– Как расстаться? Почему? Ты… Ты что говоришь?
Она погладила его волосы.
– Дурачок. Ты что подумал? Я беременна. На фронте рожать не буду. Так что…
Он не дал ей договорить. Вскочил вместе с ней и закружил по комнате. Радость распирала душу. Осторожненько положил на кровать и принялся целовать её, приговаривая:
– Солнышко ты моё, радость моя, жизнь моя, ненечка (и откуда такое слово вспомнилось?).
Счастливая Наталья смирно лежала на кровати, прикрыв свои чёрные-пречёрные очи. Улыбка блуждала на её лице. Никогда в жизни она не была так счастлива.
Обцеловав всю Наталью, Поляков встал.
– Нате вот вам всем! Видели? – кричал он, кружась по комнате. Над головой держал огромный, какой только мог скрутить, кукиш. Кому он его показывал? Немного успокоившись, присел на кровать. Кивнул на живот.
– Так сколько уже?
– Четвёртый месяц. Скоро уж видно будет. Растёт животик.
Жорка махнул рукой.
– А, пусть смотрят, завидуют. – Помолчал. – Четвёртый, говоришь? Это ж где мы сподобились?
Наталка прыснула.
– На сеновале. Помнишь, летом в Андреевке? – Она покачала головой и залилась колокольчиком. – Видно, Рыжкин твой толк в этом деле знает.
Поляков разулыбался. Всё теперь ему в розовом цвете чудилось!
– Может, и знает. Да бог с ним. Ты мне только пацана роди. Полководцем будет!
– А если девку, так что – не примешь?
– Девку? Тоже хорошо. Любить буду смертельно! Представляешь: маленькая такая, в платьице ситцевом, ножки ровненькие, попочка сладенькая. Кокеточка такая. Красоточка. Да я уже люблю её – сил нет! А пацан… Мало ли до Берлина сеновалов? Какие наши годы? Сделаем! – Посерьёзнел. – Рожать к бабушке Вере твоей отправлю. А куда ещё? Она теперь в Самарканде. Там спокойно. Войны нет. А ты, пока здесь, не лезь на рожон – теперь за две жизни отвечаешь!
– Это уж как получится. Сам знаешь. Давай-ка собирайся быстрее, уже опаздываешь.
Целый день ходил Жорка, как будто принял с утра – весёлый. Ни разу голос даже не повысил. А вечером его снова вызвал Рыжкин. Пошёл к нему Поляков с тяжёлым сердцем. «Снова будет в душу лезть. Рассказать ему, что ли? Может отстанет»? Так ничего и не решив, зашёл к подполковнику. Но тот о вчерашнем и словом не обмолвился. Походил по привычке по комнатёнке, заложив руки за спину, и начал.
– Тут разведка доложила, – глянул на Полякова и осёкся. – Да не напрягайся, не напрягайся. Разведка – это я образно. Узнал, в общем, что на днях начальство большое здесь будет. Сам понимаешь, это только между нами. Никому ни гу-гу. Понял? Так вот, товар лицом надо показать. Какие у них вопросы, я не знаю. Будут ли на занятиях твоих – тоже не знаю. Может, им не до этого. А знаю я точно, что чем бы они ни занимались, а как бойцы строем с песней ходят, это они увидят. Сегодня и я видел. И скажу тебе – на поминках пьяные лучше поют. Надо что-то делать. Строевая песня – это ж твоё лицо как командира! Ну! Что скажешь?
Поляков вздохнул.
– Да что тут говорить? Сам знаю. Запевалу бы мне. А из кого выбирать? У меня в батальоне процентов шестьдесят, а то и поболе, акыны из Средней Азии. Они вообще по-русски два-три слова знают! А вы – песни петь, запевала. А наших я всех проверил – нет талантов. Хоть сам запевай, да я тоже не особо того – петь умею.
– Всё это я знаю. Но ты всё-таки займись этим вопросом ещё раз. Сам проверь. А вдруг прорежется что-то. Понял?
– Понял, – без энтузиазма кивнул Поляков. – Разрешите идти?
Довольный тем, что Рыжкин не стал припоминать вчерашний разговор, Жорка быстро ретировался. У себя в штабе он собрал подчинённых командиров, старшин рот и приказал сегодня же каждого бойца проверить на предмет наличия вокальных данных.
– А с узбеками и остальными нерусскими тоже разобраться: вдруг среди них запевала найдётся. Главное – чтобы голос был. А слова мы с ним выучим. Да попроще будьте – не в Большой театр солиста ищем.
На следующее утро замполит доложил: нет толкового запевалы. Надо искать на стороне.
– Ладно, – махнул рукой Поляков. – Нам главное – бойцов к бою готовить. А песни после петь будем.
Ближе к обеду, когда Поляков проводил в поле занятия по тактике, к нему вдруг прибежал запыхавшийся Петрович. Он был возбуждён, глаза горят. Остановившись метрах в пяти от командира, стал махать ему рукой: подойди мол! Сердце у Полякова ухнуло куда-то вниз. «С Натальей что-то». А тут ещё Петрович зашептал:
– Сергеич! Сергеич!
Это означало крайнюю степень взволнованности старшины. Хоть и был он на двадцать лет старше Жорки, и служили они вместе ещё в довоенную пору, называть командира по отчеству Петрович решался только в крайних случаях. И наедине. Поляков, приблизившись к старшине, только выдавил, как выдохнул:
– Наталья?
Тут у Петровича вообще челюсть отвисла. Он, будто совсем обалдел. Глаза выпучил.
– Наталья? Что Наталья? – замахал руками. – Да Бог с тобой. Наталья. В порядке Наталья. И, видя, как к бледному лицу командира приливает кровь, поспешно добавил: – Прости ты меня, дурака грешного. Прости, Сергеич.
Поляков медленно приходил в себя.
– Ну ты даёшь, Петрович. Чуть не ухайдокал командира. Ну, что у тебя?
– Товарищ капитан, не поверите! Большой театр. Настоящий большой театр.
Поляков потряс головой.
– Петрович, что ты мелешь? Какой Большой театр? Ты вообще о чём?
– Ну не хотите Большой, так Малый. Тоже сгодится. Скока служу, такого не слышал.
– Слушай, старшина, тебя по команде смирно поставить? Ты можешь толком, по-военному, доложить, что случилось?
– Так я ж докладую: там маршевая рота прибыла. В нашем селе у них сутки отдыха. Завтра дальше, в Сталинград уходят. А запевала у них – ну чисто из Большого театра. Не только в армии – я вообще такого не слыхал. Это я и хотел вам срочно доложить. Вот, – закончил он со вздохом.
– Ладно. – Поляков глянул на часы. – Так где им место выделили?
– На другом конце села. Где ещё? Всё ж занято.
– Вот и отлично. Значит, в столовую через всё село идти будут. Послушаем этого солиста.
Ближе к обеду Поляков занял позицию где-то посередине села. Так, чтобы и не светиться особо, и пройтись за строем, послушать хвалёного запевалу. Ждать пришлось недолго. Колонна только показалась на дальнем конце улицы, а Поляков уже расслышал звонкий голос запевалы. И слова такие знакомые, издали разобрать было можно.
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд,
Чтобы с боем взять Приморье —
Белой армии оплот.
Селяне высыпали к плетням у своих хат, рядом с красноармейцами семенила ребятня. Некоторые старались попасть в ногу со строем. Получалось плохо, но пацаны старались. Поляков оглянулся. Недалеко от него, у ворот своего дома, стояла молодая девушка и тихонько подпевала солдатам.
«И её за душу взяло, – подумал Поляков. И с сожалением: – Когда мы с песнями идём, народ у заборов не толпится. Что ж – всё понятно. Этому парню и правда, в Большом петь надо, а не здесь, в строю. И ведь уже завтра он вообще в пекло попадёт. И не видать Большому этого солиста. Надо думать, как его вырвать – вот задача».
Он ещё постоял немного, высматривая запевалу. Наконец увидел: высокий черноволосый парень. Худощавый. Впрочем, как и остальные. Больше ничего рассмотреть не удалось: запевала был в середине строя.
«Ладно, – самоуверенно подумал Поляков, – ещё насмотрюсь».
В офицерской столовой он быстро вычислил нового капитана. Потолкался на раздаче, выжидая, когда место освободится, и ловко подсел к нему. Бросил, как старому знакомому:
– Привет.
И принялся за еду. Общая трапеза сама по себе как-то сближает людей, а здесь – не просто ж они с улицы пришли – у всех было общее дело – война. И совершенно незнакомые люди быстро сходились. Как будто сто лет в одной компании. Жорка дал паузу минут в пять, потом спросил как бы между прочим:
– Надолго к нам?
Капитан исподлобья глянул на него, сдержанно ответил:
– Это ты у начальства спроси.
– Да ладно, не темни. Все и так знают – завтра в Сталинград.
– Ну так что ж спрашиваешь?
– Да так, для завязки разговора.
– А разговаривать о чём хочешь?
«Так я тебе сразу и сказал», – подумал Поляков. А сказал то нехитрое, что заранее подготовил.
– Лицо у тебя больно знакомое. Раньше мы с тобой нигде не пересекались?
Капитан несколько секунд внимательно разглядывал Жорку, потом, пожав плечами, сказал:
– Нет, не припомню. А там кто его знает? Всё может быть.
Жорка приободрился. «Уже хорошо. Не послал сразу, значит, поговорим». Он быстро дохлебал пустоватый суп и поспешил за окончившим обед капитаном.
Неяркое осеннее солнце пробивалось сквозь низкие тучи и пятнами ложилось на стылую землю. Ветер, сырой и холодный, пробирался под гимнастёрку Полякова и холодил тело. После тёплой столовой на улице было неуютно и зябко. «Пора уж и шинельку одевать, – подумал он. – Зимой крепко запахло. Того и гляди снег выпадет». Жорка поёжился и осмотрелся. Капитан стоял у входа в столовую под одним из клёнов, рядком высаженных вдоль здания. Он курил, по-фронтовому пряча папиросу в ладони. Поляков прикурил у капитана, с удовольствием выпустил дым колечками. Общее курево тоже сближает. Кивнул на капитанскую грудь с двумя медалями.
