Поиск Всеволода Рогова в Интернете оказался делом неблагодарным, как поиск Васи Иванова или Вани Сидорова. «Яндекс» предлагал железнодорожника, юрисконсульта, студента мединститута, художника-мультипликатора и т. п. Море разливанное кандидатур, и все мимо кассы. Не лучше обстояло дело и с фамилией Rogoff, вброшенной в англоязычный поисковик, который упорно подсовывал некоего Кеннета Рогоффа, экономиста и шахматиста. Да и зачем Рогову в открытом доступе светиться? Он наверняка спрятался за каким-нибудь пошлым ником, а тогда поиск становится вообще безнадежным делом…
В эти дни на работе, как по заказу, предложили поездку на конгресс в Филадельфию. В докладе, как сказал директор вуза, можно было бы развить ту самую тему про фаллическое техническое начало, только требовалось больше иллюстраций из жизни. Поначалу Мятлин загорелся идеей – во-первых, никогда не посещал Америку, во-вторых, у него там было важное дело. Но вскоре понял, что главная иллюстрация к его работе – он сам. И, если быть честным, следовало вылить на головы публики именно собственную историю. А оно ему надо? И вообще поездка лишь отсюда казалась привлекательной, на самом деле он будет ходить по этой Филадельфии, озираясь по сторонам и видя в каждом прохожем Рогова. И ни в какую Силиконовую долину конечно же не поедет, потому что а) командировочных не хватит, б) искать там человека – как искать иголку в стоге сена. Короче, он отказался, чем привел директора в явное недоумение.
Он отправился поближе, на улицу Чайковского. Решение далось нелегко, он даже не стал звонить – вдруг не захочет переступать порог? Если же захочет, то сделает звонок прямо от парадной, мол, случайно оказался поблизости и вот решил… Потом пил бы чаек и внимал бесконечной саге безутешной матери, жадно ловя детали и подробности. Светлана Никитична выкладывала их более чем охотно, цепляясь за воспоминания, как за соломинку.
– А помните ее любимую кружку? С собачкой была кружка, ага, вон там стоит! – Она указывала на верхнюю полку застекленной стенки с посудой. – Она специально эту кружку купила, сказала, что собачка на ее любимую Грету похожа.
И тут же рассказ про сбитую грузовиком собаку, как ее оперировали, как Лариса трое суток не спала, а когда утратила верного друга, просто лицом почернела, погрузившись в депрессию. Мятлин раз семь слышал этот рассказ. Но если раньше это был просто ностальгический треп, вполне объяснимая попытка вернуться в золотую пору жизни, то теперь беседа могла обрести иную подоплеку. Чем больше нюансов и подробностей, тем лучше, можно было бы даже диктофон прихватить. А что? Светлана Никитична оценила бы его порыв и, возможно, напряглась бы и выдала нечто оригинальное.
Волнение нахлынуло, когда оказался у парадной. Деревянная дверь сменилась стальной, с кнопочным домофоном. Но он не стал набирать код, дождался, пока выйдет кто-то из жильцов, проскользнул внутрь и долго стоял у порога, озирая арку перед лестничным пролетом и двух кариатид слева и справа.
Ранее парадная была неказистой: облезающая синяя краска на стенах, потолок с подпалинами от приклеенных спичек – в таком контексте полуголые женские фигуры смотрелись нелепо. Теперь же стены покрасили в мягкий желтоватый цвет, потолок побелили, и кариатиды вроде как оказались на месте.
Приблизившись к одной, Мятлин вспомнил, как на ее животе увидел изображение грубого хирургического шва и надпись: «кесариво сичение». Он долго потешался над творением хулигана-двоечника, призывая Ларису посмеяться вместе с ним, мол, вот образчик внедрения современности в творения предшественников, по сути, постмодернистский микст. Лариса же просто достала платок и вытерла следы фломастера. Через неделю на выпуклом животике опять появилось изображение надреза с подписью «апиндицит». Лариса стерла изображение еще раз, после чего делала это регулярно, пока вандал не сдался, а может, просто потерял свой черный фломастер.
«Надо бы эту деталь тоже записать…» – подумал Мятлин перед тем, как начать подъем по ступеням. Он не стал входить в лифт – на третий этаж можно было подняться и пешком, что всегда и делал. Раньше, правда, прыгал через две ступени, теперь же поднимался осторожно, по-прежнему не имея уверенности в том, что визит необходим.
Когда до квартиры остался один пролет, щелкнул замок, и на площадку кто-то вышел. Успев спрятаться за лифтовой короб, Мятлин вскоре услышал:
– Спасибо, большое вам спасибо! Если бы не вы…
Это был голос Светланы Никитичны – надтреснутый, почти старушечий. Мятлин не был здесь давно, последний раз звонил года два назад, чтобы поздравить с Новым годом, и уже тогда по голосу можно было судить: она основательно сдала.
– Да что вы, ей-богу… – отвечал мужской голос. – Я через неделю еще раз зайду.
Мелькнула дикая мысль: Рогов?! Но откуда?! Нет, это полный бред, Рогова здесь не может быть! Тем не менее, когда хлопнула дверь, Мятлин замер: войдет в лифт или спустится по лестнице? Незнакомец выбрал второй вариант, значит, изобразим непринужденность, типа: я в другую квартиру.
Из-за короба вначале показалась рука с палочкой, затем и ее обладатель – некто в черном берете и плаще. Этот человек хромал и вообще был слегка перекошен влево, как те, кто перенес в детстве полиомиелит. Отметив эту особенность и скользнув взглядом по лицу незнакомца, Мятлин направился было вверх, но его придержали за рукав.
– Туда направляетесь?
Хромец указал на дверь, из которой только что вышел.
– А вам, собственно, какое…
– Никакого, если честно. Но лучше бы вы туда не ходили.
Мятлин только теперь вырвал рукав из цепких пальцев:
– А… с чего вы вообще взяли, что я иду сюда?
– Потому что я вас знаю. Вы меня вряд ли вспомните, а я вас запомнил хорошо. И еще тогда понял: от вас не дождешься ничего хорошего.
– Очень любопытно… – пробормотал Мятлин. – Вам, значит, можно сюда ходить, а мне нельзя?
– Как же я могу запретить? Не рекомендуется – так будет точнее. Вы оба ничего не поняли в Ларисе. А тогда зачем тревожить память?
– Что значит – оба?!
– Вы прекрасно понимаете, что это значит. Оба – значит, оба. Другой сейчас где-то далеко, но не исключено, что и он здесь когда-нибудь появится.
Хромец смотрел на Мятлина то ли с жалостью, то ли с презрением, что было по меньшей мере странно.
– Впрочем, решайте сами, – усмехнулся тот. – С лестницы я вас не смогу спустить при всем желании.
Незнакомец похромал вниз, Мятлин же застыл на месте. Минуту-другую он колебался, стоя перед лестничным пролетом в двенадцать ступеней (он хорошо помнил это число). Несколько шагов вверх – и он все выяснит, расставит точки над i, и в растревоженную душу сойдет покой. А если не выяснит? Если вместо покоя лишь усилится тревога, в которой он и без того пребывал?
Так и не набравшись мужества, он с унынием стал спускаться. Незнакомца на улице не было, и Мятлин, обнаружив в соседнем доме рюмочную, завернул туда. Выпил сто коньяку, подумал и купил еще сто. Хромец в берете вынырнул из прошлого, будто кашалот, и пребольно куснул. «Вы ничего не поняли… А ты, значит, понял?! Да пошел ты знаешь куда?! Коньяк расслабил, потянуло выговориться, но затрапезная публика к душевной беседе не располагала. Да и другая публика вряд ли бы расположила – для этого была припасена особая жилетка, к которой он приник в ближайшем интернет-кафе.
Обнаружив вышедшую на контакт Жаки, Мятлин обрадовался, будто встретил старую знакомую, которую не видел много лет. Та осторожно выспрашивала про его дела (если у него, бедненького, могли быть какие-то дела) и давала ссылку на сайт, где можно было скачать антивирус под названием «Китобой».
«И как – удачно охотится этот «Китобой»?»
«Некоторым помогает. А как вообщее дела? Как личная жиссь?»
Можно было, как всегда, в ироничном ключе описать последние события своей жизни, с одной стороны, облегчив душу, с другой – оставшись анонимом. Но после пережитого внезапно и остро захотелось войти в кадр. Жизнь – короткая и зыбкая штука, не успеешь оглянуться, как уляжешься на Южном или Северном, и кто тогда будет стучать по клаве? Кто будет язвить и пикироваться в сетевых сообществах? А тогда выходим из тени, делаем шаг под софиты и, утирая струящийся по лицу пот (жарко светят, гады!), начинаем горькую исповедь.
Он признался во всем – раскрыл имя, биографию, прикрепил настоящее фото, если чего и утаив, то лишь по забывчивости. Жаки несколько раз подгоняла, мол, чего молчишь; он же, не обращая внимания на пинки, лихорадочно заполнял значками экран. Перед отправкой послания закончилось оплаченное время, пришлось еще раз тащиться к кассе, но вот наконец дело сделано, и можно выйти на перекур.
Мятлин успел выкурить еще одну сигарету, пока дождался ответа. Хотя лучше бы не дожидался. На него обрушился письменный ор: на фига, философ?! Сидел в виде памятника с блестящим пальцем, никому не мешал, и на тебе! Не нужно мне твоей постной физиономии, и признаний твоих не нужно! Ты же, козел двурогий, хочешь сочувствия, так?! И ответного признания, верно?? Наверняка встречи в реале попросишь, цветочки принесешь на свиданку, а дальше – кафе, бухло, постель! Но ты спросил: а хочу ли я всей этой фигни?! Так я отвечу: не хочу! Меня интересовала жизнь неизвестного мужика, которого я могла вообразить таким, могла – этаким, а какой-то Мятлин (ну и фамилия!), у которого болит левая почка, две брошенные жены и запыленная однокомнатная квартира, мне на хрен не нужен!
