А город строился и хорошел. Новенькие театры соперничали со столичными собратьями стройностью и белизной колонн, блеском люстр и паркетов, сдержанной роскошью барельефов с гипсовыми книгами, колосьями, лавровыми венками и могучими рабоче-крестьянскими профилями – непременными деталями сталинского ампира. Гуляя в антракте под ручку с супругами, Майя и незнакомец украдкой обменивались взглядами.
За городом в сосновом бору принимал заводчан красивый, с лепниной, дом отдыха – больше похожий на роскошное дворянское гнездо. Там они, отдыхавшие по семейным курсовкам, впервые перекинулись тайным словом.
Это сейчас любовники без проблем назначают свидания в гостиницах, мотелях, в съёмных квартирах. Нашим влюблённым, подальше от нескромных глаз, приходилось встречаться в его гараже. Он с любовью соорудил там уютную антресоль, купил тахту, украсил ковриками и ширмочками.
Это было безумие сошедших с ума молодых тел. Что сегодня-то не приветствуется, а для молодых строителей коммунизма – вообще форменный ужас и безобразие. За аморальную связь его исключат из партии, что означало полный и безоговорочный крах карьерной лестницы. Майю из начальника отдела понизят до простого технолога.
Восьмидесятые годы, очередь в обувной отдел того же ГУМа. Профкомовские дамы – белая косточка – уже отоварились по талонам. Остатки со склада, с барского плеча выбросили на прилавок (словечко из того времени: выбросили).
Каменнолицая работница торговли с метровой деревянной линейкой, как пастух – шарахающихся овец, – строго отмеряет определённое число покупательниц.
«Говорят, тридцать седьмой с половиной кончились». «Девушка, куда без очереди?» «А вон понесли коробки к чёрному ходу…» «Ой, не сдавливайте, упаду в обморок!» «За сорок шестым, сказали, не занимать». «Женщине плохо!» «Я только спросить…»А если я вас так же толкну?!»
Румяные от возбуждения, женщины нетерпеливо тянут шеи, переминаются, приплясывают. Запуск в тесный обувной или трикотажный загон, кросс с препятствиями на короткое расстояние, жёсткий женский армрестлинг у полок – и вот она, мечта: сапоги или кофточка!
Он в соседней галантерее брал по талону часы – когда через головы, через стеклянную стенку увидел в человеческой толчее и каше, как Майю грубо толкнули. Через мгновение был там, встал между Майей и тёткой. Тётка струсила его раздувшихся ноздрей и сузившихся глаз и, заворчав, отступила. Он продолжал стоять, ограждая свою богиню от грубых земных женщин.
Да… Романтическое, я вам скажу, было время. О кипение шекспировских страстей в километровых очередях, колыханье в едином порыве спаянных тел, сплочённость духа и тёплое чувство товарищеского локтя! О, воздух, напоённый корвалолом, близость и недосягаемость одного на всех желания, драйв и адреналин, захватывающая рулетка судьбы: достанется – не достанется?! О дрожь нетерпения, страдание и восторг, гнев и ликование, сердечные приступы и инсульты в очередях! О смысл жизни, о щекочущий ноздри аромат вигоневой кофточки и кожаных югославских сапог! О, источающие дивный запах клея и опилок полированные шифоньеры!
Какой жалкий совок, поморщитесь вы, какое убожество, какая бедность и скудость духа! Ничего вы, товарищ, не понимаете.
Вот что Майя помнила из покупок девяностых – нулевых лет? Ни-че-го! А шубу «под леопарда» запомнила на всю жизнь. Как запыхавшаяся сотрудница заглянула в отдел, крикнула: «Девочки, в «Спутнике» шубы свободно висят!» Как Майя бежала с получкой по пустынным улицам дневного города… Почему пустынным? А попробуй, появись с 9.00 до 18.00. Стояли андроповские времена. По дворам и скверам, в поисках праздношатающихся граждан, ходил патруль.
– Предъявите да-акументики. Па-ачему не на работе? Тунеядствуем?
Вот они: шубочки, лапушки, в магазине «Спутник»… висят! Пушистые, с золотинкой, пятнистые под леопарда, воротник стойка, меховые шарики на шнурках. (Нынче искусственную шубу, вроде той, не увидишь даже на бомжихе, копающейся в контейнере).
А тогда… Старенькое потёртое, сразу ставшее жалким пальтецо продавец заворачивает в бумагу и перевязывает верёвочкой. И Майя, небрежно помахивая тем свёртком, идёт на свидание – нет, выступает королевой в почти леопардовой золотистой шубке!
Или взять тяжёлую советскую чугунную гусятницу. Её тайно, по большому блату оставила под прилавком знакомая продавщица (тоже словечко из тех времён: из-под прилавка). Майя шла, гордо прижимая тускло поблёскивающую драгоценную добычу к груди. Все прохожие заворожённо останавливались и спрашивали, где брала… Где брала, там уже нет!
Между прочим, продавщица здорово рисковала. Нарвись на неучтённую гусятницу ревизия или народный контроль – вполне могли, по совокупности, припаять тюремный срок.
Гусятница не знала сносу. На крышке чернели буковки: «2 руб. 50 коп.» Такое было время, когда цены смело отливали из чугуна на века – ценам тоже не было сносу. Каждый год Майя тушила в ней новогоднего гуся. За гусем ездили в деревню. А так в месяц на руки по талону полагалось два кило мяса. Не мяса, – а завёрнутые в болонью кости. Но и этому были рады.
Но какие лодыри (в прежнее кипучее трудовое время их заклеймили бы саботажниками и даже вредителями) придумали неслыханно долгие зимние каникулы?! Целых десять дней Майя не увидит любимого. На всю жизнь она возненавидит праздники, и красными днями в её календаре станут будни.
– Ты хоть обратил внимание на мою шубу?
– А? Что? – он непонимающе, бессмысленно смотрел на неё, отрываясь от поцелуя. – Какая ерунда, ну её, барахло.
И вправду, барахло стало ерундой. Перестройка, шоковая терапия. Прилавки, как по мановению волшебной палочки, ломятся от импорта.
Со времени знакомства наших героев стукнуло 25 лет. Серебряная свадьба их отношений. Он подарил ей магнитный браслет для нормализации давления. Она ему – медицинский набор «Оптимист» из магазина приколов. Там были весы со стрелкой, замирающей на 70-х килограммах – и ни граммом больше. Градусник, не поднимающийся выше 36, 6. Тонометр, застывающий на метке 120/80…
Посмеявшись над подарком, пошли гулять в парк, ностальгировать. Давно были разобраны на металлолом ржавые качели-карусели. Колесо обозрения, постоявшее некоторое время мёртвым унылым остовом, снесли из-за опасности его падения. И только старые парковые тополя, если прислушаться, хранили эхо шумного веселья тех лет: отголоски запутавшихся в пыльной листве радостных криков и звонкого смеха, духовых «умпа-па, умпа-па», жужжания каруселей…
– Гвоздик мой в сердце, – грустно и нежно называл он её. Она дула губки:
– Гвоздик может быть в туфле…
В каждом уважающем себя маленьком городе должна жить парочка тихих городских сумасшедших. А здесь были пожилые городские влюблённые – что одно и то же, по мнению обывателей.
Давно позади остались бурные домашние разборки. Сначала ждали, когда дети вырастут, потом – когда выучатся. Потом – смешно идти на развод в пенсионном возрасте. У обоих устоявшийся быт, внучата, семейные проблемы.
У него, например, сын на днях развёлся… из-за микроволновки. Микроволновая печь потребляла электричество сверх социальной нормы. Экономная сноха настаивала, что можно прекрасно обойтись без микроволновки, разогревая обед на водяной бане в кастрюле.
А ещё чистюля-сын злоупотреблял душем, что, по мнению снохи, являлось непростительным, неслыханным расточительством для наступавших суровых времён. Мелкие бытовые стычки переросли в ссоры, ссоры – в понимание, что супруги – глубоко чужие по духу люди. Дальше – развод.
В свою очередь, Майя вспоминала, как в эти выходные с внуком ходили в гости к знакомым. В их санузле тоже недавно поселились счётчики для воды – эти маленькие, неустанно отстукивающие кубометры и рубли прожорливые монстрики. Майя артистично изображала в лицах тот поход в гости:
«У твоего внука что, проблемы с почками?» – хозяин дома напряжённо улыбался, нервно прислушиваясь к шуму спускаемой в очередной раз воды в туалете. Боже, лишь бы внук не захотел по-большому – это будет катастрофа!
«Вы ведь не торопитесь?» – мило улыбалась его жена, уже полчаса наполняя чайник струйкой толщиной не более спички – практически прикрутив кран на редкую капель. Хозяйкам на заметку: оказывается, если струю пустить еле-еле, колёсики счётчика подёргиваются, но не крутятся! Голь на выдумку хитра.
Об этом, смеясь, рассказывала Майя в их гаражном будуаре.
– Вода, как главная ценность на земле, будет дорожать, – объяснял он. – Боюсь, недалеко время, когда и у нас одну на всех ванну будут принимать по очереди. Сначала отец и мать семейства, потом старший ребёнок, потом средний… Хуже всего придётся самому маленькому и бесправному: барахтаться в едва тёплой воде, в хлопьях серой пены, отдёргивая руки от липких краёв, выпутывая пальцы из чужих волос… Бр-р.
