– Не волнуйся мамочка, приедем в выходной на дачу!
– Жду тебя, дорогой!
– Я вместе с Линой приеду!
– Хорошо, мой дорогой!
Суета выходного дня с готовкой шашлыка, с выездом на купалку на речку, с ночным бдением у костра так вымотали Надежду Петровну, что она даже не успела осознать, насколько её любимый мальчик далёк от неё.
Когда на следующее утро она проснулась, на столе лежала записка: «Мы уехали, у нас дела. Целуем и обнимаем. Лина скосила траву, а я починил газовый переходник. Обнимаю. Твой сын».
– Даже не разбудил, – подумала она.
Вышла в сад, добрела до прудика, и вдруг увидела забрызганную скошенной травой лягушечку, небрежно брошенную в сторону попой кверху, и мелко разорванную газонокосилкой веточку пластмассового плюща, перемешанную с землей и травой. Плоский зад лягушечки, как знак фортуны, повернувшийся не тем местом, которого каждый жаждет в течение жизненного пути. Вырванный и искромсанный пластмассовый плющ, так украшавший беззаботную улыбку земноводного, как растоптанная неоправдавшаяся надежда на счастье. Ничего не произошло страшного, а почему-то сердце Надежды Петровны было разбито, она села на лавочку и горько заплакала. Та, «мерзкая курица» не могла так быстро и так всерьёз забрать её мальчика, как сумела эта ослепительно молодая, эфемерная и черствая, не видящая красоты клизма. Она зарыдала еще сильнее, опущенная в своё материнское одиночество, и никак не могла унять своих слёз, всё всхлипывала и вздрагивала, и плакала, и вздыхала, и не могла остановиться.
– Одна у меня «мерзкая курица», вторая «клизма», что же я творю и с самой собой, и с моим мальчиком?! Нужно немедленно взять себя в руки, – и она заплакала еще сильнее.
Что такое хорошо и что такое плохо, в Советском Союзе все выучили ещё с детства по стихам Владимира Маяковского. Правда, жизнь расширяла перечень поступков хороших и плохих в соответствии с возрастом и корректировала некоторые в соответствии с обстоятельствами.
Распоясавшееся время так называемой «перестройки» безжалостной рукой бросило в нищету трудящихся интеллигентных профессий: врачей, учителей, актеров, преподавателей ВУЗов и множество других. А такие профессии, как, например, библиотекарь – и по сей день в этой нищете пребывают. Я преподавал и в ВУЗе, и в школе, чтобы хоть как-то свести концы с концами и прокормить семью. Однажды мой бывший аспирант Алеша Клюев позвонил и сообщил, что в некой восточной стране ищут директора национального парка, но, чтобы был профессор или академик…
Мы с женой довольно долго обдумывали это, к тому времени уже сформировавшееся, конкретное предложение и решили согласиться. Срок – пять лет – не казался тогда таким уж большим. Мне было сорок четыре года, я был полон сил и здоровья. Единственное, что меня несколько смущало, так это слабый английский язык, который весьма неплохо когда-то был накоплен в университете, но по истечении времени сильно позабылся. Мы и представить себе не могли, какие приключения ожидают нас в такой специфической и далёкой от нас не только по расстоянию, но и по культуре и менталитету, стране.
Я уехал первый, а семья должна была присоединиться ко мне через некоторое время. Пока я устраивался в неизвестном месте и обживал облезлую квартиру в арабском районе, мне стала более или менее понятна специфика востока: семья – это святое, и все местные жители живут во имя Аллаха для блага семьи. Поскольку я биолог-зоолог и отличный профессионал, мне не составило труда сразу обрести авторитет среди многочисленных нанятых на работу индусов, египтян, шри-ланкийцев, филиппинцев и людей других национальностей, приехавших из небогатых стран, как и я, заработать на кусок хлеба. А поскольку я профессор и директор, отношение ко мне было в соответствии с восточным миропониманием…
Когда моя семья прибыла в город и поселилась в вышеуказанном арабском квартале, что было совершенно не продумано моим итальянским помощником, работающим там уже давно, а, может быть, и сделано намеренно, так сказать, «поживите, русские среди чуждого вам народа, хлебните рая земного». Было такое чувство, что здесь не ступала нога белой женщины, да еще блондинки с длинной белой косой. Я очень сочувствовал жене, так как за окнами и балконом нашей квартиры, несмотря на плотно задернутые шторы, круглосуточно наблюдали тысячи глаз из разных мест. Таким образом, она практически целый год просидела за темными шторами, после некоторых неприятных инцидентов, пока через год мы не переехали на небольшую виллу в другом конце города.
В этом незабываемом районе мы наблюдали трудовую деятельность и походы на молитву в мечеть жителей окрестных домов. С наступлением так называемых «холодов», когда температура воздуха не поднималась днём выше плюс восемнадцати градусов, а ночью опускалась до двенадцати плюс, частенько мужское население бежало на молитву в шапках-ушанках, при этом на босых ногах квакали резиновые шлёпанцы, а сопливые носы смачно высмаркивались в утренней мгле со звуком реактивного лайнера.
Выходы на прогулку моей жены в сопровождении меня и сына вызывали бурный интерес жителей. Мне показалось, что они никогда не встречали в своей жизни белых людей, особенно женщин.
От нашего дома до моей работы пешком было около пяти минут ходьбы, и я с удовольствием проделывал эти марши по утрам. Немало удивился тому, что белому человеку не пристало ходить пешком, как мне сообщил наш секьюрити, индус по происхождению. Нашей семье, конечно, менеджер зоопарка выделил машину Ниссан Пастфайндер, и позже мы с женой и сыном ездили гулять в дипломатический квартал, где женщины не так «популярны» и могут спокойно провести время на свежем воздухе.
Специфика работы в зоопарке мне была хорошо знакома, так как я проработал в Московском зоопарке почти десять лет заместителем директора по науке. Конечно, коллекция этого восточного зоопарка сильно отличалась от московского, но моё знакомство с новыми животными все-таки пополнялось добавкой, часто жизненно необходимой, тех зоологических знаний, которые были накоплены мной за время преподавания на кафедре зоологии в Москве.
Жизнь входила в свою колею: сын учился в международной школе, я работал на интересной работе, а жена «отдыхала» по хозяйству. Всё, как положено. Новые знакомства, которые мы там обрели, расширили круг нашего общения и, как известно, человек ко всему привыкает и находит себе творческое применение, если он не болван и не идиот.
Однажды наша машина, к тому времени уже очень старая и с безумным пробегом, сломалась. Окрестные жители к нашей семье попривыкли и уже издали раскланивались с нами, и тот ужас, который поначалу обуял мою жену, исчез. Мы вышли вечером на прогулку пешком. Недалеко от нашего дома около нас остановился старый Мерседес с двумя замотанными в абайи дамами и кучей детей, набитых на заднем сидении. Из кабины высунулся араб и на плохом английском языке попросил белого человека, то есть меня, помочь ему материально, так как он путешествует в Мекку на Хадж, а у него большая семья… и, так как я – белый, и, стало быть, богат, не мог бы я ему подкинуть деньжат на прокорм семьи…
Я отдал бедняку в Мерседесе сто реалов, и мы с женой, смеясь до колик в животе, пошагали дальше, без транспортного средства, пешком, до магазина за хлебом…
Жемчужиной оригинальной формы и злаченым сундуком уникального содержания среди московских театров является театр Елены Камбуровой. В этом совершенно точно были уверены Елена и Людмила, две подружки, отметившие в прошлом году тридцать семь лет совместной дружбы. Пересмотрев в этом уникальном музыкальном театре все постановки и премьеры, они без устали ходили еще и еще, и при этом приводили в театр с собой и москвичей, и гостей, как говорится, столицы.
Елена в шестьдесят два года ушла, по собственному желанию директора, на пенсию, но сохранила желание жить культурной жизнью мегаполиса, то есть посещать выставки, музеи, театры и концерты. Людмила продолжала свою трудовую деятельность, по разным многочисленным причинам, начиная от материальных и заканчивая тем, что все же была на семь лет моложе своей подруги и еще не истратила запас прочности по выдержке, самообладанию, умиротворению, как взбешенной себя, так и распоясавшихся окружающих. Она еще не успела отправить «на х…й» своего непосредственного начальника, в то время как Елена, по причине своей невоздержанности и скверного характера, да еще и перезрелого возраста, тут же в ответ на несправедливые замечания босса использовала эти релаксирующие слова в своем отражении нападок начальства. Поэтому и пребывала теперь на пенсии, когда могла бы еще повпахивать, как лошадь, на своем судьбой отведенном поприще. Как бы ни ругали нецензурную брань и не объясняли, что требуется ежечасно бороться за чистоту русского языка, что ни говорите, но применение нескольких простых известных слов при девяти– или двенадцатибалльном закипании обиженной души на 95 процентов лучше всякой валерьянки нивелирует ядерный взрыв.
