения в её часовенке. Стояла она обычно в самом дальнем и тёмном уголку, закрыв платком лицо. Её с сыночком пока приютила Ирина Витальевна. Марина заболела сама, но день ото дня светлела лицом, тишала и укреплялась духом.
Непременным участником «православных» вечеров был Венька – в селе его знали как перекати-поле, бомжа, тунеядца, сквернавца – одним словом, никчёмного человека. Носило его по стране, и если верить его рассказам, ходил он проводником у геологов, и без памяти влюблялась в него жена олигарха, и охранники олигарха его убивали, но не убили, в среднеазиатской пустыне кусала его змея гюрза, и вкалывал он в рабстве у грузина-начальника милиции, и ещё много чего. В доказательство Венька демонстрировал шрамик выше локтя (укус змеи) и стёртые (кандалами) до костей запястья и щиколотки.
Венька прибился к церкви, безотказно исполнял хозработы. Носил и грел для обрядов воду, колол дрова, топил печи. На Крещение виртуозно бензопилой выпиливал в ближней речке иордань. Зимой расчищал снег, летом мёл дорожки, ухаживал за церковным садом. Отпустил бороду, величал себя Авениром, важничал.
Приходил пенсионер Барышников, который жил в малогабаритке у сына со снохой и детишками. Чтобы не путаться дома под ногами, Барышников бывал везде, где не гнали: от хора ветеранов и клуба «Здоровье» до «Вечеров, кому за…» Был он несусветный спорщик и Фома неверующий.
Ирина Витальевна выскоблила в трапезной длинный дощатый стол, расстелила белейшую вышитую скатерть. Марина принесла большую настольную лампу с абажуром тёплого апельсинного цвета. Хорошо, уютно было по вечерам в пристрое.
Сегодня на дверях церкви скотчем приклеен листок: «Храм в душе и на земле. На беседу приглашаются все желающие».
– Спасибо вам, отец Станислав, – в очередной раз благодарит Ирина Витальевна, вынимая крючок и нитки «ирис»: она вязала салфетки, красоты и белизны изумительной. Все полочки, столики и подоконники в храме были покрыты ими, точно морозными узорами). – Бывало, отец Леонид, земля ему пухом, телефонную трубку бросал, как заслышит мои вопросы. Написала их на бумажке, так отец Леонид ту бумажку в печку бросил – для моей же, говорит, пользы. И руки умыл. От дьявола, сказал, те вопросы.
… Вчера дежурила на дискотеке, – продолжает делиться она. – Насмотрелась, вот где дьявол тешится. Всё молодёжь рослая, красивая, здоровая. А в церковь зайдёшь… Одни старушки да пара-тройка усталых от жизни женщин. Мужчин единицы – и то либо слабоумные, либо инвалиды. Вы простите, отец Станислав, но это и есть славное Господне воинство, на ком ещё держится православие на земле Русской?
