– О господи, Алексей Федорович, – сказал сочувственно Иванов, – ну зачем вы себя так мучаете? Ведь ваша жена умерла в своей постели. Не во время еврейского погрома. Да, очень жаль, она была молода и прекрасна, я все понимаю, но ведь шашкой ее никто не рубил. И потом… Ну откуда вы взяли такие детали? Зачем этот мелодраматизм?
– Дело вовсе не в мелодраматизме, – быстро ответил доктор. – Я, может быть, не совсем ясно выразил свою мысль. Видите ли, все эти люди, только что убивавшие других людей, почему они не решались поднять руку на Сарру, не могли убить ее, или изнасиловать вдесятером, как тогда было принято даже в отношении семидесятилетних старух, десятилетних девочек, даже шестилетних, таких случаев была масса. Но вот с ней они не смогли так поступить, хотя она была невероятно красива и молода. В чем тут дело? А дело в том, Иван Иванович, что им в этот момент довелось увидеть себя как бы со стороны, поглядеть на себя, бог показал им, что они делают, и вот тут вся их, как им казалось, возвышенная, высокая, нравственная идея рассыпалась вдруг в один миг, вывернулась наизнанку, потому что эта самая девушка, вот эта Сарра, была не просто человеческим материалом, разновидностью человеческого существа, биологическим объектом, красивым животным или чем-то в этом роде, она была не обычной жертвой насилия, не обычной еврейкой, она была божьим созданием, в котором была беспредметная, нерациональная, мистическая сила, более могущественная, чем само это зло, чем это зверство средневековое, которое в них проснулось, и они отступились… То есть эта сила, понимаете, – сказал доктор, – она все-таки есть. Вот что я хочу сказать.
– Вы так думаете? – живо отозвался Иванов. – Ну а как же доктор Сорокин?
– А в том-то и дело, – сказал Весленский, – что из всех, кто находился в этой комнате, он один понимал природу происходящего, то есть он не был в этом воодушевлении, он не испытывал этого энтузиазма, он трезво осознавал ситуацию и понимал, что во всех этих людях только что поселился дьявол, что в них разбужен самый низкий инстинкт, что они превратились в животных, потеряли лицо человеческое, но что им удалось обмануть себя, и он именно считал, что так нужно, он был убежденным сторонником этого обмана, он хотел, чтобы эти его солдаты до конца верили, что творят месть, то есть справедливое дело, для него это было крайне необходимо, – иначе они не могли бы продолжать.
– Не знаю, доктор, – печально сказал Иванов, – не знаю. Мне кажется, когда происходит такое, мало кто о чем-то думает, что-то чувствует, это вы преувеличиваете. Все просто хотят уцелеть. Впрочем, про девушку Сарру вы рассказали интересно, с ней мне более или менее все понятно, я готов поверить, а вот что же с этим Сорокиным, откуда он взялся?
– Откуда? – задумался доктор. – Ну давайте я попробую это как-то объяснить, как я это понимаю. Видите ли, тогда, во время тех событий, которые сейчас, я надеюсь, уже в прошлом, потому что основные институты нормальной жизни в той или иной степени восстановлены, плохо, уродливо, но восстановлены, – (Иванов поморщился в этом месте, призывая его мимикой говорить немного осторожнее), – да-да, они восстановлены, будем так считать, – громче сказал доктор, – как бы для кого-то третьего, ну а тогда, возвращаясь к тем событиям, многие наши с вами друзья, родственники, ну то есть самые обычные, средние люди, они как бы потеряли почву под ногами, то есть как будто земля натурально уплыла из-под их ног, вот еще вчера в доме у них горел электрический свет, или пылали красиво свечи, или лампы, или там… печь с изразцами отдавала свое жаркое, щедрое тепло, женщины были красиво одеты, пахло духами, вкусной едой, и вдруг все изменилось за какие-то несколько месяцев, исчезли не то чтобы государственные институты, или само государство, или какие-то отдельные детали бытия – еда, свет, тепло, нет, исчезла сама жизнь, повторяю, разверзлась бездна под их ногами, и они медленно, но верно падали в эту бездну.
– Да что вы мне рассказываете, доктор, как будто я сам этого не пережил, – с досадой сказал Иванов. – Можно вас попросить ближе к делу, мы все-таки в учреждении.
– Ну хорошо, мы в учреждении, – сказал доктор, – я попробую, но тут тонкая граница, ее надо почувствовать. Дело в том, что люди ведут себя в схожих ситуациях по-разному. Одни, например, принимают часть вины на себя и к этому процессу разрушения жизни относятся терпеливо, с некоторым даже смирением, философски, они готовы ждать, терпеть, пережидать, что далеко не всегда, я это признаю, приводит к успеху, но все-таки это понятная, человеческая реакция, и часто эти люди во время революции погибали первыми. Другие, например, бегут, подальше, подальше от этой своей несчастной родины, в которой происходит такое. Наконец, третьи, и мы с вами это тоже знаем, уважаемый Иван Иванович, – меланхолично улыбнулся доктор, – они даже сочувствуют переменам, потому что считают их неизбежными и хотят в них участвовать, в меру своих сил пытаясь сохранить и совесть, и человечность. Ну и наконец, четвертые, к которым, как я полагаю, и принадлежал доктор Сорокин, они ищут виноватых, они ищут предателей, они считают, что если предателей найти и покарать, казнить, то и вся история повернется вспять, зло будет наказано и вновь восторжествует добро. Именно такие люди, как доктор Сорокин или атаман Самосенко, впрочем, возможно, он просто был бешеный пес, тварь, я не знаю, а вот про доктора Сорокина я уверен, что он был именно из таких – сознательных и идейных погромщиков, которые не просто считали, что евреи виноваты, а считали также, что истребив их всех до единого, устроив им эту библейскую казнь, они что-то там такое изменят в нравственном устройстве Вселенной, и бог снова обратится к ним лицом, ибо бог, как и они, тоже выступает за возмездие, за наказание предателей. Именно такие люди в Проскурове, да и в Киеве чуть раньше…
– Да-да-да, в Киеве, в Киеве, – вдруг воскликнул Иванов, – я бы хотел вернуть вас от проскуровского чуть назад, к киевскому погрому… Это очень интересно. Да? Могу ли я начать?
– Можете, – согласился доктор.
Иванов помолчал, закрыл глаза и начал тихо и как бы неохотно:
– Дело в том, что вы, доктор, описываете такие «идейные» погромы как нечто мистическое, проникнутое, как бы это сказать, возвышенным инквизиторским духом, а между тем известный на всю образованную Европу киевский погром, он ведь показал, что речь идет, увы, об абсолютно животной стороне человеческой природы, о том, что является подлинной изнанкой той омерзительной пустоты, которая, увы, прячется под благородными манерами и хорошим воспитанием.
– Ну вы как будто речь репетируете, Иван Иванович, – сказал доктор с нескрываемым раздражением.
– Щас-щас-щас, – заторопился Иванов, – погодите, не обижайтесь, мне просто трудно бывает начать, но уж если я начну, – улыбнулся он мягко, – тогда держитесь. Так вот, киевский погром известен прежде всего теми легендами, которые сложились позднее, о том, что деникинские офицеры, которые принимали в нем непосредственное участие, они как бы измывались над жертвами, бравируя своим благородным происхождением. Ну в частности, этот известный апокриф гласит, что в самый разгар грабежа какой-нибудь офицер или юнкер садился за рояль и самым старательным образом исполнял сентиментальную песенку или «благородный» романс, офицер мог во время погрома говорить комплименты дамам, подымать упавшие вещи, то есть вести себя галантно, что являлось, конечно, высшей формой издевательства, пыткой унижением, иной раз офицеры галантно предлагали еврейке, иногда старухе или матери семейства, пройти в другую комнату «переодеться», и там ее жестоко насиловала солдатня, ну и так далее и тому подобное. Конечно, у нас есть основания для сомнений, все ли так уж верно в этих апокрифах, составленных жертвами, не все ли в них слишком красочно описано, не слишком ли живописны эти детали, но с другой стороны, эти показания, я хочу вам заметить, доктор, снимались с жертв военными следователями, а не писались как мемуары, то есть врать в такой обстановке не совсем удобно. Ну и потом, что уж говорить, киевский погром, состоявшийся в феврале 1919 года, в каком-то смысле потряс образованных людей именно тем, что в нем участвовали не петлюровские самостийники, не дикие крестьянские банды, то есть не националисты, не эти массы абсолютно нищих и при этом вооруженных людей, нет, добровольческая армия казалась тогда многим, увы, воплощением порядка, дисциплины, воинского долга, чести, социальной справедливости, то есть в какой-то мере возвращением к старому, доброму, упорядоченному и организованному миру. Так вот, поразителен тот факт, что киевский погром фактически был хорошо организованной и подготовленной акцией, то есть да, его проводили действительно интеллигентные люди. Во-первых, газета «Вечерние огни», например, опубликовала, верите ли, доктор, опубликовала список домов, откуда якобы производилась евреями «стрельба в спину по отступающим частям». Еще раз повторю: это печаталось в газете, ну то есть как было дело, в этой газете существовал редактор, поклонник Чехова или, например, Короленко, или, может быть, Леонида Андреева, да? В этой газете были корректор, метранпаж, литературные сотрудники, то есть все люди интеллигентных профессий, затем так называемый ОСВАГ, официальный информационный орган добровольческой армии, я вам напомню, это ответственное было место, там люди писали тексты от лица всей белой России, так сказать, от лица всего белого движения. Так вот, они написали там жуткую мерзость, по поводу того, что командование, мол, с огромным трудом удерживает население от праведного гнева, ну или что-то в этом роде. Наконец, ваш Шульгин, ну почему же мой, скривился доктор, но потом махнул рукой на хотевшего немедленно отвечать Ивана Ивановича, ладно, продолжайте, ваш Шульгин написал совершенно жуткую погромную статью в эти дни и опубликовал ее в той же газете, под названием «Пытка страхом», помните ее, нет? Ну неужели не помните? Так я вам напомню, – и Иванов начал читать по памяти, закрыв глаза и присвистывая от странного удовольствия или от ненависти, понять было трудно: – «Покается ли еврейство, бия себя в грудь и посыпав голову пеплом…» да, покается ли еврейство, и дальше, дальше, вот: «покается ли оно в том, что такой-то и такой-то грех совершили сыны Израиля в большевистском безумии?..» Перед евреями, вот слушайте, слушайте, я вспомнил! – «перед евреями стоят два пути: один путь покаяния, другой – отрицания, обвинения всех, кроме самих себя. И от того, каким путем они пойдут, зависит их судьба!» То есть понимаете, какое дело, солдаты и офицеры кинжалами, шашками, штыками резали живую человеческую плоть, наслаждаясь их криками, насиловали девочек, а он в это время призывал их к покаянию. А вы говорите, долой самодержавие! Да, конечно же, долой!
