– Кстати, спасибо за «Маcallan». Первый раз в жизни пью настоящий шотландский виски, – Эразм сегодня был на редкость пьян. – Вы, правда, привезли его из Лондона?
Стояла чудная погода, Павлу удалось с воплями отправить очередную партию продукции, и он пригласить Эразма сибаритствовать на пляж.
– Какое счастье, что Высоцкий умер до наступления свободы. Чтобы он сейчас пел и кого бы играл?! Выступал бы на концертах – пчёлы против меда? – Эразма закачало на ветру, и он неуклюже плюхнулся в воду.
– Воистину! – сказал Павел. – Новый островной коктейль: виски с чистой как слеза водой Охотского моря.
– Вы всё иронизируете, – обиженно прогундел Эразм. – А мне придётся неумолимо трезветь, в порядке солидарности со всей нашей великой страной.
– Вы тривиальны – хранитель традиции. Кажется, ещё Плиний ворчал, что нравы стали унылы, читать и слушать некого, а цены на рыбу из Тибра задраны сверх всякой меры. А дело ведь было до наступления точки отсчёта современной хронологии.
– Послушайте вы, антискалигер. Эта замечательная маска трезвомыслящего исследователя исторических процессов не спасает от тошноты окружающей действительности. Народ глупеет, президент прилюдно удивляется коррупции в правительстве – можно подумать, он в этом правительстве не всех знает лично -страна катится в тартары, а вы… Вы, высокомерный москвич, грабите на излёте рыбные ресурсы нашего уникального острова. Казнить боярина, и немедля! – Эразм воткнул указательный палец в песок.
– Не поверишь… Всё украдено до нас… – пропел Павел.
Лицо Эразма сразу потеплело, став искренним и почти блаженным: «Он инопланетянин – Шклярский. Он всю свою жизнь находит нужную, нет, не слова, тональность происходящей сущности. Он, Башлачев и Цой. У Гребня так не часто, у других и того реже. Башлачев и Цой покойны, царство им небесное, он последний знаменосец этого рок-полка, вышедшего биться с химерами».
– Я замечал, что к Шклярскому одинаково трепетно относятся мятущиеся натуры и уличные проститутки, – сказал Павел. – А вот устойчивый московский средний класс, то, что раньше называлось «сотрудники НИИ и ведомств», а теперь «офисный планктон», его просто не слышат. Максимум того, что воспринимают – Сукачев, и то с панибратской усмешкой.
– Московский рок всё-таки отдает цыганщиной, – улыбнулся Эразм. – Бузотёры русской словесности.
Павлу определённо повезло. Эразм редко рассказывал о своей ленинградской молодости, примерно так, как фронтовики не любят рассказывать о войне. Он не кичился тем, что знаком со всеми, кого теперь с придыханием называли легендами русского рока. Он был свидетель, тихий, верный и вдумчивый. Он рассказывал без всегдашней изворотливости слов, без парадоксальных пассажей, его внимательный взгляд подмечал детали и тонкости плетения. Вне времени, вне социума, за пределами ярмарки тщеславия, во всяком случае, тогда.
«Тихо как в раю», – подумал Павел. Идти никуда не хотелось. Уже стемнело, вдвоем с Эразмом они сидели на берегу.
– Вы знаете, Павел, а нам ведь в каком-то смысле повезло, – Эразм прикурил сигарету. – Пожили при социализме, побывали в капитализме, теперь без страха и упрека готовимся к чему-то новому.
Павел смотрел на море, превратившееся в одну широкую тёмную полосу.
– И вы туда же! Неизбежность революции в сырьевом придатке цивилизованного мира, легко просчитываемый синдром Каддафи у нынешних правителей. Скучно, поверьте. Я этих разговоров в Москве наслушался. В обеих столицах нынче модно ходить на митинги оппозиции и потом в кафешках рассуждать о несчастной доле пенсионеров.
– Я не пророк в своём отечестве, – сказал Эразм. – Я знаю одно: общество потребления рушится у нас на глазах, не только у нас, во всём мире.
– Так до перманентной революции договоритесь. Вынужден огорчить: сейчас не двадцать пятый год, и мы не на собрании пролетарских поэтов.
– Вы, как Архимед, всё ещё надеетесь на точку опоры. Я понимаю, это убаюкивает – сознавать себя потерянным поколением Ремарка и Хемингуэя, на худой конец, лермонтовским лишним человеком. Но в тех случаях были хотя бы веские внешние обстоятельства: война, похоронившая привычный миропорядок, закосневший в домотканом славянстве царский режим. А у вас, да и у меня, собственно, тоже, какие шансы на оправдание: ворую, потому что все воруют, кто пошустрее и соображает лучше, строить ничего не буду, потому что либо дураки разрушат, либо умники растащат, деньги надо успеть не только заработать, но и потратить, и всё в том же духе. Так и бегаем по цирковому кругу, святое на власть попенять, будто она не из наших людей состоит.
«В этом он точно прав, насчёт точки опоры, – подумал Павел. – Легко сказать «выйди из ряда вон»… А куда идти?..»
– Надо принимать решение. Через десять дней аборт будет делать уже поздно, – Ольга посмотрела на него. – Ты же мужчина, в конце концов.
До свадьбы оставалось чуть меньше месяца, в квартиру они въехали на прошлой неделе. Вопрос о ребёнке повис между расстановкой мебели и хлопотами приготовления к скорому торжеству.
Он потом множество раз пытался вспомнить, кто из них поставил окончательную точку. Вязкая московская духота упорно растапливала очертания разговора.
Нельзя сказать, что он не любил детей. С сестрой, которая была младше его на восемь лет, он честно нянчился в юности, по команде родителей забирал из детского сада и всегда стоял за неё горой. С уже взрослой общался редко, в основном по телефону, поздравляя с праздниками и днём рождения. Может быть, из-за того, что сестра, выйдя замуж, уехала в другую страну и жила там, слава богу, спокойно и счастливо.
Его просто не очень волновало, будут ли у него дети. И хоть его убей, хоть режь на сорок пять частей, он не мог представить Ольгу матерью.
– Нет. Я пока не готов к ребенку, – ответил Павел. – И потом, твоя сценическая карьера. Дездемона не стирает пеленки.
– Да! Я рождена не для того, чтобы сидеть в клетке и варить борщи, – сказала жена.
Ему показалось, что Ольга вот-вот расплачется. Он поспешно собрался, буркнул, что надо срочно на работу, и уехал в дом.
Дома он пил по-взрослому, по-солдатски, не пьянея и не закусывая, только прикуривая одну сигарету от другой.
_______/////________/////_______
– Чок-чок-чок! Всё-таки шлюхи должны ублажать в борделе, а не торчать в телеэкранах! – Ребекка подвела черту первой части вечера.
За несколько дней до того он получил приглашение, витиевато украшенное wordовскими загогулинками: «Господин Карыгин П.А. приглашается на телевизионное Party. Вино и цветы обязательны. Спутник(ца) допускаются после строгого фейс-контроля. Алмазная Бейба».
Он позвонил Левону: «Слушай, я тут с одной чудной девкой познакомился. Приглашает на телевизионную вечеринку. Нет, не в Останкино, к себе домой. Да я сам не очень понял…»
Левон профессионально молчал в трубку.
– Ну, ты пойдёшь? Юрист непосаженый…
Всё оказалось неожиданно прозаично. На доходы от интернетовской деятельности Ребекка купила плазменный телевизор и устроила широкомасштабный просмотр продукции отечественных производителей. Гостей, кроме них, больше не было.
Ребекку, впрочем, это совершенно не смущало. Она порхала по комнате, ненавязчиво подливая мужчинам и себе и давала язвительные комментарии событиям на экране. Как бы невзначай она быстро выяснила подробности личной жизни Левона, его примерные заработки и где он собирается проводить скорое холостяцкое лето.
– Ах, Маврикий! – прощебетала она, нарочито копируя известную светскую львицу. – Остров блаженства и похоти! Я так и вижу амурную волну, накатывающую на загорелые мужские плечи…
– Вы – лукулловская дама! – только и смог произнести Левон, несколько озадаченный этой грациозной атакой.
– Какая? – глаза Ребекки превратились в заинтересованно умные.
– Левон Викторович имел в виду Лукулла, – сказал Павел. – Древнеримского полководца, склонного к обжорству, блядству и неумеренным возлияниям. Вошёл в историю паразитическими рассуждениями о бытии и сознании.
Павел чувствовал себя не в своей тарелке. Их роман с Ольгой находился в бурной фазе, она как раз улетела в свой родной город наконец-то развестись с мужем, с которым давно не имела ничего общего.
«Чёрт! Как бы не позвонила?! – тревожно подумал он. – Выключу, пожалуй, телефон».
– Я обожаю ленивых мужчин! – в тон Павлу продолжила Ребекка. – Мальчики, давайте пить и веселиться. Я быстро в ванную, переодеться.
– Ты чего такой кислый? – спросил Левон. – Влюбился, что ли?
– А что, влюблённость приводит к несварению желудка?
– Паша, мы, как коробейники, должны жить на чемоданах. Своеобразие российского бизнеса в том, что сума и тюрьма страдают бессонницей и караулят каждую твою промашку. Поэтому, когда соберешься жениться, подумай, в какой стране и под какой фамилией ты будешь встречать старость.
