Сын разглядывал первый самостоятельно полученный отпечаток – это был не иначе как сам отец. Улыбающийся во всю ширь, вроде даже вытанцовывающий на берегу, босой, почему-то в женском платье…
– Папа! Смотри, это ты!..
Но, когда он промыл снимок и включил свет, перед ним был лишь бледный засвеченный отпечаток, и будто отец растерянно моргал глазами, как на яркий свет, будто застигнутый врасплох, застенчиво и даже виновато улыбаясь, обратив на сына свое ослепленное лицо.
Самого его не было.
Его нигде больше не было.
Мать только всхлипывала, и саквояж его исчез.
«Я убью его! Убью, убью!» – сказал мальчик.
Потом он сделал вот что. Вернулся в ванную комнату и тщательно прибрался. В бутылке еще оставалось. Он примерился и изрядно отхлебнул. Первый в своей жизни глоток виски… А когда продышался, то плюнул в ванночку с жидкостью цвета виски, в которой только что проявился его отец, и слил в раковину.
«Вылитый отец…» – усмехнулся он.
Часть вторая
Бритва Оккама
2-000
– Ну вылитый отец!.. Куда ты без паспорта и без денег? Босой?.. Дождался бы Бьянки-Марии.
– А что она может, твоя Белая Мери?
– О, она многое может! Я-то ведь из дома не выхожу, всегда на одном месте. А она толковая девочка…
– Толковая… А я все-таки пошел!
– Ну что с тобой делать?.. Подожди! У меня остались кое-какие его вещи.
– Чьи?
– Твоего отца, чьи же еще.
Так, значит, именно здесь он жил…
Так вот что прятал полицейский под своей ухмылкой.
Он сразу обратил внимание на эту дверцу у Мадонны, рядом с туалетной комнатой… Подумал еще: встроенный платяной шкафчик. Куда, действительно, в такой тесной квартирке вещи девать?
Он так и подумал, когда, упомянув про вещи, Мадонна направилась к дверце… Но шкаф оказался совершенно пуст. Глубок, высок внутри, но – пуст.
Странность эта разрешалась просто, но тем более неожиданно: пол в шкафу был не пол, а люк.
У него уже бывал такой сон…
Будто он в своей квартире открывает еще комнату. Такую неожиданную, подлестничную, почти чуланчик, почти даже гробик. Такую одновременно желанную, уютную, свою. Удачу два на три. Чтобы влезли койка, столик и стул. И окошко вдруг есть, не успеешь подумать о нем… Виват, одиночная камера! Приват-камера… Серебряная коробочка с серебряным порошком. И так все просто: три ступеньки вверх или вниз, потом повернуть… а там дверца или даже так, без дверцы… Вдруг. Всегда там была, никто не знал, не замечал – как так получилось? А вот получилось, и все.
Тесновата была все-таки лондонская квартира после замка.
После.
2-001
Ступенек в шкафу было больше, чем три.
Их было семь.
Наверху зашумела вода: Мадонна наполняла ванну.
«Ей бы хватило и одного стакана…» – подумал Бибо.
Его очень рассмешило представление о том, сколько в ванну помещается воды, а сколько Мадонны.
Воспоминание о трубе А и о трубе Б, через которые наполняется и опорожняется некий бассейн, будто совпадало с причудливым устройством квартиры.
Школьные воспоминания Бибо, насколько мы помним, были печальны и тоже каким-то образом совпадали с тем делом, которым он теперь занимался.
Он разбирал сундук отца.
Сундук был настоящий сундук.
Школьные воспоминания – о юбке.
«Наверно, матери просто нравилось ревновать…» – подумал вдруг он.
Глупейшая была история!
Девочкам в Итоне было не положено. И в этом смысле закрытое было заведение. Поэтому была одна. Дочка смотрителя. В нее были влюблены все, а она, как оказалось, в одного лишь Бибо.
Он же ее не замечал.
А когда заметил, было уже поздно.
Такая уж она была рыжая. И звали ее некстати – Бруной.
Но любили они друг друга сильно. Только негде было.
И в погребе, и на сеновале, и в конюшне, и под лестницей, и в анатомическом классе – повсюду либо тренер, либо смотритель со своей колотушкой.
На Рождество их отпускали домой, а она отпросилась навестить тетушку.
Он был готов где угодно, хоть и у тетушки. Уже у дверей она передумала:
– Ты мог бы меня познакомить со своей мамой?
– Конечно. – Голос его прозвучал фальшиво.
Он не мог.
И потому что он НЕ мог, потому что она на него посмотрела так, что он понял, что она поняла, что он понял, что она понимала, он тут же повез ее в замок, несмотря на все ее сопротивление.
«Лишь бы успеть…» – думал он.
2-002
Вошел отец без стука, и запертая на все замки дверь была ему нипочем.
Промокший насквозь, весь в каплях дождя.
Сын даже выглянул за дверь: никакого такого ливня…
– Так, значит, мы сюда пришли? – сказал он без большого удивления. – Мать дома?
Сын удивился больше, обнаружив себя в лондонской квартире.
Мать была, по-видимому, в министерстве.
– Я голоден, – сказал отец.
Был он в одних подштанниках, но не это было удивительно.
Удивительно было, какое молодое, даже юное тело было у отца. Как капли по нему живо сбегали.
Они прошли на кухню – они и были на кухне.
Сын пытался разогреть макароны.
– Ничего, так пойдет.
Отец жадно поедал макароны, с ножа; они соскальзывали, сыпались обратно. Он успевал, однако, – все время жевал и говорил все время…
– Видел твою Бруну…
Сын уже ничему не удивлялся:
– Ну и как она?
– Ничего. Запутанный случай… Ждет тебя.
– Простила?.. Несчастный случай или…
Отец лишь пожал плечами. Сын похолодел от предчувствия:
– И… скоро?..
– Что скоро?
– Будто не понимаешь. Скоро она… ждет?
– Не-а, – жуя, сказал отец. – Не так и скоро… по-вашему.
– Не понял…
– Ты знаешь, я тоже долго не все понимал, а теперь понял.
– Что ты понял, отец?
– Что все так, как есть.
– То есть как?
– Один к одному.
– То есть?
– Несправедливость происходящего совпадает со справедливостью мироустройства.
– И все?
– А что может быть еще?
– И впрямь… Ну а как там?
– Да я там редко бываю. – Он произнес это с такою небрежностью!
– Куда ты делся? Тоже запутанный случай?..
– Долго объяснять. Потом. Мне пора.
– Куда тебе теперь-то спешить?
Отец рассмеялся:
– Через пять минут Израфель опять зарыдает.
А я и так не просыхаю…
– Пап, ну скажи хоть, сколько…
Тень улыбки… и отец молча выбросил два пальца.
Как он проглотил последнюю макаронину, как исчез… одному – кому? – известно.
Одно точно: был отец свободен как никогда. А когда он был НЕ свободен?
И был он… счастлив, что ли?.. А когда он был НЕ счастлив?
2-003
Самой ценной вещью у отца в сундуке был сам сундук.
«Вот она, вещь в себе!» – улыбнулся сын.
Не лишена любопытства и сама попытка его описания…
Извольте. Отчего бы и не описать вещицу…
Он напоминал комнату, в которой стоял. Комната же напоминала квартиру, в которой находилась. Двойное дно в квартире объяснялось проще, чем казалось бы.
Чертеж словами, оказывается, труднее описать, чем картину.
Чтобы войти в описание, надо подняться два марша по лестнице на бельэтаж. Дверь окажется справа. За дверью будет маленькая прихожая, из которой налево будет дверь в небольшую кухню (она же столовая), а уже из кухни – дверь в большую комнату (гостиная, она же спальня). На кухне – плита и стол с лавкой, в гостиной – кровать и распятие.
Направо из прихожей будут две дверцы: одна в ванную комнату (ванная, душ, туалет), другая – в пресловутый шкаф (с секретной лестницей), и там, внизу (семь ступеней), еще комнатка, поменьше, третью часть которой (кроме топчана, столика и стула) и занимал наш сундук. В этой комнатке еще и окошко было!
Именно в этом окошке и увидел (вернее, НЕ увидел) он впервые Мадонну…
Теперь она наполняла наверху ванну.
Как ни напрягал Бибо свое пространственное воображение, ему не удавалось представить, где же эта нижняя комнатка (в которой он в данный момент находился): под ванной или под лестницей? – она исчезала из пространства.
Она исчезала, и он вместе с ней: сундук был тоже своего рода пространством.
Темно-коричневым. Весь кожаный, хотя и твердый. Внутри из дерева (если постучать). Стенки и крышка – красиво-рифленые, углы обиты особо прочной кожей. Огромный. Человек бы в него легко поместился (в утробной позе). Две кожаные ручки по бокам (чтобы нести вдвоем). Металлические язык и петля для замка.
Замок – был. Серьезный, кованый. Но без ключа.
«Париж» – было оттеснено на крышке. И еще: «Туристский».
Французского, значит, производства… Представив себе двух носильщиков, согбенных под его тяжестью, сын опять улыбнулся.
Повертев замок (ключ оказался не нужен: он не был закрыт), сын поднял крышку.
Наверху лежали длинная юбка (подрясник?) и сандалии…
Под ними – ничего, сразу дно с прихотливыми пустыми отделениями, как в шкатулке. И лишь в одном – мешочек ржавых использованных лезвий.
