– Бабуль, да никого он не бросал! Наоборот, двоих детей усыновил и вырастил. Да ещё и нас с Богданом! Другой бы давно забыл, что нашему отцу жизнью обязан. Кстати, он за брата ещё давно словечко замолвил – перед своим отцом…
– Ох, ты, милостивец, благодетель наш! – Морщинистые руки бабушки взлетели над одеялом и тут же ослабели. – Взяли Мишеньку на Литейный, на чёрную работу. Допустили до своего семейства, как бедного родственника!
– Бабуль, ну что дядя Сева должен был сделать?!
Мне давно надоели эти жалобы и ругательства, повторяющиеся каждый раз – с небольшими вариациями. Потом баба Галя всё забывала и начинала «петь Лазаря» снова. Конечно, её любимый ни в чём не был виноват. Зато его законный сын огребал по полной. И я должна была каждый раз вновь жевать эту жвачку, чтобы успокоить лежачую старушку.
А ведь подмывало вскочить, броситься вон из провонявшей мочой и хлоркой палаты. Несмотря на ежедневную уборку, проветривание и памперсы, запах пропитан мою одежды, волосы; застрял в подкорке. Потом, уже после ванны, я баллончиками лила на себя дезодоранты, духи – склянками. Надо было срочно избавиться от этого запаха – до следующего раза.
– Нос свой не задирать – вот что сделать! – закричала бабушка.
Я радовалась, что её соседки плохо слышат. Она и сама говорила слишком уж громко, напирая на «о», и потому выглядела безграмотной деревенщиной. А ведь, между прочим, окончила Московский университет. Похоже, бабушка совершенно тронулась умом и постоянно намекала, что с кончиной третьей дядиной жены не всё чисто.
– Не задирает он нос, бабуль, хватит наговаривать! Наоборот, слишком уж часто перед тобой извиняется. Прости, но отец сам решил спасать своего брата. И мы должны уважать его выбор. По-твоему, Мишенька должен был смыться, да? Пусть Севку бандюки на стройке пристрелят, а он к мамочке пойдёт чай пить? Отец не такой был, понятно?
– Ну вот, внучка, и тебя сманил, паразит! Подкупил шмотками за цацками. На это он мастак. Вон, какую кралю подклеил – чуть ли не из Кремля…
– Хорошего же ты обо мне мнения, бабуль! Но я не обижаюсь. Понимаю, как тебе здесь тошно. Но не Всеволод в этом виноват. Не мог он заставить своего отца на тебе жениться – хоть разорвись. А после гибели Михаила застрелиться хотел. Мне Юрий Даль об этом рассказывал, и Богдан тоже.
– Так что же он не застрелился? – своим фирменным судейским тоном спросила бабушка.
– Тебе бы легче стало? – Я глубоко дышала через нос, чтобы не вспылить и не вызвать этим очередную истерику. – Вместо одного трупа – два? Твой сын не воскрес бы, а чужой умер…
– Да, стало бы легче! Всё не одной горе мыкать… Я тут лежу, будто ни сына не было, ни мужа.
– А мать Всеволода в Сочи на кладбище лежит! Это лучше, по-твоему? Ладно, хватит, бабуль. Нам что, поговорить больше не о чем?
– А почему это я о единственном своём сыне вспомнить не могу?! Мишенька ведь Севку ненавидел просто – я уж знаю. Завидовал ему, и справедливо. Сам мне говорил не раз. Мы бедно жили, пока я замуж не вышла за Ружецкого Колю. Так и тогда ютились в коммуналке. А этот лодырь гужевался в Центре, в четырёх просторных комнатах. Просто понять не могу, зачем Мишка его тогда собой закрыл, от верной смерти спас? Отца уже в живых не было, бабки их – тоже. Какая муха сына куснула? Кому что доказать хотел? А обо мне, небось, не вспомнил. Своенравный был, упрямый. С виду суровый, а внутри как мальчишка. Сперва дров нарубит, а потом уже подумает – а был ли прав? С начальством ругался, с работы уходил. Справедливость так понимал. Казалось бы, стерпеть надо, промолчать. Глядишь – и зажил бы лучше. Иногда говорил, что всё вокруг надоело, хочется перемен, хоть каких. В прежние времена, признавался, революционером бы стал. Мишка мог бы – силушка в нём бурлила. Во всех ватагах делался заводилой. Много дрался с всякими «мажорами» – вроде братца своего. Вообще людьми их не считал…
В это время в палату заглянула та самая Татьяна, которую я и ждала. Она обрадовалась, поздоровалась, потом включила телевизор. Дальше принялась мыть пол, драить сантехнику. Я поймала Татьяну в санузле. Как всегда, сунула ей в кармашек фартука несколько сложенных купюр. Разумеется, делала это тайком – старухи следили за каждым нашим шагом. Выплыви эта история наружу, и Таня вылетит с работы в два счёта. А ведь она – вдова, и детей трое.
– Ой, спасибо большое, Марианна! – Татьяна легонько потрясла мою руку. – Замоталась совсем. Я же на двух работах. Сутки – здесь, да ещё в другом корпусе банщицей…
В палате орал телевизор – так, что тряслись стены. Его старались перекричать две старухи, которым не дали до конца выяснить отношения.
– Понятно, что времени мало, – посочувствовала я. – Мне вот тоже не продохнуть. Скоро в командировку посылают. Так что не знаю, когда заскочу в следующий раз. Сейчас уже бежать надо – в городе куча дел.
– А я вот приберусь, и мы вместе выйдем, – предложила Татьяна. Она засунула в ведро все свои флаконы и поддёрнула резиновые перчатки. – Сейчас шваброй пройдусь – здесь и в палате. А вы можете в холле пока посидеть. Бабушка-то ваша опять плакать будет всю ночь…
– А я думала, что она только при мне капризничает.
Надо было половчее выйти на разговор о пожаре в Молодёжном. Разговор не должен напоминать допрос. О том, что я связана с полицией, Татьяна не знала.
– Нет, она и без вас выступает. Всё ей не так и не этак. Врача всё время дёргает. Понятно, сына потеряла. Так ведь и другим людям несладко. Вон, моего мужа чиновник из Роснефти задавил. А потом сказали, что всё так и было. Ладно, что самого не обвинили. Дескать, нарочно под этот «мерс» прыгнул – от жены и детей. Или вот совсем недавно, в Молодёжке, дед сгорел заживо…
Я затаила дыхание. Мои молитвы были услышаны – не пришлось даже задавать наводящие вопросы. Теперь бы только с бабулей распрощаться и отдохнуть немного в холле. Здесь вообще жуткая атмосфера – несмотря на красоты природы и комфорт в заведении. Как будто работает вредный генератор, вызывающий усталость и тоску. Сегодня я вымоталась так, что померкли все предыдущие приключения, включая убийство Печенина. Эти мумии в постелях казались мне уже не совсем людьми. И уже в который раз подумалось: «Господи, как страшно так долго жить!»
– Где дом сгорел? – Я округлила глаза и приоткрыла рот, изо всех сил изображая испуг.
– Да там, где я комнату снимаю. Сейчас выйдем, так расскажу. А то старушки живо начальству настучат, что я не работаю, а болтаю…
Вскоре мы уже шли по залитому солнцем двору. Табло над входом во второй корпус показывало плюс пятнадцать. Персонал озабоченно сновал из двери в дверь. А старики радовались теплу, весне, приятной компании. За громадными елями и соснами сахарно сверкал Финский залив. Асфальтовые и плиточные дорожки уже просохли.
По случаю хорошей погоды проживающие оккупировали все лавочки. На одной из них, у входа во второй корпус, несколько старух горланили песни. Верховодила там бабка в синей куртке и в платке, с двумя палками. У неё было очень страшное лицо – уже похожее на череп. И совершенно мёртвые глаза…
– «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» – кто во что горазд орали «девочки» – так их здесь называли.
Слова они забывали, мотив врали, но ненависти и злобы в них было больше, чем в солдатах сорок первого года. Правда, когда с балкона второго этажа упал кусочек плитки, певицы испуганно притихли и едва не легли на пол. Правда, вскоре они заголосили вновь. Честное слово, куда приятнее было бы послушать вороний хор.
– У меня ещё утром свет погас! Зайди, глянь! – крикнула одна из певуний парню с бородкой, усами и серьгой в ухе. Он как раз пробегал мимо – в синей робе, неся на плече стремянку.
– Свет погас – это здорово! – пропел парень, даже не обернувшись. Потом всё-таки ответил: – Некогда сейчас. Ближе к вечеру заскочу…
– Ты только не забудь – суматоха ведь сегодня, – попросила старуха. – И так ничего не вижу.
Ещё одна особь, лет за девяносто, торчала посреди двора, как огородное пугало. Меня удивила её совершенно прямая спина, да и ноги сохранились на диво. Портили картину клочья седых волос, перепаханная морщинами жёлто-зелёная физиономия и маразматический взгляд. По этой причине бабушка вышла в марте на улицу без пальто и ничего не чувствовала.
Заметила я трогательную парочку. Татьяна ещё раньше говорила, что поженились они уже в интернате. Интеллигентная дама неспешно вышагивала впереди. За ней семенил согбенный дедушка с палкой. Это были единственные люди, которые не вызывали у меня отвращение. Наверное, тут их только и спасает любовь…
– Вот что телевизор с людьми делает! – Татьяна кивнула на самодеятельный хор. – Зоенька всё поёт и поёт, многих соседей задолбала. Никого не слушает – всё только назло. Чуть что – палками машет. А потом кричит, что все её бьют.
