Кстати, интересно – Марьюшка сдержала слово! Обещала утопить Детина – и утопила. Почти. Если бы не вмешался вельможный наш династический отпрыск, был бы Детин отдан варангам на откуп. Чтоб не обещал денег, кому не надо.
Доехав до тропы, Житник остановился и прислушался. Лесные звуки. Нет, никто его не преследовал. Куда ехать? Смотреть на пожар? Или убивать Горясера?
Четыреста лучших мужей. Мои соратники. Жаль.
Он решил вернуться в детинец и повернул на юг. По тропе этой следовало ехать шагом, но Житник спешил и пустил коня рысью. Аржи четыре проехал он без приключений, но на пятой передняя нога коня угодила в яму и посадник вылетел из седла по диагонали и упал на какой-то твердый бугор, слегка вывихнув себе колено и подвернув запястье. Конь ржал, лежа, очевидно, на боку. Житник, ориентируясь по тусклым лунным отсветам, добрался до коня. Нет, судя по всему, на этом коне дальше ехать было нельзя. Но до края леса оставалась какая-то аржа жалкая. Надо идти. И Житник пошел, ковыляя, подпрыгивая на одной ноге, другую применяя очень осторожно. По пути встречались такие глухие места, что приходилось вынимать сверд и нащупывать им тропу перед собой. Колено болело ужасно. А на самом подходе к кромке леса, откуда до Новгорода рукой подать, по обе стороны тропы засветились факелы.
Вот оно, подумал Житник. Что ж. Просто так я не дамся. Может, меня и схватят, но…
– Одолеть меня можно, – сказал он громко, поводя свердом. – Но считаю долгом своим вам сообщить, что число схвативших меня будет на три-четыре меньше, чем число собиравшихся схватить.
– Заткнись, – велели ему из темноты. – Доставай кошель и бросай его на траву. И сверд положи рядом.
– Вы это о чем? – спросил Житник.
Но, увы, он уже понял – о чем. Это были не ратники, не Косая Сотня, не люди Ярослава. Это были обыкновенные приновгородские лесные разбойники. Достигнув огромной власти, в мыслях возвысившись до власти полумировой, Житник, он же посадник Константин, падал теперь очень быстро и очень низко.
Глава двадцать восьмая. Повар сбежал
Пробираться палисадниками оказалось легче, чем Любава предполагала. Например, если нужно перелезть через забор, то поступать следует так: сперва подождать, пока Хелье встанет спиной к забору и сцепит вместе руки перед собою. Представить себе, что это не руки Хелье, а ступенька веревочной лестницы. Встать на нее и упереться руками в плечи Хелье. Теперь самое сложное. Хелье распрямляется и одновременно поднимает руки, и ты взлетаешь в воздух, и в этот момент нужно не полетом наслаждаться, и не визжать (дышать только носом), а наклониться вперед, и получится, что ты легла на забор пузом. Нужно хорошо укрепиться руками, чтобы не повредить пузо. После этого надо закинуть одну ногу на забор, приподняться на руках и на этой ноге, чтобы край забора оказался ниже паха, и падать как попало на другую сторону. Хелье к этому моменту уже перелезет через забор и будет ждать внизу, и поймает. Просто удивительно, почему женщины так мало лазают через заборы – это очень просто и даже забавно.
Все-таки коленку я себе рассадила в кровь, поняла Любава с неудовольствием. Теперь еще и загноится, небось, и останется некрасивый шрам. Как они по улицам-то шныряют. Куда-то все спешат, суетятся, а ведь сумерки уже на дворе.
А это – широкая улица. Хелье не любит широкие улицы, сторонится их. Но в этот раз у нас очевидно нет выхода. Хелье застыл, присев у забора, держится за сверд, смотрит. Влево, вправо. Я тоже хочу посмотреть. Он вытянул руку, чтобы меня остановить, и я наткнулась на его руку лицом. На ребро ладони. Носом. Больно. Терпимо. Мог бы и утешить, правда, но он занят – рассматривает улицу. Мужчины всегда чем-то заняты. Чего мы ждем, улица пустая, можно переходить. А, нет, наоборот – он ждет, когда на улице появится народ, чтобы с ним каким-то образом смешаться. По-моему, это наивно. Особенно принимая во внимание то, что когда специально ждешь, чтобы кто-нибудь появился на улице, никто обычно не появляется до поздней ночи. Помню, мне было лет тринадцать или четырнадцать…
Хелье потянул ее за рукав и распрямился. Степенным шагом, под руку, вышли они на открытое пространство улицы. И пошли по ней – нужно было пройти один квартал всего, до перекрестка. Два палисадника. Впереди и сзади шли и бежали какие-то люди, и Хелье сообразил, что степенная походка не скрывает, но наоборот, акцентирует его и Любавы присутствие на улице.
– Медленный бег, – сказал он.
Они побежали медленно, как очень торопящиеся куда-то степенные люди. Как новгородцы. Вот уже последний палисадник, вот перекресток.
– Это же Любава. Любава! – окликнул ее кто-то.
– Не обора … листья шуршащие!
Было поздно – Любава повернула голову и узнала давнюю знакомую. Та помахала ей рукой. Любава поняла ошибку. Хелье потащил ее за рукав, они свернули за угол, перебежали поперечную улицу, и проскользнули между заборами.
– Прости, – сказала Любава.
– Чего уж там, – сквозь зубы ответил Хелье. – Будем надеяться, что никого из доброжелателей наших вокруг не было.
Он прикинул – не подождать ли? Если их кто-нибудь заметил, и теперь следит, то следящий должен себя рано или поздно выдать. А уж темнеет небо стремительно. Можно спровоцировать следящего – поменять неожиданно маршрут, свернуть, и посмотреть, кто там будет метаться в поисках. И выскочить смотрящему навстречу со свердом. Но смотрящий может убежать, и тогда все это окажется опасным и лишним в виду упущенного времени. Да и Любава останется одна, пока он будет гоняться за спьенами. Самое лучшее – действовать так, будто никто их не заметил.
Дом Явана – через три узкие улицы. Палисадники. Не страшно. В доме Явана – сам Яван, как-никак – человек князя, да и со свердом он дружит. В доме Явана есть подвал. Нет, в подвал я не полезу. Сидеть в подвале и ждать, как крыса загнанная, пока тебе туда кинут связку факелов. Или закроют все выходы, и будут ждать, пока ты там сам не околеешь. Да и темно. Человеку нужен свет.
Дверь в доме Явана оказалась открыта. Странно – кругом все двери и ставни стояли запертые, а тут – входи, сколько душе угодно. Хелье вытащил сверд.
– Держись у меня за спиной и чуть сбоку все время, – сказал он.
В столовой никого. В гриднице никого. В занималовке никого. В спальне никого. Э! Кухню я забыл!
Стукнула несильно входная дверь. Хелье рванулся ко входу – нет, никого нет! Он выскочил на крыльцо. Какая-то тень скрылась за углом. В дом не входили – из дома вышли! Кто-то был в доме и сбежал. Может, повар? Наверное. Подумал – грабители. Хелье, сопровождаемый Любавой, прошел на кухню. Теплая печь, на столе навалено всякого – повар был здесь только что. Испугался, значит.
– А мы здесь долго пробудем? – спросила Любава шепотом.
– Пока не вернется Яван и не объяснит, что происходит в городе. Если этой ночью он не вернется, утром уйдем.
– Очень есть хочется.
– Повар судя по всему сбежал. Вон сколько всего. Давай поедим. Анатолий кормил плохо?
– Принес половину хвербасины один раз.
– Скупердяй, – с чувством сказал Хелье. – Ужасный скупердяй. Но, надо отдать ему должное, абсолютно бескорыстен. И честен.
Глава двадцать девятая. Накануне следующей эпохи
Тиуна Паклю, человека общественной значимости, нервные передвижения населения по урбанистическому ландшафту не волновали – он их даже не заметил. У него наличествовали свои, очень личные причины для беспокойства. Тиун женился на Певунье ради домашнего уюта, семейного очага, и продолжения рода. Он вовсе не рассчитывал, что вместо жены на супружеском ложе окажется вдруг оракул. Оракул не вписывался ни в какие планы и в семейной жизни был совершенно неприемлем и неприменим. Имея, в силу профессиональной своей деятельности, много знакомых в теневых слоях новгородского общества, тиун обратился через одного из таких знакомых к Грибу, главе всех городских криминалов, и Гриб, у которого болело простуженное горло и которому из-за этого приходилось каждый день повязывать шею теплой тканью, согласился за сравнительно небольшую мзду распорядиться судьбою оракула по своему усмотрению. Уговорились, что ни убивать, ни отводить в лес и там оставлять (вот еще! – обязательно кто-нибудь найдет и доставит обратно) оракула не будут. Пакля предполагал, что оракула просто переправят в Чехию, а там константинопольские работорговцы уж найдут применение этому существу.
Нервозность города передалась и лихим людям, но все же трое людей Гриба, которым вменялось по уговору прибыть ночью в дом Пакли, в дом прибыли, хоть и с опозданием. Пакля, решивший переждать их приход в кроге, расстроился, придя домой и увидев честную компанию.
– Где? – спросили Паклю. – Показывай, только быстрее.
Пакля провел их в спальню. Там никого не оказалось.
– Посидите здесь, – сказал Пакля.
Он осмотрел весь дом и сад. Нету. Удрученный, вернулся Пакля в спальню.
