Я передавала Якову Марковичу эти соображения слепого профессора. Яков Макович возмущался настолько, насколько возмущение прилично в устах бедного учителя-эмигранта. Настолько бедного, что он вынужден просить плату за каждый урок немедленно. Яков Маркович объяснил мне, что эта постепеновщина, как он выразился, есть не что иное, как способ увековечить самодержавие и диктатуру буржуазии.
– Но, позвольте, – сказала я, помня уроки профессора, – именно буржуазия является той силой, которая свергает абсолютизм. Буржуазно-демократическая революция – вот что требуется сейчас России и, наверное, нашей империи тоже, тсс!!! Тсс!!! Тсс!!! И эта революция постепенно побеждает. Разве нет?
– Разумеется, нет, – вежливо возмутился Яков Маркович. – Давно минули те времена, когда король и феодалы давили буржуазию, фабрикантов и лавочников. А фабриканты и лавочники, со своей стороны, стремились свергнуть короля. Это были времена наивного эгоизма богатых классов. Они кончились с французской революцией. В дальнейшем король и фабриканты, феодалы и лавочники научились договариваться. Они легко заключают союз против общего врага – против рабочего класса. Задача рабочего класса – свергнуть обе диктатуры: феодально-демократическую и буржуазную.
– До настоящей буржуазности надо еще дожить, – возражала я. – Возьмите нас. Мы ведь типичные феодалы. И все попытки моего бедного папочки (разумеется, при слове «бедный» Яков Маркович сдержанно усмехнулся, а я специально произнесла это слово, чтобы увидеть эту усмешку), все попытки моего бедного папочки, – повторила я, – превратить наш феодальный удел в нечто капиталистическое – увы, терпят провал. Крестьяне не хотят брать земли и становиться фермерами. Буржуа не хотят строить дома и фабрики на наших землях. Может быть, все дело в расстояниях, а? В территории, нет?
– Только пролетарская революция, – сказал Яков Маркович, – способна решить все задачи. В том числе и задачи буржуазно-демократические. Так сказать, по ходу решения своих задач.
– Не понимаю, – сказала я.
– Вам это и не надо понимать, – сказал Яков Маркович. – Давайте лучше почитаем Чехова.
– Быть может, Достоевского? – возразила я. – Чехова мы уже читаем третий месяц.
– Достоевский гнусен, – сказал Яков Маркович. – Он монархист, антисемит и клеветник на революцию.
– Далась вам эта революция, дорогой Яков Маркович, – сказала я. – Ведь революция, кажется, уже победила в России.
Яков Маркович вежливо изобразил саркастический смех Мефистофеля.
Да, конечно, Якову Марковичу не было места в новой России. Судя по бесконечным оговоркам в его рассказах, он был отчаянный радикал. Быть может, даже бывший террорист. Профессиональный революционер. Забастовки, митинги, листовки, провокации, взрывы и убийства были его профессией. Даже интересно, кто ему платил жалованье за эту работу? Неужели агенты держав-соперниц? Или революционеры просто грабили богатых людей? Ну, не знаю. Но вот сейчас он оказался без работы.
– Хорошо, – сказала я. – будем читать Чехова. Что на этот раз?
– Выберите какой-нибудь рассказ сами, – предложил Яков Маркович.
Судя по всему, у него сильно испортилось настроение. Он протянул мне книжку. Я перелистала ее.
– Вот, – сказала я, – рассказ «Ариадна».
– Читайте вслух, – сказал Яков Маркович.
– А успеем? – спросила я.
– У нас с вами еще два часа. А не успеем, дочитаем потом.
Я читала ему вслух по-русски, а вопросы, предварительно щелкнув пальцами, я задавала на нашем языке. В этом рассказе мне было понятно всё, в смысле слов и грамматики. Ну, может быть, кроме некоторых мелочей, которые мне тут же объяснил Яков Маркович. Но мне было непонятно несколько вещей, которые я у него и спросила. Первое. Почему герой так предан этой своей Ариадне? За что он ее так любит? Совершенно безответно. Ведь она, во-первых, очень глупая. Во-вторых, она почему-то убеждена в своем каком-то особом избранничестве. Что она, неизвестно почему, обязательно станет хозяйкой великосветского салона, куда будут приходить князья и послы, писатели и композиторы. И все будут ей поклоняться. В-третьих, она все время жрет, целыми днями. Автор, господин Чехов, устами своего героя постоянно и осудительно на это указывает. Не встав с постели, она берет тарелку какой-то еды и начинает лопать. Это же просто свинство! Как можно любить женщину, которая все время жрет? Да еще так некрасиво, неизящно. Представляю себе, как брызги и крошки летят на ее постель и ее ночную рубашку. А он смотрит на нее влюбленным щенячьим взглядом. Почему? Но вот самое главное: она изменяет ему. Изменяет бесстыдно, почти в открытую. Практически в соседнем номере гостиницы. Когда он уезжает от нее, не в силах всё это наблюдать, она своими письмами заставляет его вернуться, заставляет привозить ей деньги и просто-таки заставляет его быть свидетелем своего разврата.
– Зачем ему это нужно? – спросила я, прямо глядя в маленькие светлые глаза Якова Марковича.
– Это любовь, – ответил он мне. – Я так полагаю.
– Ага, – сказала я. – «Я так полагаю» – плохая оговорка. Вы учитель. Вы взялись меня учить, вот и отвечайте прямо: зачем он это терпит?
– Я не брался вас учить любовным приключениям буржуазии, – сказал Яков Маркович. – Я учу вас русскому языку: склонение, спряжение, синтаксис, словарный запас, к вашим услугам. А буржуазные эротические штучки – увольте!
– Какой вы злой! – сказала я. – Неужели все русские революционеры такие? А может, охранное отделение правильно делает, что вас вылавливает и шлет в Сибирь? Может быть, в Сибири, среди снега и волков ваша злость более уместна, чем в Европе?
– Вы считаете Россию Европой? – спросил он, явно переводя разговор на другую тему.
– Ну уж не Азией, не Африкой и не Америкой, – сказала я.
Яков Маркович даже побледнел. Еще бы. Я прошлась сейчас каблуками по самому святому. Сказала, что революционеры – преступники, а охранное отделение действительно охраняет от них общество. Плевок, пощечина, зуботычина от наглой богатой девчонки. Я увидела, как ему хочется встать со стула, выдернуть у меня томик Чехова и уйти не попрощавшись, хлопнув дверью. Но, как сказал русский же поэт Некрасов, которого мы еще в прошлом году читали с Яковом Марковичем, «В мире есть царь. Этот царь беспощаден. Голод – названье ему».
Яков Маркович был человек одинокий и неустроенный. Кроме того, как эмигрант, он находился под надзором у полиции. Эти уроки были ему очень, просто очень нужны, чтоб не сказать – незаменимы. Несчастный, нелепый, не умеющий заработать, скопить, устроиться на хорошую службу, уехать в Южную Америку, выгодно жениться на богатой еврейке, наконец! Ничего не умеющий. Мне даже жалко его стало. Я сказала по-русски:
– Приношу вам свои извинения, мой дорогой учитель. Я сказала это не подумав, с разбегу. Ей же богу, я не хотела вас обидеть, заверяю вас. Я глубоко уважаю русских революционеров и всеми силами своей души ненавижу и презираю охранное отделение.
Бедный Яков Маркович смотрел на меня сначала недоверчиво, но я так искренне прижала руку к груди и захлопала глазами, что он улыбнулся и теперь уже покраснел, от удовольствия.
– Спасибо, дорогая Станислава, – сказал он тоже по-русски. – Я знал, что у вас широкая душа и вы выше сословных предрассудков.
– Мир, – сказала я и протянула ему руку. Яков Маркович взял мою руку и крепко, по-товарищески пожал.
Ну и хорошо. Я на самом деле совсем не хотела, чтобы он целовал ее своими толстыми влажными губами.
– Но все же, – сказала я, не отнимая руки, – но все же почему герой рассказа так верно служит этой глупой негодяйке?
– Я когда-то тоже был влюблен в женщину, которая не стоила… нет, не меня, – улыбнулся Яков Маркович, – я ничего особенного из себя не представляю… Которая не стоила моей любви, моей преданности, моей всегдашней готовности простить, понять, успокоить. Она очень меня мучила.
– Как ее звали? – спросила я, вцепившись в руку Якова Марковича.
– Вы будете смеяться. Ариадна, – сказал он и высвободил руку.
– Так это рассказ про вас? – изумилась я, глядя на него во все глаза.
– Что вы, что вы, никоим образом! – засмеялся Яков Маркович. – Посмотрите, когда он был написан. Девяносто пятый год. Почти двадцать лет назад, я был тогда совсем маленьким мальчиком. В России это довольно распространенное имя. Ну, не так, как Мария или Анна, но встречается.
– Так зачем же вы?.. – спросила я. Он молчал. – Хорошо. Не хотите отвечать на этот вопрос, ну и не надо. Я понимаю, это личное. Но тогда второй вопрос: вот у героя есть отец. Герой влюблен в эту Ариадну. Тратит на нее все деньги. Своих денег у него нет. Одни только семейные доходы, доходы с имения. Деньги кончаются. И он все время пишет отцу «Пришли еще! Пришли еще!». Отец отдает имение в залог, берет деньги в долг. И все зачем? Затем, чтобы его беспутный сын отдавал эти деньги какой-то дуре, которая целыми днями жрет, лежа в постели, и этому самому сыну изменяет? Этого самого сына мучает? Ну сын-то, понятно, влюбился. Дурак. Там, на курорте, с ума сходит от безделья и измен этой дрянной бабы. Но отец-то зачем ему потакает? Это что, болезнь?
