Такие вещи возбуждают азарт. Но раз уж кому-то становятся известны мои разговоры с девушками… Как мне действовать?
Где искать настоящих магов, я не знаю.
К труду, присланному вами ранее, здесь пришлось бы приписывать комментарий с поправкой: здесь новоявленное жречество пытается искоренить волшебство.
По караванному пути не спеша тащилась огромная ездовая змея.
В седле, укрепленном ближе к шее, как заведено у южных племен, сидел старый, косматый, длиннобородый сэх – сказитель.
Если бы кто-то мог его видеть, то очень удивился бы; не змее, не тому, что у старика было несколько объемных вьюков, а простому несоответствию – отчего это старику, которому стоило бы сидеть в кочевье, обремененному множеством невесток и внуков, вздумалось пуститься в путь одному?
Кроме того, уже несколько лет в этих краях не видели ни одного сэха.
Когда показался большой камень с выбитым на нем знаком, сэх похлопал змею по шее: давай, подруга дорог, остановись-ка!
Змея недовольно зашипела.
– Надо, надо.. – проворчал сэх.
Костер разгорелся быстро. Сняв один из вьюков, сэх побарабанил пальцами по толстой коже змеи и свистнул.
Змея развернулась и исчезла в темноте. Скоро она вернулась с тушкой подземной птицы.
– Хорошо, хорошо… – пробормотал сэх, гладя чувствительный кончик носа своей подруги и капая каплю настоя на раздвоенный язык.
Пока змея зарывалась на две трети в песок, он свежевал добычу и бормотал себе под нос слова, думая о том, что вот это – неплохо бы записать. Слова просто так не приходят.
Время камней на дороге настало сегодня
Флаг, оплетающий камень,
утром был поднят
рукой
убитого в пламени
каменной
крошкой рассыплется в пыль дорога
нас не трогай
выпей кровь родника, только нас не трогай
не придется
воевать, уставать, колдовать и сменять времена мановеньем руки
тишина
ни одна не звенела струна, пробуждая ростки
не проснется
в сером пепле зерно, города положи под окно
я очнусь
с первым словом зари, только ты обо мне говори
кто твой предок
неужели он родич и мне
если предал
то зачем просыпаться, тебя обиходят во сне
нет сильнее
тяги крови, дороги, камней и песка
не тягайся
отринутый
с нею
ты уходишь, и тень твоя будет легка
Перед его взором поплыли древние развалины с их ржавым железом и потаенными камнями в засыпанных песком подвалах.
нас качает
небо, звездные реки на тронах Руки
обещают
унести до рассвета чужие клинки
будут копья
дайте змею коснуться небес языком
рвутся корни
корни камня подрыть рукотворным клыком
что за боги
что за люди уснули за нашей спиной
спят, не трогай
говорили – за родича встанем стеной
примелькайся
не кричи – реки неба уносят чужие клинки
просыпайся
нас ждут у реки
«Это» явилось ему во сне, ясно и четко.
Нужно было только разобраться, что «это» значит.
Он сел, склонился над листом и начал записывать. А не погадать ли по буквам? Кто кого должен ждать, у какой реки? Хотя, знаю, на границе с Айдом есть подходящая река…
Уж очень трудные слова, чтобы гадать по ним. Записывать будет проще.
Сначала возник свет за закрытыми веками, потом – звук.
Четвертый, поэт, не успевший вырасти, подросток двенадцати лет, лежал и вспоминал, что случилось что-то страшное. Что именно, он не помнил, но, кажется, это прошло.
Поэтому можно было лежать и улыбаться.
Потом кто-то пихнул его в бок.
– Ты кто? И что это ты тут валяешься? Вставай!
– Я? – Он открыл глаза и поднялся. Вокруг был совершенно незнакомый город. Кажется, даже не город вовсе. Башни не было. Кругом стояли низенькие дома, а за ними были горы. Красная трава.
– Ничего не понимаю… – пробормотал Четвертый.
У человека, который на него смотрел, была смуглая кожа с отливом в красный, как будто его обласкало заходящее солнце.
Он вспомнил.
– Слушай – обратился он к человеку, который смотрел на него странным взглядом. – Я понимаю, что я умер…
– То-то я смотрю, ты какой-то серый… – пробормотал бедняга, пялясь на него во все глаза. – Эй, люди! Он появился из ниоткуда прямо на поле! Помогите! Помогите! Мертвец!
– Кто? Какой такой мертвец? Я живой! Ты понимаешь, я снова – живой! Я снова…
– Мертве-е-е-ец! – закричал человек и побежал со всех ног, а из ближайших домов выглянули испуганные, злые лица.
Ночь он провел запертым в сарае, а утром его расстреляли из луков, как он ни старался объяснить им, что такое милость его бога.
Второй раз он пришел в себя там, где ничего не болело, был абсолютно белый свет и очень холодно. Что это такое, он не понял, но помнил, что там тоже были люди. Он не знал, виноваты ли они в том, что он теперь мертв.
Третий раз его просто зарезали, когда он вышел в пустыне к костру, у которого сидели заросшие бородами путники.
Четвертый раз он воскрес в каком-то тихом городском закоулке, сидя и бессмысленно перебирая шерех, и ухитрился оставаться живым два дня. За это время он вспомнил все, попытался прийти в себя и успокоиться, чтобы не начинать плакать обо всем сразу – о смерти учителя, о смерти братьев и о том, что люди не такие, какими они показались ему.
Сидя ночью у какого-то глиняного забора, он рассеянно чертил на земле что-то, будто бы в классе искал заново доказательство равенства треугольников, и думал, что что-то не так, как должно быть. Почему оживал только я? Ведь учили нас всех, четверых.
Убили нас одновременно. Чего хочет бог грома? Чем я лучше или хуже остальных? Им так же плохо, как и мне.
Может быть, когда кто-то из нас оживает, возникает какой-то знак, и по нему я смогу понять, что они рядом. Может быть, они тоже живы? Надо беречься, надо вспоминать все, что получится вспоминать, а если убьют снова – надо подниматься и жить. Иначе как они найдут меня?
Он долго вспоминал братьев, пока не уснул.
Утром случилось то, что могло случиться в любой момент. Катились колеса, город просыпался, пыль забивала горло. Он услышал крики и шум и побежал в ту сторону, где, как показалось, сверкнуло. Это они? Может быть, наконец повезло?
Не повезло.
Вор! – закричал какой-то громила, увидев бегущего через рыночную площадь подростка. Толпа сомкнулась вокруг.
Унижение уже не убило его, убила сломанная шея.
Четвертое – мертвое, шептал он про себя, проваливаясь в смерть, в темноту, которая его обнимала. Четвертое – мертвое.
Нет, отвечала темнота. Живое. Живое.
Когда он падал в смерть следующий раз, а еще – следующие несколько раз, на самом дне смерти ему чудились нити основы гобелена, огромного гобелена, бесконечные, похожие на струны лиры. Он трогал их, и памяти прибывало.
– Можно, я больше не буду умирать? – спросил он у тех, кто собирался выткать его снова.
– Мы тебя не создавали… – удивленно отвечали они. – Мы можем соткать тебе новое тело.
– Давайте… – обреченно вздохнул он. – Я прошу вас, только не больно. И не холодно. Очень прошу.
– Мы постараемся… – отвечали ему голоса.
На седьмой день он отдыхал.
жарко
холодно
жарко
ночью холодно
днем жарко
ночью очень, очень холодно
В воздухе плыли длинные ленты песен, доносившихся издалека. Их нес порывистый ветер, гладя разноцветную чешую. Было темно, и волны тонкого песка несли на себе камень, как корабль несет море.
Руины который век – говорили – заметало до самого края.
Есть край вдалеке от караванных троп, говорили. Не спи, говорили, в седле. А кто-то устал и спит, и постукивает по упряжи древко притороченного копья, и скрипят ремни и кольца, и волны пустыни качаются, качаются, качаются…
Существо И-Ти свернулось кольцом, вздохнуло и обратилось к собеседнику, не надеясь, что тот услышит.
– Я люблю людей…
Собеседник, похожий на камень, стоящий столбом, неожиданно отозвался:
– Как?
– Что-как? – недовольно пробурчало существо И-Ти. По его радужной чешуе прошла дрожь, и яркие блики заволокло дымом. – Люблю.
– Есть?
– Нет, спать. Люди спят. И я сплю. Мы могли бы поговорить. Но мы не говорим.
– Почему не говорим?
– Люди убегают. Ни один человек не заснет на песке рядом со мной.
– Почему люди убегают? – камень слегка накренился. Это означало смех. Но существо И-Ти плохо понимало, что такое смех.
– Почему люди убегают? Убегают? Почему? Люди? Люди?.. Камень раскачивался. Существо И-Ти хотело сказать что-нибудь еще, но он все раскачивался, и какое-то время они молчали.
– Не понимаю… – сказало существо И-Ти, зашуршало чешуей и заснуло.
Мимо шел караван, и раскачивались на ходу, прыгая, одноногие птицы, и седельные сумки, и волокуши, и кисточки сбруи, и потоки ветра высоко в небе качались, и качались чахлые растения у колодцев, и пели звезды, и звенели бубенцы, и люди в седлах – спали.
