До этого из их республики ездили в составе сборной по плаванию на Олимпиаду в Монреаль два человека – Омельченко и Кушпилёв. Их фотографии висели во всех спорткомплексах рядом с их тренерами. Они были гордостью республики, и народ знал своих героев в лицо. В истории Города не было ни одного участника Олимпиады. Если кому сказать, так никто и не поверит, что можно попасть на Олимпиаду из их задрипанного маленького городка, где никогда не было даже тренажёров. Были длинные, тонкие резинки, которые стоили в аптеке сорок пять копеек пара. Их все покупали и нарезали себе для рогаток. Были верёвки, протянутые через блок с регулироемой натяжкой, заканчивающиеся двумя фанерками. Фанерки надеваешь на кисти и регулируешь в блоке натяжку. Стоя полусогнувшись, можно с меньшим или большим усилием эту верёвку вытягивать то правой, то левой рукой. Вот и вся Олимпийская база Города. И вот теперь все вокруг знали, что сын простого преподавателя физкультуры в школе – Василия Ильича – Семён Лазариди будет представлять Советский Союз на Олимпийских играх! Адель всей поверхностью кожи чувствовала вокруг себя брожение. Ловила взгляды, то любопытные, то косые, то восторженные, то завистливые. Она понимала, что интерес к ней самой утроился, удесятерился, и всё потому, что республика отправляла на Олимпиаду своего спортсмена. О нём говорили, о нём писали в газетах, его имя произносили как давнего знакомого совершенно чужие люди. Точно так же как Омельченко и Кушпилёва.
Папа ходил страшно гордый в приподнятом расположении духа, но бесед о своём сыне и его членстве в сборной не вёл. Казалось – чувства его распирают, но он стесняется их показать, то ли боясь, что ему кто-то скажет, как он любил сам говорить: «Нэ хвастайса!», то ли боясь сглазить. Но было видно, что в его жизни что-то происходит, хотя он всеми силами и пытался это скрыть.
Только мама делала вид, что ей нет никакого дела ни до ваших сборных, ни до дурацких Олимпийских Игр. «Всё, что происходит вокруг – это несерьёзно. Я снисхожу до выслушивания комплиментов в адрес моего сына. Да, он неплохо плавает, но это не даёт вам право считать его вашим спортсменом! „Спортсмен“ – это тупой неудачник, который ничего не добился и поэтому пытается воспользоваться последним шансом – продемонстрировать свои мускулы. А кому нужны эти мускулы, если головы нет на плечах?! Вот, в „Кабачке 13 стульев“ все видели пана Спортсмена? Во-о-о! Что, моего сына так и будут потом дразнить: „Пан Спортсмен! Пан Спортсмен!“. Мой сын будет инженером. Или врачом. Он будет интеллигентным, образованным человеком, который умеет себя „держать“, с которым есть о чём поговорить. Как вы все хорошо устроились! Мой сын, я в него столько вкладывала, а вы пользуетесь чужой вещью. Интересно, а чего вы своих сыновей не гоняете?! Аа-а-а… своих жалко! Мальчик работает на вас не покладая рук! Ну, ладно, пока пользуйтесь! Конечно, если вы сильно попросите, я наверное отпущу его на Олимпийские Игры.» Когда маму кто-то из знакомых останавливал на улице и начинал поздравлять, она, снисходительно улыбаясь, делала брезгливую гримаску и, переходя на доверительный тон, как бы открывала душу:
– Ой, знаешь, меня это соверше-е-ено не интересует! Пусть немного подрыгает ногами, что я могу сделать, если ему нравится купаться? Главное, он по математике в школе очень хорошо идёт. Вот его же месяцами не бывает, он приезжает и Глеб Панфилович говорит – оо-очень хорошо идёт, представляете?!
В то же время – ей льстило такое внимание. Она гордо рассекала по двору и улице, зная, что на неё смотрят и за спиной перешёптываются:
– С кем это ты поздоровалась?
– Это же её сын Семён Лазариди в сборную Союза попал и едет на Олимпийские игры!
Раза два к ним домой приезжали тренеры из Большого Города. Они о чём-то говорили в столовой, но о чём, Адель не слышала.
Мама была очень недовольна! Приезжали, сидели. Во-первых, она их не знает, во вторых – Аделаида за стенкой сейчас явно не уроками занимается: или прислушивается к их разговорам, или читает постороннюю книгу.
На несколько дней приехал Сёма. Адель слышала, как он задумчиво говорил отцу:
Наверное, для нас зафрахтуют отдельный самолёт. Из республики много спортсменов вошло в Сборную Союза. Там штангистов много, борцов…
Ну-у-у, нэ знау, – уклончиво ответил папа.
Сёма улетел. Его, как обычно, никто не провожал.
Адель сидела в своей комнате и в сотый раз читала о млекопитающих в учебнике «Зоология» за шестой класс, когда вошла мама:
Когда Сёмочка прилетит из Ташкента, напомни мне, чтоб я отвела его в парикмахерскую, а то с такими волосами ходит – смотреть страшно!
«Из Ташкента»?! Какого «Ташкента»?! Мам, ты что-то путаешь?! Какой «Ташкент»?! Они же должны лететь на Олимпийские игры!
Ни на какие игры он не улетает! Тоже мне – пришли и в открытую мне заявили: если мы хотим, чтобы наш сын попал в Сборную Союза, надо «им» дать взятку! Деньги попросили, представляешь?! Пользовались, пользовались ребёнком, а теперь ещё взятку просят, у них на него какие-то там «расходы»!
И ты не дала?! – Адель почувствовала, что готова прямо здесь, прямо сейчас придушить свою мать, разодрать ей грудь руками, вырвать сердце и зажать его в ладони, чтоб оно навсегда перестало биться. – Он же всю жизнь просидел в воде! Столько лет работы! Чемпион республики, и теперь – финал! Ты понимаешь, Олимпиада – это финал! Это – подведение итогов! Господи, ну как тебе объяснить?! Ты же всё равно ничего не понимаешь!
Всё я понимаю! Они на моём сыне заработали и имя себе сделали! Вот что я понимаю! Делать мне нечего, деньги я им буду давать! – Мама презрительно пожала плечами. – Зачем мне соревнования, чтоб что-то узнать про своего сына?! Я и так знаю, что мой сын лучше их плавает! Он вообще лучше всех! За что я взятку должна давать?! Кто не умеет плавать – пусть тот и даёт! Какой у него результат? Самый лучший! Ещё этого не хватало: им нужно, а я деньги плати! Вот, полетел в Ташкент на Игры Доброй Воли и ладно! Какая разница: и там бассейн и там бассейн!
Сёма через некоторое время вернулся из Ташкента. Мама отвела его в парикмахерскую, и Сёму коротко постригли. Всё шло, как обычно, по расписанному сценарию. Хотя уроков уже не было, мама с папой пока ходили в школу, потому что у них были педсоветы, составление планов и ещё чего-то. Сёма снова исчез в неизвестном направлении. Адель готовилась к вступительным экзаменам в институт. «Нови год какой празник?! Када хачу – тада празник!»
Олимпиада цвела на экране телевизора всеми возможными чёрно-белыми красками… Адель под стоны и ежедневные «умирания» мамы ухитрилась посмотреть только открытие Олимпиады. Соревнования же посмотреть не удалось. Только по утрам немного, когда у мамы с папой бывал очередной «педсовет». Правда, программу «Время» в доме продолжали уважать несколько больше других программ, папа неизменно, каждый Божий день очень внимательно прослушивал «погоду на завтра», как будто был или геологом, или главным агрономом страны. Именно из этой программы Адель и узнавала об очередном восхождении на пьедестал кого-нибудь из Советской команды. Дни Олимпийских Игр почему-то были для неё какими-то тяжёлыми, словно в ожидании чего-то нехорошего.
Это «нехорошее» имело реальный облик и представлялось ей свинцовой тучей, похожей именно на ту, что закрыла небо, когда она ехала домой из Большого Города после концерта. Сперва задул ветер и начался ураган. Ливень был такой силы, что «дворники» старенького красного «Икаруса» не успевали расчищать воду на стёклах и водитель ничего не видел. С гор стали спускаться селевые потоки, но останавливаться было нельзя, потому что тогда автобус смыло бы в пропасть. «Самое ужасное, – думала потом Адель, – что всё это происходило на участке пути, который лежит мимо кладбища, где похоронен деда. Может быть, там размыло могилы? Или сорвало ограду?» Мама с папой давно не ездили туда посмотреть. Только первые два года, а потом перестали. Мама говорила, что ей «трудно». А сама Адель одна не могла – там очень безлюдно и очень страшно!.. «Нехорошее» должно было произойти то ли с ней, то ли просто должно было произойти.
Адель было душно в квартире, казалось, стены давят её со всех сторон. Так, наверное, человек чувствует себя в склепе. Она постоянно ощущала за спиной присутствие кого-то постороннего, словно была в доме не одна. Адель бестолку шаталась из комнаты в комнату, не способная сосредоточиться. Иногда она доставала из-под газеты, выстилающей ящик письменного стола, совершенно пожелтевшие и ободранные стихи, которые ей подарил Фрукт, но они оказались песнями. Она их знала наизусть, но ей нравилось читать, потому что в тексте были совершенно невозможные знаки препинания, которые не мог бы передать ни один голос, кроме автора. Она доставала розу, засушенную между страниц «Новейшей истории», за что в своё время была жестоко наказана. Мама по своей наивности посчитала, что роза – подарок какого-то «ухажёра», и что Аделаида, мало того, что благосклонно принимает его ухаживания, так ещё и испортила учебник.
